Михель Гавен - «Роза» Исфахана

— А чему тут радоваться? — пожал плечами Шахриар — Да, мне дают майора, но лишь с условием перевода отсюда на один из объектов в Хамадан.

— Когда? — Неожиданно на Джин тоже нахлынула грусть. Во всяком случае внутри что-то дернулось и противно заныло, заболело, словно выворачивая душу наизнанку. И непонятно было, какая боль невыносимее: та, что от ожога, или эта, душевная.

— Приказано отбыть завтра в 10.00. Сначала — в Тегеран для оформления всех бумаг, а потом — к месту назначения.

— Поедешь с женой?

— Нет, один. Я подал мулле прошение на развод. — Джин вскинула на него удивленный взгляд. — А жене послал письменное «отстранение», — все тем же ровным тоном продолжил Шахриар. — Написал, что больше не люблю её и не хочу с ней жить. Без подробных объяснений. И попросил покинуть мой дом в течение трех месяцев.

— А как же… сыновья?

— Они останутся с моей матерью и сестрами. Над младшим сыном жена пока еще будет иметь право опеки — до достижения им двухлетнего возраста. По закону я должен выплатить жене магрие — своего рода обещанный свадебный подарок. Речь тогда шла о собственном отдельном доме, и проблем с выполнением обещания у меня не возникнет: жалованье в новом звании позволит мне выстроить для нее новый дом, где она сможет спокойно жить даже с другим мужчиной.

— Почему ты так поступил? — оторвавшись от подушек, Джин села на постели.

— Лежи, лежи, тебе нельзя вставать. — Шахриар с нежностью уложил её обратно, пересел с кресла на кровать, придвинулся ближе, наклонился к её лицу.

— На тебе нет защитного костюма, — вяло запротестовала Джин.

— Мне всё равно, — улыбнулся он впервые за вечер. — Я не боюсь заразиться. Мне ничего не будет, я уверен, потому что я люблю тебя. Потому что с тобой ко мне вернулась моя юность, всё самое лучшее, что было в моей жизни. И даже если ты не останешься со мной, а я знаю, что не останешься, — Шахриар накрыл губы Джин ладонью, упреждая возможные возражения либо оправдания, — жить с женой я всё равно уже не смогу. После того, что я пережил здесь, в этой комнате, с тобой, я не смогу уже любить её. Конечно, я не стал ей писать, что полюбил другую женщину, но это так и есть. — Он ласково провел рукой по длинным, разметавшимся по подушке волосам Джин и вдруг вздрогнул и резко отдернул руку — между его пальцами осталась висеть, покачиваясь, целая прядь. — Аматула, — испуганно воззрился Шахриар на Джин, — неужели всё так серьезно?

— Радиационное заражение не бывает несерьезным, — ответила Джин довольно спокойно, несмотря на вмиг участившееся сердцебиение: она и сама не ожидала, что болезнь будет прогрессировать столь стремительно. — И потеря волос — неприятная неизбежность. Так что у тебя есть повод поблагодарить свое начальство за своевременный перевод на другой объект: теперь ты по крайней мере не увидишь меня совершенно лысой. — Она старалась говорить в шутливом тоне, но в душе ощущала ни с чем не сравнимый ужас: ей впервые стало реально страшно за свою жизнь.

— Это потому, что из-за меня ты вовремя не приняла лекарство?

— Отчасти и по этой причине, — не стала отрицать Джин. — Но еще и потому, что помимо приема нужных лекарств мне необходимы и другие процедуры — от переливания крови и введения препаратов, стимулирующих рост и размножение клеток, до пересадки костного мозга. Думаю, всё это мне предстоит пережить в ближайшем будущем, раз терапия, проводимая сейчас, не помогает, и процесс продолжает развиваться. Ну, а если уж вообще ничего не поможет — что, кстати, тоже вполне ожидаемо, — я, как несчастный Эбаде, превращусь в ядерную головешку, и меня отправят в цинковом гробу домой, во Францию. А может, и просто закопают здесь, как закопали тех больных, которых можно было спасти, но которых умертвили сегодня ваши врачи…

— Я не верю, что доза, которую ты получила от каких-то нескольких волосков Эбаде, может привести к таким последствиям! — Шахриар прижал здоровую руку Джин к своей груди; она видела, что её рассказ напугал его не на шутку.

— Любая доза радиации опасна, — возразила Джин, решительно высвободив руку. — Если полоний попал в кровь, надо очень постараться, чтобы вывести его оттуда. Далеко не всегда, поверь, это удается. К тому же если даже я излечусь сейчас, не факт, что не заболею лейкемией через несколько лет. И если ты и впредь будешь проявлять легкомыслие и продолжать навещать меня без защитного костюма, такая же участь постигнет и тебя, учти это. Кто тогда вырастит твоих сыновей, Шахриар?

— У меня много родни, без присмотра не останутся.

— Что ж, тогда остается уповать лишь на то, что завтра ты уедешь… — Джин отвернулась к окну, чтобы он не прочитал в её глазах сожаления по поводу скорой разлуки.

— На самом деле я пришел сказать тебе, что отказался от перевода, — признался он неожиданно. — И даже готов остаться в прежнем звании.

— Отказался?! — вновь повернулась к нему Джин. — А как же… дом для жены?

— Одно другому не метает, — пожал плечами Шахриар. — Обещание я сдержу: собственный дом у нее будет. Просто, возможно, ей придется подождать чуть дольше, а мне — какое-то время пожить чуть скромнее.

— Но почему ты решил отказаться от перевода на другой объект и, соответственно, от повышения по службе?! Надеюсь, такая жертва принесена не ради меня? Ведь я же честно предупредила, что никогда не останусь в Иране. — Джин попыталась поймать его взгляд, её веки дергались от волнения.

— Ради того, чтобы быть честным с самим собой, — твердо ответил Лахути, к сам открыто посмотрел ей в глаза. — Я не хочу больше жить так, как жил раньше, но и изменить ничего не могу. Разве что развестись с женой. Это оказалось проще, чем я думал. А вот с работой сложнее. Потому что я не умею делать ничего другого, кроме как служить в контрразведке. В университете я не доучился, диплом архитектора не получил, по специальности никогда толком не работал — ни одного здания, как мечтал когда-то, так и не построил. Так что придется мне служить в Корпусе стражей вплоть до самой отставки. Но зато хотя бы дома, наедине с собой, я теперь буду спокоен. Буду знать, что никого не обманываю. Знаешь, Аматула, а я ведь даже чуть-чуть завидую Нассири, — грустно улыбнулся он. — Ты теперь наверняка заберешь его с собой, он обоснуется в какой-нибудь французской клинике, ваш Красный Крест окажет ему всяческую поддержку, и у Сухраба начнется совсем другая жизнь. А я, не имея ни одной приличной мирной профессии, не нужен никакой другой стране, кроме своей. Поэтому мне придется остаться здесь и довольствоваться одними лишь воспоминаниями о тебе. И мысленно благодарить тебя за то, что хотя бы раз ты позволила мне себя любить…

Джин вздрогнула и инстинктивно, забыв о болезни, сжала пальцы поврежденной руки, но, тотчас почувствовав резкую боль, поморщилась, с трудом подавив стон.

— Ты бы тоже хотел отправиться со мной во Францию? — спросила тихо.

— Нет, — отрицательно покачал головой Шахриар. — Сухрабу проще: он врач, и его клятва — лечить людей в любых обстоятельствах — во всех странах мира звучит одинаково. Я же — офицер контрразведки и присягал на верность своей стране и своему народу. Нет, Аматула, я никуда отсюда не уеду. С моей стороны это было бы предательством. А я не хочу становиться предателем. Даже ради того, чтобы, всегда быть рядом с любимой женщиной. К тому же я знаю, что на Западе к перебежчикам относятся крайне негативно. Так что лучше уж я останусь в Иране. Но буду помнить тебя всю жизнь, обещаю. Никто не сможет мне тебя заменить.

От волнения у Джин запершило в горле, и она, закашлявшись, поднесла забинтованную ладонь ко рту. Шахриар осторожно припал к повязке губами.

— Шахриар! Что ты делаешь?! — чересчур резко высвободив руку, Джин снова ощутила острую боль. И еще ей вдруг подумалось, что Лахути делает это намеренно — чтобы заразиться и, возможно, умереть. Из-за безысходности, например… От таких мыслей Джин стало не по себе. Сначала её обожгло чувство вины за то, что она невольно разбила ему сердце, а потом — чувство стыда за то, что обманывала и продолжает обманывать. — Умоляю тебя, Шахриар, — попросила жалобно, — не прикасайся ко мне! Это опасно!

— А я и хочу заболеть, чтобы разделить с тобой всё. — («О боже, значит, я все-таки не ошиблась!») — Не только счастье, равного которому я не испытывал никогда и ни с кем прежде, но и страдания. Я готов принять все твои мучения на себя.

— Это просто безумие, Шахриар! Ты пугаешь меня! — отстранилась от него Джин. И спросила, желая поскорее сменить тему: — Кстати, а ты уже сообщил командованию, что собираешься отказаться от назначения?

— Нет еще, — признался капитан. — Но рапорт уже приготовил и готов выслать в Тегеран в любой момент. Просто решил сначала спросить у тебя: хочешь ли ты, чтобы я остался рядом с тобой хотя бы до твоего отъезда отсюда? Если не хочешь, я не стану отправлять рапорт и сразу уеду.