Охота на тень - Камилла Гребе

А прямо сейчас Ханне склонялась к тому, что Уве был кучей дерьма. Большой испуганной кучей дерьма.

Следующие три недели не были богаты событиями.

В квартире на Шеппаргатан царил холод, и в переносном значении тоже. Они, конечно, разговаривали друг с другом, но между ними теперь всегда стояла Эвелин со своим дурацким диваном, и эта стена была выше и неприступнее Берлинской. Что было ещё хуже: Уве так и не решил, как он собирается поступить: остаться с Ханне или оставить её, чтобы создать ту семью, которой никогда не желал?

«Мне стоило бы выставить его, — думала Ханне. Не стану же я жить с ним после того, что он натворил?»

Но сама мысль о том, чтобы его лишиться, пробуждала в ней такое отчаяние, что Ханне казалось, она рассыпется на кусочки и больше никогда не сможет себя собрать воедино.

Несколько раз они пытались обсудить ситуацию, но эти попытки всегда заканчивались криками Ханне, а однажды она даже запустила в стену старинной и очень дорогой хрустальной вазой.

Ваза разбилась на тысячу осколков, а на стене отныне виднелась уродливая вмятина, от которой расходились в стороны несколько глубоких трещин. Каждый раз, входя в кухню, Ханне обращала свой взгляд на эту стену и ощущала некое подобие удовлетворения от того, что страдания, которые она испытывала в душе, нашли выход в физической реальности. Словно наличие этой вмятины и трещин доказывало, что горе и гнев жили не только в голове Ханне.

Вечерами она стала выпивать больше обычного. Три бокала, четыре. Иногда больше. В один из таких вечеров она набрала номер Мии и расплакалась. И несмотря на то, что вовсе не собиралась этого делать, рассказала ей всю историю неверности Уве.

Миа, как обычно, оказалась мудрой и понимающей. Она дала Ханне совет подождать, пока к той не придёт окончательное решение. Ханне в ответ пробормотала что-то типа того, что тоже хотела бы жить с женщиной, ведь это, на её взгляд, было легче.

Миа от души расхохоталась и заметила, что Ханне очень мила, когда идиотничает, а если бы она знала, какие между ними разыгрываются драмы…

Потом Ханне легла на диван, укрывшись толстым шерстяным пледом, и тихо заплакала. Она плакала почти беззвучно, потому что последнее, чего ей тогда хотелось, — это выслушивать утешения Уве. Только когда он уснул, Ханне тоже отправилась в кровать.

Однако временами они пытались сблизиться. Во всяком случае, частично. Когда Ханне проходила мимо Уве в прихожей, он несколько раз ловил её за руку и посылал ей взгляд, исполненный такой печали и нежности, что горячие слёзы тут же вскипали у Ханне под веками. И бывало, встретившись с ним взглядом, Ханне не отнимала у него руку.

Невзирая на царивший в её душе хаос, Ханне продолжала жить. Она преподавала и руководила научной работой студентов в университете. Пару раз в неделю она посещала полицейское управление для участия в совещаниях. Роббан оставался всё таким же кислым. Или озлобленным. Или оскорблённым, Ханне не могла подобрать верное определение. Вот только дружелюбное и немного шутливое настроение, которым их общение было проникнуто вначале, напрочь исчезло. Единственной в группе, кто до сих пор был полон энергии, оставалась Линда. Она в шутку говорила, что ей нравится роль новоиспечённой мамочки, и она даже подумывает перебраться в Эстертуну вместе со всеми своими одеялами. Что там у неё больше друзей, чем в городе, и кто знает — может, со временем она заведет себе ещё больше одеял. Потом Линда громко смеялась.

То, что хоть кто-то в группе оставался в хорошем настроении, было удачей, ибо расследование продвигалось туго. Несмотря на обход квартир, на обзвон телефонных номеров, на все показания свидетелей и недавно открытую горячую телефонную линию, у них всё ещё не было подозреваемых.

Болотный Убийца так и оставался тенью.

А в Эстертуне росла и ширилась паника.

В одиночку женщины больше не появлялись на улицах по вечерам. Они ходили исключительно группами или в сопровождении своих мужей и близких мужчин. Слесари работали сверхурочно, не успевая устанавливать дополнительные замки и дверные цепочки в домах близ Берлинпаркен. Вечерние газеты смаковали ужасающие подробности, в полицейский участок Эстертуны кто-то подбросил свёрток с собачьим дерьмом, а гражданское объединение «Друзья Эстертуны» созвало народный сход на площади, где в очередной раз прозвучали требования об отставке коммунальной администрации. Телевидение, конечно, было тут как тут, документируя события. Брали интервью у перепуганных женщин и панорамной съемкой давали толпу взволнованных демонстрантов.

Два дня спустя случилось невообразимое — то, что буквально поставило страну на колени, а также повлекло разрушительные последствия для тех, кто расследовал дело Болотного Убийцы.

Вечером 28 февраля 1986 года премьер-министр Швеции Улоф Пальме вместе со своей супругой Лисбет шёл домой пешком по улице Свеавеген в центральном Стокгольме. Они возвращались из кинотеатра. С ними не было телохранителей, и супруги наслаждались прогулкой по городу — как самые обычные жители Стокгольма.

В двадцать три часа двадцать минут на подъеме улицы Туннельгатан их догнал вооружённый человек. Улоф Пальме получил выстрел в спину, а Лисбет Пальме была легко ранена по касательной. После этого преступник быстро скрылся.

Улоф Пальме скончался на месте происшествия.

Ханне услышала эту новость по радио на следующее утро, и на какое-то время та невидимая стена, что возникла между ней и Уве, словно растворилась, рассеялась, как ночной кошмар в ярком свете утреннего солнца. Они держались за руки и долго разговаривали — о смерти, которая имеет свойство разделять, сеять раздор, рождает ненависть — и в то же время объединяет.

35

Ханне почувствовала это сразу, как вошла в здание управления на следующей неделе. Там царила новая атмосфера. В коридорах переговаривались шёпотом и обменивались серьёзными взглядами. По лестницам вприпрыжку сновали сотрудники, а на полу в одном из кабинетов виднелись пустые жестянки из-под колы и картонки от пиццы — свидетельства чьей-то сверхурочной работы.