Карло Шефер - Немой свидетель
Тойер переехал на другой берег, и внезапно сердце в его груди будто взорвалось болью — только теперь он осознал ситуацию. Ушел из жизни истеричный, половозрелый юнец, возможно, не самый законопослушный в мире, но, несомненно, чей-то любимый сын.
Иногда он ловил себя на таких фантазиях: расцветшая Бабетта приводит домой парня, и он приглашает его в свой кабинет в Гейдельберг-Центре, чтобы составить о нем представление. (Дома у него не было кабинета.) Да-да, приглашает, ничего плохого в этом нет.
Потом дети играют на лужайке, а Тойер сидит в удобном шезлонге под ореховым деревом, потягивает шорле из сока белого винограда и минералки, а дети называют его дедушкой, хотя он никогда не был папой.
На площади Мёнххофплац он свернул налево. Лейдиг сказал, что Хафнер уже там, Зенф тоже.
Возле бензоколонки «Шелл» он свернул направо, потом опять налево; теперь только бы не зазеваться, иначе он пропустит поворот, и тогда его просто засмеют. Даже дети станут над ним смеяться… А тот парнишка, ведь он еще совсем ребенок?
Что такое? Невероятно! Кончился бензин. Запнувшись пару раз, мотор сдох. Хорошо еще, что Тойер успел прижаться к обочине.
Господи, ведь он опаздывает! Впереди виднелась еще одна заправка «Шелл». Он побежал, купил красную канистру, налил в нее пять литров и вместо кредитной карточки сунул приветливому парню за кассой свой служебный жетон.
Вернувшись к машине, провел небольшую дискуссию с неким господином, которому загородил выезд, залил в бак бензин и поехал дальше.
А потом старший гаупткомиссар действительно едва не прозевал поворот и в последний момент так резко крутанул руль, что водители следующих за ним машин принялись сигналить ему и что-то кричать.
Теперь, если верить дорожным указателям, он мог бы проехать к зоопарку по пестрому, яркому, архитектурно выразительному кварталу клиник, до отказа набитому страдающими больными и тупыми, по мнению некоторых, врачами. Но Тойер — все-таки он знал Гейдельберг, а значит, и эти места — свернул налево на Нойенгеймское Поле. Замелькали постройки семидесятых, восьмидесятых, девяностых и зеленые лужайки, на которых летом валялись ленивые студенты. Правда, с каждым годом таких лужаек становится все меньше.
Улица закончилась, сквозь стекло ему почудился трубный крик слона; впрочем, возможно, это вампир упражнялся в игре на трубе, либо регбист-нападающий столкнулся с пятеркой защитников, либо он сам, не замечая этого, шумно выдохнул воздух. Он свернул влево. Увидел впереди крупные буквы «ЗООПАРК».
Надо заметить, Гейдельберг — это не только Старый город, замок и университет. В Гейдельберге имеется все: лучшие в Германии клубы регби, лучшие немецкие поэты, лучший в стране климат, река, рестораны, фирма САП[2] в Вальдорфе, о которой еще пойдет речь, САС,[3] страховые агенты, штурмующие биржи, а также хоры, оркестр, научные работники, сукины дети, подружки бандитов, безбилетники, итальянский климат, французская кухня, британское достоинство, американские идиоты…
А сегодня, дамы и господа, сегодня нечто особенное: мертвый мальчишка — почти в годовщину гибели Рони. Гаупткомиссар вылез из машины.
К нему подошел мужчина:
— Я директор зоопарка Кольманн. Мы все просто ошеломлены.
Директор был приблизительно его возраста, но ухитрился сохранить во второй половине жизни более-менее сносную фигуру. Вероятно, предположил сыщик Тойер, постоянный контакт с животными препятствовал возникновению той или иной болезни — спутницы цивилизации; общаясь с носорогами, волками и верблюдами, начинаешь испытывать склонность к здоровому образу жизни на природе. Надо было ему стать зоологом, и вся жизнь пошла бы по-другому. Но вот к ним подбежал смотритель животных — беднягу скрючило, словно от приступа подагры, — и Тойер засомневался…
— Господин директор, полицейские утверждают, что их шеф по фамилии Тойер вот-вот прибудет, хотя, мне кажется, он должен был бы уже находиться здесь! — выпалил смотритель.
— Он уже тут, — сообщил Кольманн, — стоит и смотрит на меня.
— Неувязочка с бензином вышла, — пробормотал могучий сыщик, не здороваясь. — Бензиновые страсти.
Тойер хорошо себя знал — он отпустит еще немало шуток, чтобы избавиться от неловкости из-за опоздания.
Обезьянник находился довольно далеко от ворот, но Тойер ориентировался в зоопарке. Иногда они приходили сюда с Ильдирим, стесняясь, словно совершали что-то неподобающе глупое, поскольку Бабетта, разумеется, никогда не составляла им компанию. Двое взрослых без детей в зоопарке — как это понимать? К тому же Тойеру больше всего нравились козы и медведи возле входа, а его спутнице совы.
Кольманн торопливо шагал рядом с ним. Навстречу вышел Хафнер. К приятному удивлению гаупткомиссара, походка у него была трезвая — ноги не заплетались.
— Ясное дело, вы не хотите на него смотреть, — заявил он, не здороваясь. — Парнишка лежал во рву, между живой изгородью и площадкой для зрителей. — Он потянулся за сигаретами.
— Сорвался туда, что ли? — спросил Тойер. Из-за деревьев показался обезьянник. Комиссар прибыл к нежеланной цели и прилагал все силы, чтобы справиться с дрожью в коленях и не упасть в обморок.
Мальчишка лежал на носилках, неестественно скрючившись. Рядом стоял врач «неотложки» и жевал резинку, держа руки в карманах, — делать ему тут было нечего.
Подошел молодой полицейский, не знакомый Тойеру:
— Он был во рву, мы все сфотографировали…
— Я знаю, что он был там. Но по-прежнему не понимаю, как он туда попал.
Полицейские, другие врачи «неотложки» и даже пожарные — естественно, ведь тело подростка нужно было поднять изо рва — все стояли на дорожке. Тут же топтались работники зоопарка. Вероятно, на другом конце территории звериная и птичья малышня умирала от голода, ведь ей постоянно требовался корм. Из толпы вышел бледный Лейдиг — значит, нашел себе подмену и кто-то додежурит за него.
— Мальчишка не просто упал; у него пробит череп пресловутым тупым предметом или… — Лейдиг показал кивком за ров: там на маленькой лужайке сидел самец гориллы с серебристой полосой на спине — асфальтово-серая меховая гора, излучающая мощь.
Разумеется, Тойер и во время прежних посещений смотрел на вожака стаи горилл — хоть и не так часто, как на коз, разумеется; его поражали глаза — в них было так мало звериного. Но тут он взглянул на руки, на могучую грудную клетку, на весь массивный мышечный агрегат примата и спросил:
— Почему он здесь?
— Во время подъема трупа и работы криминалистов он находился, разумеется, внутри, в клетке. Но ваши сотрудники сказали, что все завершено, следы обработаны, и мы его выпустили. Теперь животному надо освоить свою территорию заново. А преступления он не совершал, — объяснил Кольманн.
У него были очки-половинки, как две капли воды похожие на очки директора полиции Зельтманна, любимого врага Тойера, — сыщик обратил на это внимание только теперь.
Тойер, словно очнувшись, огляделся по сторонам.
— Кто из вас высказал высокопрофессиональное мнение, что все следы тут уже обработаны? За такое время это просто невозможно было сделать! — заорал он. — В кои-то веки у меня кончился бензин, я прибыл на четверть часа позже, а вы тут наработали! В мое отсутствие! То мы целый день торчим в спальне, где умер столетний старик, если обнаружим в доме окурок со следами губной помады, а сегодня вы позволяете этому мохнатому зверю засрать все вероятные следы!
— Если честно, это был я, — сдавленным голосом признался Лейдиг и потянулся к нагрудному карману Хафнера.
— Нет ничего, пусто! — рявкнул тот.
— Когда я прибыл на место, парня уже вытащили изо рва. Патрульный полицейский — молодой парень, тот самый, что рапортовал, как прилежный ученик, — успел все сфотографировать до прибытия пожарных. Пострадавший ведь мог еще быть живым. Ну, и при подъеме тела там, во рву, были уничтожены все возможные следы…
Тойер кивнул: все верно.
— А тупой предмет? Которым самец…
— Взгляните на его руки, — вмешался Коль-манн. — Ему не требуется никакого тупого предмета…
Тойер опять перевел взгляд на гориллу. Самец, тоже в роли зрителя, как ни парадоксально, сидел напротив него, не далее чем в четырех метрах.
— Ревность, — прошептал он себе под нос. — Такое совершается из ревности. Могут ли гориллы ревновать? — Тут он умолк, показавшись сам себе безнадежным идиотом, но продолжал рассматривать обезьяну.
Зверь ответил на его взгляд и как-то необычно зашевелил мохнатыми руками.
— Сейчас он начнет бить себя в грудь, не пугайтесь, — предупредил директор зоопарка, но обезьяний вожак затих.
Утреннее небо было затянуто молочными облаками, и первый луч зари — боженька все-таки любит дешевые эффекты — упал прямо на толпу. От такой красоты Тойеру сделалось еще хуже: жестикулирующая горилла вела себя как немой проповедник, а не как опасный обитатель джунглей.
