Воля народа - Шарль Левински
Перед кем он, собственно, пытается притворяться?
15
Он целый день был в городе, поэтому не было требованием вежливости – уговаривал он себя, – основательно принять душ, прежде чем отправиться к Элизе, и раз уж он помылся, врал он самому себе, надо заодно надеть и чистое бельё. И когда ему потом совершенно случайно после бритья подвернулся под руку флакон лосьона, всё ещё старинный флакон, который Дорис подарила ему на Рождество, когда они ещё были вместе, когда он совершенно случайно наткнулся на этот флакон – почему бы нет, несколько капель никому не повредят. Но запах показался ему потом слишком интенсивным, и он попытался снова его смыть, как Элиза смывала с себя после похорон Дерендингера его парфюм, чтобы у неё не возникало вопроса, почему он так для неё расстарался. Эта женщина была чертовски хорошим знатоком людей, и она не должна думать…
А почему, собственно, нет? Дерендингер, она сама рассказывала, был её клиентом, прежде чем стать её другом, значит, всё же это было мыслимо – всего лишь представимо, не более того, пока не более, – что у него с ней могло произойти наоборот, сначала друзья, а потом… В конце концов, это ведь её профессия.
Но сейчас действительно было не время предаваться безумным мечтам, которые он давно считал отработанными, раз и навсегда, старый пень есть старый пень, тут не поможет никакой лосьон после бритья. То, что ему вообще пришло в голову нечто столь пубертатное, он мог объяснить только стимулирующей силой взыгравшего в нём охотничьего инстинкта, тем фактом, что он, наконец, снова вышел на след некой истории.
Хотя он ещё не имел понятия, что это за история.
Но как бы то ни было: он вёл розыски, он кое-что нашёл, и он позвонил Элизе только для того, чтобы сообщить ей это; её профессия вообще не играла при этом никакой роли. Ей станет любопытно, все женщины любопытны, и было только правильно, что он информирует её о состоянии своего расследования, как он это делал раньше – когда занимался какой-то большой историей и ему требовалось на это больше времени; требовал у шеф-редактора аудиенции и выкладывал ему на стол первые результаты. Где-то у него ещё должна быть красная папка для документов, какие им раздали тогда на прессухе по поводу выхода нового фильма, почти настоящая кожа. Выглядело бы презентабельно, по крайней мере стильно, если он предъявит ей фото Авербаха так изысканно. Но папка нигде не находилась: может, он тогда при своём вынужденном переезде и вовсе не прихватил её с собой. Так или иначе, надо бы снова навести в квартире основательный порядок. Если когда-нибудь случится Элизе сюда зайти – она не делала посещений на дому, как она сказала, но ведь с Дерендингером она не придерживалась этого правила, – то она не должна думать, что он не в состоянии прилично вести своё домашнее хозяйство. Со времени своего развода он достаточно долго упражнялся в этом, и если у него всё было не так picobello упорядоченно, как у других людей, ну что ж, ведь он креативный человек, от него нельзя ожидать, что он будет раскладывать свои вещи по линеечке. И вообще: картонный конверт сослужит ему не хуже красной папки и будет при этом не таким броским. А ведь в конечном счёте в этом всё дело: не бросаться в глаза.
Он позволил себе такси, несмотря на аптечные цены, которые те брали, ничем не оправданно, на его взгляд, в то время как современные автомобили в городе нашли бы свою цель и без шофёра; то, что закон настаивал на наличии водителя, объяснялось лишь тем, что не хотели увеличивать в статистике число безработных. Он предпочёл бы общественный транспорт, но там, где жила Элиза, автобус проезжал раз в полчаса, это был район, где наличие собственного автомобиля подразумевалось само собой; должно быть, она хорошо зарабатывала, если могла позволить себе квартиру в таком квартале. На ламинированной карточке, закреплённой на противосолнечном щитке такси перед фамилией водителя стоял докторский титул человека с высшим образованием; ещё одна жертва экономического спада, лишившаяся рабочего места и теперь пробавляющаяся таким заработком. Вайлеман не заговаривал с ним об этом; человеку наверняка было бы неприятно. Расплатившись, он совершенно автоматически потребовал квитанцию, хотя ему некому было бы теперь предъявить её для возмещения издержек. Старая журналистская привычка.
Дверь ему открыла Элиза. На ней был этот комбинезон, какие в том сезоне носили многие, можно было подумать, что все модницы работают в гараже. Правда, ткань была не подходящая для гаража; при каждом её движении эта ткань, казалось, меняла цвет: то вроде синий, то снова вроде зелёный, есть специальное название для такого рода переливчатого материала, но он не мог его вспомнить. Вайлеман спросил себя, не специально ли для него она так оделась, элегантно, но не секси. Он не сказал ей заранее, о чём пойдёт речь, сказал лишь, что нужно немедленно встретиться; если кто-то прослушивал её телефон, он должен был подумать, что звонит клиент.
– Я как раз пью чай, – сказала она, – но если ты хочешь, я могу открыть вино.
«Если ты хочешь» в этом случае, пожалуй, означало: «если так уж необходимо». Секретарша шефа в Тагес-Анцайгер тогда, эта госпожа Такая-то, которую ему напоминала Элиза, тоже имела эту способность задать вопрос так, что человеку сразу становилось ясно, какой ответ от него ожидают; этот ответ не всегда был таким, какой ты выбрал бы сам.
– Нет, чай – это самое подходящее, – сказал, разумеется, он, хотя ненавидел чай. Он пил его, только когда был простужен, с обилием мёда и хорошей добавкой рома. Или уж пил только ром, а чай отставлял в сторону.
Когда он шёл вслед за ней в гостиную, ему бросилось в глаза, что её «спецовка» – муар, вот как называлась такого рода ткань, теперь он вспомнил – была скроена значительно теснее, чем было бы у монтёра. Довольно давно уже ему не приходилось разглядывать женщину вот так сзади, но этот вид по-прежнему радовал глаз. Для некоторых вещей никогда не становишься слишком стар.
Он не сразу показал ей фото, а сперва рассказал о своём визите в квартиру в Випкингене и о совершенно противоестественном порядке, который он там застал. Казалось, это не так
