Воля народа [litres] - Шарль Левински

ценил эти формы вежливости, уж таким старомодным он не был, видит бог, но как только он представлял себе, что означает «работу» в случае Элизы… Нет, лучше бы он этого не представлял, ему и без того было тошно от бесконечных поворотов. Она никогда не рассказывала ему о своих клиентах, за исключением Феликса, естественно, но тот был скорее чем-то вроде друга, он и об этом не расспрашивал, это было, в конце концов, не его дело, чем она зарабатывает себе на жизнь, она взрослая женщина, и хотя со времён его юности нравы снова стали строже, всё равно это был уже не девятнадцатый век. И всё же, если сейчас какой-то старый хрыч сидел у неё в гостиной, возможно, в трусах – тонковолоконных, с прорезью, как гласит реклама – или если лежал с ней в постели и позволял ей себя обихаживать, «я называю это секс-терапевт», как она тогда сказала, итак, если Элиза в этот момент с каким-то сенильным сластолюбцем… Вайлемана это не касалось, разумеется, нет, но его тазобедренный сустав причинял ему такую боль, прыщавый тинейджер рядом с ним был не только вол, но и поросёнок, а у водителя давно пора было отнять права.

Следовало бы написать рекламацию на судьбу или на господа Бога, или кто уж там за всё отвечает, думал Вайлеман, одно из тех писем, какие он любил сочинять, когда что-то было не по нему, солёное и перчёное письмо, которое они там, на небе, засунули бы за печь, если бы у них там было что-то вроде печи. «К сожалению, вынужден Вам сообщить, что организм, который я получил от Вашей фирмы, с каждым днём всё больше проявляет себя как неудачная конструкция, в частности оттого, что срок годности отдельных встроенных Вами узлов, судя по всему, значительно меньше, чем срок годности всего аппарата. Поэтому я требую, в соответствии с законом о защите прав потребителей…»

И тут его толкнул сосед по сиденью, видимо, снова желая полюбоваться в оконном отражении всем великолепием своего прыщавого лица, да не только неосторожно, как было всё это время, а даже схватил его за плечо и тряс, а потом оказалось, что это вовсе не тот невоспитанный тинейджер, а шофёр, говоря что-то про конечную остановку и про то, что надо выходить. Вайлеман и впрямь уснул, несмотря на все повороты и больной тазобедренный сустав.

Хорошо, что потом в трамвае на Швамендинген ему уступили место. Иначе – в таком-то настроении – он мог кого-нибудь убить.

Иногда, как советовал ему доктор Ребзамен, тазобедренный сустав успокаивается, если после больших нагрузок не валишься сразу в кровать, а немного походишь туда-сюда, медленно и осторожно, при этом вес перемещается на здоровую сторону и опирается на неё, чтобы разгрузить больной сустав. «Вам надо обзавестись тростью», – сказал доктор Ребзамен, чего Вайлеман, конечно, не сделал; стоит только начать с трости, как тут же понадобится костыль, а потом и кресло-каталка. Кроме того, спинка стула вполне может сослужить такую же службу, и ему было плевать, что он выглядел идиотом, расхаживая по гостиной со стулом в руках; у кого нет компании, тот никому не обязан нравиться. Со стулом можно доковылять и до кухни и там выедать ложкой прямо из упаковки порцию готовых спагетти с томатным соусом; «3 минуты в микроволновке», значилось на упаковке, но, во-первых, его микроволновка сломалась, а во-вторых, эта гадость не становится вкуснее и в разогретом виде, томатный соус происходит из химической лаборатории, а за такие спагетти любого итальянского повара лишили бы гражданства. Когда у Вайлемана было дурное настроение – а злиться было единственным делом, которое с годами умеешь исполнять всё лучше, – то он любил съесть что-нибудь такое, заранее зная, что будет невкусно, это дополнительно подпитывало его злость, а по-настоящему разъяриться – это было уже почти юношеское чувство. Проклинать весь мир всей мощью своего словарного запаса – это было всё же нечто другое, чем – как Лойхли – интересоваться лишь тем, как бы так устроить, чтобы за ужином в доме престарелых тебе досталась не только салями.

Хотя Вайлеман уже немного завидовал блюду с мясной нарезкой.

Лойхли…

Что же Дерендингер нашёл в нём интересного? Наверняка не книги, которые тот писал под псевдонимом Цезарь Лаукман, такого не могло быть. Вайлеман в гостиной Элизы пробежал глазами пару страниц той халтуры, этого хватило, чтобы вынести приговор: самый тривиальный из всех тривиальных романов. Не требуется съедать весь омлет, чтобы заметить, что одно яйцо было тухлым. Что надеялся выпытать у Лойхли Дерендингер – или действительно выпытал? Должно быть, это было что-то важное, иначе бы он потом не прилагал усилия, чтобы вмонтировать его портрет в фотографию, однако не смог показать чёткий след, по какому следовало идти Вайлеману. И он бы при встрече на Линденхофе не настаивал на том, чтобы Вайлеман непременно поговорил со стариком. «Он тогда организовал турнир», – так он сказал, и эта фраза, должно быть, имела более глубокий смысл.

Может, у Элизы есть идея на сей счёт, подумал он и хотел уже до-хромать до телефона, но потом снова вспомнил, что сегодня она занята, и мысль о том, каково это занятие, снова опустила его настроение до нулевой отметки. Он швырнул пластиковое корытце с остатком липких спагетти в сторону кухонной раковины, но промахнулся – он ведь не был баскетболистом – и с удовлетворением пессимиста, худшие ожидания которого снова подтвердились, удостоверился, что сегодня ему ещё придётся ползать на четвереньках, отскребая с пола вермишель и томатную размазню. Или уж завтра утром.

Он подтащил стул на место к письменному столу и снова сел к компьютеру. Может быть, он что-нибудь недоглядел и упустил. Набрал в поисковике: Цезарь Лаукман. Enter.

Старик, конечно, не был такой уж знаменитостью, но всё равно он был поражён, как мало результатов выпадало на его запрос, не было ничего в добавление к тому, что он уже посмотрел при подготовке своей поездки в дом престарелых, и при этом ни одной фотографии. С таким кривым лицом, как у Лойхли, будешь избегать фотографироваться, но, тем не менее, это было удивительно. Понятно, что в наше время никто уже не интересуется человеком в Доме Вечерней зари, читатели наверняка уже его забыли, но ведь интернет никогда ничего не забывает. Даже про себя самого – поскольку он, естественно, гуглил и про себя, а кто этого не делал? – Вайлеман находил больше тысячи результатов поиска, старые статьи, которые газета выдавала онлайн, и результаты давно забытых турниров.