Энн Перри - Реквием в Брансвик-гарденс
Что мог Кордэ сказать или сделать, чтобы еще сильнее не ухудшить ситуацию, чтобы не сказать нечто глупое и бесчувственное, чтобы не предложить ложное утешение, в которое неспособны поверить они оба?
– Вита! – Он назвал ее по имени, не осознавая этого. – Мы можем сделать только одно. Нам нужно проживать каждый час таким, каким он нас посещает… делать все лучшее, на что мы способны. Поступать с честью и добротой и верить Богу в том, что в конце концов все сделается терпимым.
Женщина перевела взгляд на него:
– Сделается ли, Доминик? По-моему, Рэмси претерпел какой-то надлом. – Она судорожно глотнула. – Он то кажется обычным, тем Рэмси, к которому все мы привыкли, терпеливым и спокойным… и рассудительным до занудства. – Она поежилась. – А в следующий момент вдруг взрывается и становится совершенно другим человеком. Ну, словно бы в его груди скрывается жуткая ярость против мира, против… не знаю, как сказать… против Бога… потому что Он где-то не здесь, а ведь Рэмси так много лет тратил столько времени и энергии на веру в то, что Бог рядом.
– Но я не замечал… гнева, – задумчиво проговорил священник, пытаясь припомнить свои разговоры с Парментером и эмоции, которые тот обнаруживал при этом. – Возможно, он разочарован, потому что все оказалось не так, как он полагал. Если он сердится, так только на людей, на тех, кто, по его ощущению, мог ввести его в заблуждение. Но в таком случае они заблуждаются сами. Все это просто печально… но обвинять в этом нельзя.
– Это вы не можете обвинять, потому что говорите искренне, – произнесла Вита с кривой полуулыбкой на губах. – Рэмси находится в полном смятении, он очень… не знаю, как сказать. Наверное, он очень испуган. – Она вгляделась в лицо Доминика, чтобы определить, понимает ли он смысл ее слов. – Мне очень жаль его. Вы не считаете меня самонадеянной? Я бы не хотела этого. Но подчас я замечаю страх в его глазах. Он так одинок… и на мой взгляд, так пристыжен, хотя никогда не признает этого.
– Сомнений стыдиться нельзя, – ответил Кордэ, стараясь говорить очень негромко, чтобы его даже случайно не услышал никто из слуг. – На самом деле нужна особая отвага вести себя так, словно ты веришь, когда никто больше уже не верит. На мой взгляд, нет на свете более жуткого одиночества, чем то, которое ощущаешь, когда теряешь веру, хотя прежде имел ее.
– Бедный Рэмси, – прошептала его собеседница, сложив вместе ладони и опустив к ним взгляд. – Когда люди начинают бояться, они делают странные вещи, абсолютно не соответствующие тому их характеру, который нам известен. Помню, как однажды мой брат, с перепугу…
– Я не знал, что у вас был брат, – удивился священник.
Миссис Парментер усмехнулась:
– Ничего удивительного. Я не слишком часто упоминаю о нем. Он был старше меня и какое-то время вел себя не слишком хорошо. Наш отец был очень расстроен и жутко разочарован. Однажды Клайв проигрался и влез в долги, с которыми не смог расплатиться… Тогда он собрал домашнее серебро и продал его. Конечно же, он не смог получить за него столько, сколько оно стоило, и папе пришлось дважды переплатить, чтобы вернуть приборы. Жуткий поступок, и совершенно не похожий на Клайва. Чего только ни сделаешь со страха!
Огромная тяжесть легла на сердце Доминика:
– Так вы считаете, что это Рэмси убил Юнити, так?
Вита плотно зажмурила глаза:
– Боюсь даже сказать… да. Я уверена в том, что это сделали не вы. – Голос ее не допускал и нотки сомнения. – И я не верю в то, что это сделал Мэлори. Я… Доминик, я слышала ее крик! – Женщина чуть поежилась. – Конечно, этого свидетельства недостаточно, но я видела, каков он в гневе. – Рука ее почти неосознанно потянулась к щеке, на которой еще темнели болезненные синяки. – Он утратил власть над собой. Сделался другим человеком. Он никогда не обошелся бы так со мной в… в нормальном своем состоянии. За всю нашу жизнь Рэмси ни разу не поднял на меня руку. – Она поежилась. – С ним что-то происходит, Доминик. Что-то ужасное… как будто нечто в нем сломалось. Я… я не знаю, что делать!
– И я тоже, – признался расстроенный Кордэ. – Быть может, мне стоит еще раз поговорить с ним?
Снова разговаривать с хозяином дома ему хотелось меньше всего. Ему было неудобно даже думать об этом… Но как оставить Виту в одиночестве перед лицом такого несчастья? Она любила своего мужа и теперь наблюдала за тем, как он утопает в эмоциональном водовороте, которого она не понимала, а потому не могла ему помочь. Его затягивало прочь от нее… прочь ото всех. Доминик слишком хорошо знал, каково это, когда тебя увлекает вниз, когда душит отчаяние. Те несколько недель, проведенных в Айсхауз-вуд, он собирался покончить с собой. Его удержала обыкновенная трусость, а вовсе не любовь к жизни или надежда. Однако Рэмси не отвернулся от него, не позволил брезгливости удержать протянутую ему руку помощи.
– Нет… – мягко сказала Вита. – В любом случае еще рано. Он снова будет все отрицать и только расстроится. Вы ведь уже пробовали сделать это… разве не так?
– Да… но…
Миссис Парментер опустила ладонь на руку священника:
– А в таком случае, мой дорогой, самое лучшее, что вы можете сделать – это посетить людей, которые ожидают его. Исполняйте его обязанности, поскольку сейчас он не способен делать это самостоятельно. Поддерживайте то достоинство и уважение, с которыми он обращался к людям… не позвольте им увидеть, во что он сейчас превратился. Сделайте это в том числе и ради них самих. Они нуждаются в том, чем он сам мог помочь им. Следует заняться организацией, принять решения, которые он не в состоянии осуществить в данный момент. Сделайте это ради него… ради всех нас.
Доминик замялся:
– Но у меня нет на это никакого права…
Высоко держа голову, чистым голосом, Вита проговорила с полной уверенностью:
– Вы должны принять его обязанности на себя.
Кордэ хотелось сделать это, найти достойный предлог и покинуть этот дом, погрязший в подозрении и взаимном раздражении, в страхе, который пронизывал здесь все, воистину пробирая до костей. Ему не хотелось снова ссориться с Мэлори, видеть поглощенную горем Трифену или пытаться придумывать себе способ переговорить с Рэмси без уклончивости, навязчивости или обвинений, оставив его в результате в большем одиночестве, чем прежде.
К собственному удивлению, священник обнаружил, что единственным человеком, с которым он может общаться непринужденно, является Кларисса. Да, она вела себя возмутительно, говоря подчас невозможные, жуткие вещи. Однако Кордэ вполне понимал, почему она их говорила, и, несмотря на то, что, с его точки зрения, этого делать не следовало, находил их забавными, даже если никто не разделял его точку зрения. Она была искренна в своих чувствах, и он уважал это.
– Да, – сказал наконец Доминик решительным тоном. – Да, так будет лучше всего.
И не теряя времени на последующие разговоры, он попрощался с Витой, взял нужные адреса и сведения, после чего прихватил пальто и шляпу и отбыл.
Стоял один из тех весенних дней, когда ветер гоняет облака по небу с такой быстротой, что мгновения тепла и света то и дело чередуются с минутами, полными мрака и холода, а буквально в следующий миг все снова становится золотым, и солнце рассыпает серебро в каплях косого дождя. Доминик шел быстрым шагом. Он охотно побежал бы, если бы со стороны подобный поступок не показался бы смешным – таким сильным оказалось овладевшее им ощущение свободы.
Он выполнил все назначенные себе самому дела, по возможности затягивая пребывание вне дома. Однако в половине шестого у него больше не осталось причин держаться в стороне от Брансвик-гарденс, и к шести он уже был дома.
Первой навстречу ему попалась Кларисса, в одиночестве сидевшая на террасе под лучами заходящего солнца. На закрытой от ветра террасе было тепло, тихо, и она наслаждалась недолгими мгновениями одиночества. Священник немедленно испугался, что помешал ей.
– Простите, – он извинился, готовясь повернуться и уйти.
– Не стоит того! – торопливо проговорила девушка. Она была в почти белом муслиновом платье, а плечи ее прикрывала зеленая с белым шаль. Кордэ с удивлением отметил, насколько идет ей этот наряд, сразу напомнивший ему о лете – о прохладных и тенистых рассветах, когда еще ясен свет, и никто даже не начинает думать о том, что нужно будет сделать днем.
Мисс Парментер улыбнулась:
– Пожалуйста, останьтесь. Как прошли ваши визиты?
– В них не было ничего, достойного внимания, – честно ответил Доминик. Ему никогда не приходило в голову лукавить с Клариссой.
– На улице хорошо, – задумчиво проговорила она. – Мне тоже хотелось бы найти какую-то причину улизнуть из дома. Самое худшее во всем нашем положении – это то, что оно заставляет нас ждать, не так ли? – Отвернувшись, девушка посмотрела на лужайку и на ели за нею. – Иногда мне кажется, что ад вовсе не там, где над тобой производят нечто ужасное… Он там, где ты все ждешь чего-то, ждешь и не знаешь, случится это или нет, и потому воспаряешь в надежде, a затем впадаешь в отчаяние, a потом снова вверх и опять вниз. И когда ты слишком устаешь, когда тебе становится все равно, – тогда-то это и происходит. Постоянное отчаяние стало бы едва ли не облегчением, к нему можно привыкнуть. Надежда отнимает слишком много энергии.
