Энн Перри - Реквием в Брансвик-гарденс
– Я женился на Саре по любви. Это произошло за несколько лет до того, как ее сестра вышла за полисмена. Но вы правы, она совершила странный поступок. Впрочем, Шарлотта никогда не стремилась повысить свой общественный статус. Не думаю, что вы способны это понять.
– Взять жену из такой семьи можно только по любви, – согласился Мэлори. – Но вам все-таки было бы много полезнее оставить дом и заняться сейчас приходскими делами. Здесь нет никакого дела, с которым я не справился бы лучше вас.
– Да неужели? – удивился Кордэ. – Тогда почему вы до сих пор не сделали этого? Пока все ваши деяния ограничивались изучением книг в собственной комнате.
– В книгах сокрыты великие истины, – искусно уклонился от ответа молодой Парментер.
– Естественно. Однако, оставаясь там, они становятся удивительно бесполезными, – парировал Доминик. – Ваша собственная семья нуждается в утешении, в уверении, в опоре, а не в цитатах из книг, сколь бы мудрыми и верными они ни казались.
– В уверении? – Мэлори резко повысил голос. – В чем же? В чем я могу быть уверен? – Рот его искривила попытка изобразить улыбку. – В том, что отец не убивал Юнити? Этого я не знаю. Господи, как я хотел бы знать это! Но ее кто-то убил, и это сделал не я. Предполагаю, что вина лежит на вас… я даже хочу, чтобы это оказалось именно так! – В голосе его прозвучал подлинный ужас. – Она часто вертелась около вас, вечно спорила с вами, насмешничала, старалась задеть колким словом… – Он кивнул. – Я не однажды замечал, как она смотрит на вас. Она знала о вас нечто важное и давала вам понять, что ей это известно. Я ничего не знаю о вашем прошлом до того, как вы явились сюда, но она знал а.
Кордэ ощутил, как кровь отхлынула от его лица, и понял, что Мэлори заметил это. Взгляд молодого человека обрел победоносное выражение.
– Это вам следует бояться Питта, – триумфальным тоном объявил Парментер-младший. – Если он настолько умен, как вы говорите, то раскопает все, что знала Юнити.
– Похоже, что тебе это было бы приятно, Мэл. – Голос Клариссы донесся снизу лестницы, из-за спины обоих спорящих мужчин. И тот, и другой не слышали, как она поднялась наверх, хотя на деревянных ступеньках не было ковра. – Как-то не по-христиански получается? – Она округлила глаза, желая превратить свой выпад в невинный вопрос.
Мэлори покраснел, но скорее от раздражения, чем от стыда.
– Надо думать, тебе хочется представить меня нехристианином? – отозвался он дрогнувшим голосом. – Это тебя отлично устроило бы? Чтобы виноватым оказался не твой любимый отец, которого ты так прытко выгораживаешь, и не священник, которого он создал из бог весть чего… Только твой брат. Это соответствует твоему нравственному кодексу?
– Я возражаю не против твоей веры в то, что виноват Доминик, – невозмутимо ответила его сестра. – По правде сказать, я не знаю, так ли это. Дело в том, что тебе приятно, что ты находишь какое-то удовольствие в том, что он снова окажется замешанным в мрачную трагедию. Не думала, что ты настолько его ненавидишь.
– Я… я не ненавижу его! – запротестовал молодой человек, теперь уже обороняясь, оказавшись загнанным в угол. – Ты говоришь ужасную вещь… несправедливую и… и неправильную.
– Это не так, – возразила мисс Парментер, поднимаясь с верхней ступеньки на площадку. – Если бы ты мог видеть то выражение на своем лице, с которым произносил эти слова, то не стал бы утруждать себя отрицанием. Ты настолько боишься за себя, что готов обвинить любого, a тут тебе представился великолепный шанс уколоть Доминика, потому что Юнити находила его более привлекательным, чем тебя.
Мэлори расхохотался. Но в этом уродливом и неровном смехе не было никакого веселья – лишь нечто болезненное, чем он не смел ни с кем поделиться.
– Ты глупа, Кларисса! – обвинил он сестру. – Ты считаешь себя умной, однако на самом деле это совсем не так. Ты думаешь, что стоишь в стороне, наблюдаешь и все видишь. А на самом деле ты ничего не видишь. Ты слепа… ты не замечаешь подлинной природы Доминика. – Голос его становился все резче и громче: – Ты когда-нибудь спрашивала у него, откуда он к нам явился? Ты расспрашивала его о жене и о том, почему он решил сделаться священником на сорок пятом году жизни? Тебя это интересовало?
Бледное лицо девушки помрачнело, однако она не стала отворачиваться.
– Разоблачение прошлых людских слабостей и горестей не доставляет мне такого удовольствия, как тебе, – не дрогнув, ответила она. – Я ни разу даже не задумывалась об этом.
Она лгала. Кордэ видел это в ее глазах, как и то, что собственная ложь ранит Клариссу. Прежде он не замечал в ней подобной уязвимости. Ему никогда не приходило в голову, что за буйным юмором и семейной верностью скрывается женщина, способная на подобные чувства.
– Я не верю тебе, – решительно произнес младший Парментер. – Ты так отчаянно стремишься доказать, что убил кто угодно, только не отец, что не могла не подумать о Доминике.
– Я подумала обо всех, – невозмутимо согласилась его сестра. – Но в основном о том, как мы будем переживать правду, когда узнаем ее. Как мы будем относиться к этому человеку? Как будем относиться друг к другу? Как нам придется отнестись к тому, что мы думали несправедливо, к тем словам, что сказали, но не сможем вернуть назад и не сможем забыть? – Она чуть нахмурилась. – Как мы будем жить дальше после всего, что увидели в друг друге за эту неделю уродливого, эгоистичного и трусливого, того, что не имели причины заметить прежде? Мэл, я знаю тебя лучше, чем мне хотелось бы, но нравится мне в тебе отнюдь не все.
Мэлори был рассержен, но в большей степени все же задет. Он попытался найти, что можно сказать в свое оправдание, но так ничего и не придумал.
Кларисса не могла заметить его обиды.
– Ничто еще не закончено, – проговорила она, чуть пожав плечами. – Ты всегда можешь перемениться… если захочешь. Ну или… возможно, сумеешь.
– Я не хочу, чтобы кто-то оказался виновным, – покраснев, напряженным тоном проговорил ее брат. – Однако я вынужден смотреть в лицо истине. Одни только исповедь и покаяние могут вернуть вас назад. Я знаю, что не убивал ее, а значит, это сделал или Доминик, или отец… или ты! И зачем, скажи на милость, тебе понадобилось убивать ее?
– Я не делала этого. – Девушка опустила глаза, и лицо ее наполнили смятение и страх. – И вообще, пожалуйста, разреши мне пройти. Ты преграждаешь мне дорогу, a я хочу заглянуть к отцу.
– Чего ради? – спросил ее брат. – Ты ничем ему не поможешь. И не надо ходить туда, чтобы морочить ему голову всякими уютными сказками. В конечном счете от этого будет еще хуже.
Кларисса вдруг взорвалась и с яростью повернулась к нему:
– Я не собираюсь говорить папе ничего, кроме того, что люблю его! И очень жаль, что ты не способен на это! От тебя было бы для всех много больше толка, если бы ты сумел это сделать!
Вихрем развернувшись, она стукнулась локтем о поручень и, не обратив на это внимания, прошествовала по площадке в коридор, а затем – к двери кабинета Рэмси. Не постучав, девушка распахнула ее и исчезла за створкой.
– Быть может, вам стоит пойти почитать еще что-нибудь, – едким тоном предложил Доминик Мэлори. – Попробуйте Писание. Например, ту строку, где сказано: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга»[16]!
И он направился вниз по лестнице в холл.
Там священник столкнулся с Витой, выходившей из утренней гостиной с полной гиацинтов вазой в руках. Она остановилась прямо перед ним, испытующе и строго глядя на него. Понятно было, что она слышала хотя бы часть всей ссоры – как минимум громкие голоса.
– Они здесь засыхают, – бесцельно проговорила хозяйка дома, не глядя на гиацинты. – Должно быть, дело в огне. Наверное, лучше будет на время отнести их в зимний сад. Возможно, там они почувствуют себя лучше.
Она направилась к саду, Кордэ последовал за нею.
– Разрешите помочь? – предложил он.
Миссис Парментер передала ему вазу, и они вместе вошли в зимний сад. Вита закрыла застекленные двери и первой направилась в конец сада, где на скамейке стояли другие горшки с цветами. Священник поставил горшок на скамью.
– Долго ли еще все это будет продолжаться? – проговорила женщина негромко. Казалось, она вот-вот разрыдается и лишь с трудом сдерживает себя. – Эта история губит нас, Доминик!
– Понимаю. – Кордэ хотел помочь ей. Ощущение боли и страха распространялось от нее, словно запах от зимних лилий и белых нарциссов.
– Кажется, вы ссорились с Мэлори, не так ли? – произнесла миссис Парментер, теперь не сводя глаз с цветов.
– Да. Но ничего серьезного, просто нервы обоим отказали.
Повернувшись к своему другу, Вита улыбнулась ему, но с заметной укоризной.
– Ценю вашу любезность, Доминик, – ласковым тоном проговорила она. – Но я знаю, что это не так. И прошу вас не защищать меня. Я понимаю, что с нами происходит. Мы боимся полиции, мы боимся друг друга… боимся того, что можем узнать нечто такое, что навсегда изменит для нас тот мир, который мы знаем. – Она зажмурилась, и голос ее дрогнул: – Началось нечто такое, чего мы не можем остановить, что неподвластно нам… И никто из нас не может предвидеть, чем все закончится. Иногда я ощущаю такой испуг, что, кажется, сердце мое вот-вот остановится.
