Воля народа [litres] - Шарль Левински
Была одна статья в Википедии, но он и так знал её почти наизусть. «Лаукман Цезарь (псевдоним Карла Лойхли), швейцарский писатель. Родился в Мерштеттене, кантон Тургау, посещал гимназию в Вайнфельдене», бла-бла-бла, совершенно неинтересно, «обучался профессии наборщика», это подходит: семьдесят лет назад была такая профессия для людей, которые любили буквы, но к писанию не имели способностей, «первая публикация», бла-бла, «Бургдорфская премия за лучший детектив», ну, куда ни шло, хотя и не совсем то, что быть приглашённым в Стокгольм, «автор тринадцати романов». И далее список названий, одно хуже другого.
Труп в Цюрихском озере.
Стреляй быстрее, Катарина.
Собака, кошка, прикончен как мышь.
Нож в спине.
Кто мучился…
И так далее и тому подобное. Тринадцать прямых попаданий в самое сердце плохого вкуса.
Вайлеман уже хотел захлопнуть ноутбук, как вдруг что-то привлекло его внимание, нет: как вдруг он заметил, что ему что-то бросилось в глаза, но он не мог бы сказать, что именно. Иногда идея исчезает ещё до того, как успеваешь к ней присмотреться, как эта крохотная частица, про которую в ЦЕРНе в Женеве после неоднозначного эксперимента утверждали, что она существует. Но на сей раз действительно что-то было, он совершенно уверен, какое-то соображение или наблюдение, хотя от него ничего и не осталось, кроме твёрдой уверенности, что оно его к чему-то могло привести. Иногда, не всегда, в таких случаях помогало, если проследить ход мысли от конца к началу, пойти по пятам за самим собой и поиграть в детектива. Он думал о романах Лаукмана-Лойхли, смотрел на список их названий, тринадцать раз дрянь, и потом…
Минуточку.
Труп в Цюрихском озере.
Стреляй быстрее, Катарина.
Собака, кошка, прикончен как мышь.
В списке было всего двенадцать названий. Двенадцать, а не тринадцать. Либо Википедия ошибалась, либо…
Тринадцатый роман. Это звучало уже почти как название книги Цезаря Лаукмана.
22
Нет, если вдруг позвонит Элиза, он скажет: сегодня у него нет времени, он не может, к сожалению, к ней заглянуть, сорри, у него важные дела, как и у неё вчера вечером, бывают неотменимые встречи то у одного, то у другого, что поделаешь, но он позвонит. Чао. Не то чтобы неприветливо, но холодно. Пусть она не думает, что у него в голове нет ничего, кроме неё.
И вообще: ему надо заниматься своими розысками, ведь именно этого она от него ожидала, и если след, по которому он хотел пойти, был не настоящий след, а всего лишь следочек, хороший репортёр будет переворачивать все камни, даже если в итоге от этого ничего не останется, кроме боли в пояснице. Кроме того, июльская погода сегодня была превосходная, не так жарко, как в последние дни, в самый раз послоняться по городу. Если ему не повезёт с поиском, он сядет где-нибудь на террасе и выпьет пива. Может, и искать-то нечего, неверно указанная цифра в Википедии была просто неряшливостью, автор статьи неверно подсчитал – и никто за ним не перепроверил, ведь в наши дни тщательность работы уже не обязательна. С другой стороны… То, что о Лаукмане в интернете нет почти никакой информации, а в одном из немногих материалов встречается нестыковка, может навести подозрительного человека на мысль, что кто-то копался в этой информации и манипулировал ею, хотя Вайлеман не мог представить себе, кто бы это мог быть, почему и как.
Он уже достал из шкафа рубашку с коротким рукавом и фантазийным гербом на нагрудном кармашке, но потом всё-таки повесил её назад; погода хотя и была хороша для такой рубашки, но его отощавшие руки уже нет, не годится так явно выпячивать год своего рождения. Манжеты он оставит расстёгнутыми; это и выглядит небрежно, и старческие пигментные пятна всё же остаются прикрытыми.
В почтовом ящике, о чудо, сегодня торчало письмо, настоящее письмо, надписанное от руки и адресованное ему. Но отправитель не указан. Он уже хотел вскрыть конверт, но потом услышал отъезжающий трамвай, не в его сторону, а в противоположную, и это означало, что через две минуты будет трамвай в обратном направлении; что ни говори, а трамваи ходили точно по расписанию. И сидячих мест стало вдруг тоже достаточно.
Когда в пути он вскрыл письмо, оно оказалось всё-таки рекламой, несмотря на якобы подписанный от руки адрес; это надувательство стало удаваться компьютерам так хорошо, что никто не замечал разницы. В письме был опросный лист, другими словами: вроде бы как осведомлялись о твоём мнении, но в действительности хотели тебе что-то продать или в чём-то убедить. «Начиная с 1941 года в Швейцарии отменена смертная казнь, – писали в опросном листе. – Считаете ли Вы, что перед лицом вирулентной преступности иностранцев эта форма высшей меры наказания вновь должна быть введена?» – «Высшая мера наказания» – это отвратительная формулировка, автоматически подумал журналистский мозг Вайлемана, зато прилагательное «вирулентная» подобрано хорошо: люди не знают точно, что оно означает, но это напоминает им о возбудителе болезни, а ведь за борьбу с болезнями проголосует каждый. Подписано письмо некоей «Инициативой порядка и законности», без имён, но если подумать логически, было ясно, кто может стоять за этой новой организацией: ни у кого, кроме конфедеративных демократов, не было денег на такую затратную рекламу. Новое введение смертной казни, ну-ну, значит, эта та новейшая свинья, которую они хотят прогнать по деревне?
Доехав до площади Штауффахер, он хотел выбросить письмо в мусорную урну, но потом всё же сунул его в карман; хотя и не было запрещено выбрасывать почту конфедеративных демократов, но всегда находились люди, которые рады устроить тебе трудности.
Он уже давно не был в этом районе и убедился, что многое изменилось. Не внешне, трамвайные линии были прежними, и церковь святых Петра и Павла всё ещё стояла, словно модель, вырезанная из картона, в тени куда более высокого административного здания. Но от мелких лавчонок, которые он ещё помнил, не осталось и следа; там, где раньше был его любимый букинист, теперь продавались «гарантированно пригодные для всех кантонов» национальные наряды, что бы ни понималось под этой гарантией. Он ехал в третий округ, потому что знал тут с полдюжины лавок со старыми книгами, но от этого исторического знания теперь ему было столько же толку, что от адреса продажи керосиновых ламп или граммофонов с раструбом; книгами, похоже, больше никто не интересовался, тем более подержанными. Единственный магазин, в витрине
