Александра Маринина - Закон трех отрицаний
– Да, Паша, тут с благодарностью, пожалуй, не выйдет.
– Выйдет, – убежденно ответил он. – Твоя задача – научиться находить повод для благодарности во всем без исключения. Это трудно, на это могут уйти не то что месяцы – годы. Но научиться нужно.
– А дальше?
Дюжин взглянул на часы и поднялся:
– На сегодня все, Настюша. И так я на тебя целый ворох информации вывалил, боюсь, ты и его-то не одолеешь. Нельзя перекармливать, ты освой то, что я тебе рассказал, обдумай как следует, а в следующий раз еще поговорим.
Вслед за Павлом Настя доковыляла до входной двери. По дому она уже пыталась ходить без палки, и хотя было больно, но получалось иногда очень даже неплохо.
– А когда ты приедешь? – как-то совсем по-детски спросила она.
– Не знаю. Может быть, в субботу. Я же не могу без конца отпрашиваться у Ивана. Он тебя, конечно, нежно любит и к тебе отпускает без вопросов, но совесть тоже иметь надо. Работай, Настюша, трудись. А когда убедишься, что нога как-то очень быстро перестает болеть, мы вернемся к разговору о том, во что ты веришь, а во что не веришь.
Она еще долго стояла на пороге, кутаясь в куртку, и глядела в ту сторону, куда уехала машина Дюжина. Вспомнила, что хотела спросить его о законе трех отрицаний, но так и не спросила. Забыла. Почему «не делай» и «не говори», ей более или менее понятно. Но вот почему «не думай»? От мыслей-то какой вред?
* * *До встречи с Валерием Риттером дело так и не дошло. То есть Сергей Зарубин действительно собирался созвониться с ним и встретиться, но тут как раз позвонила сама Волкова.
– Сережа, – она говорила мягко и очень по-домашнему, – мне кажется, нам с вами нужно встретиться. Мне стало известно, что вы пытаетесь выяснить, где мы с Антоном были в понедельник, накануне убийства Юли. Мне не хотелось вам говорить, я признаю, что скрывала это от вас. Но поскольку вы начали теребить маму, отчима и сестру, я поняла, что должна признаться. Это все, в сущности, чепуха, просто история не совсем красивая, и мне неловко было о ней говорить.
Так, она придумала какую-то каверзу. Зарубин был в этом совершенно уверен. Она придумала какое-то вранье, которое сейчас попытается ему впарить. Ну что ж, послушаем.
– Конечно, Анита Станиславовна, – с демонстративной готовностью откликнулся он. – Когда и где?
– Я сейчас у Антона, пробуду здесь до завтра, домой не поеду. Если хотите, можете приехать сюда.
Естественно, он хотел. Сергей бросил все дела и помчался к Кричевцу. Ему не терпелось выслушать ложь Волковой.
Но его ждало разочарование. Жуткое, глубокое, бездонное, как пропасть из ночного кошмара.
Антон Кричевец не был в понедельник на юбилее режиссера Островского, потому что его вообще не было в Москве. Его не было в стране. Он выезжал на один день за границу, в Турцию. Улетел в понедельник утром, вернулся во вторник после обеда. Вот билеты в оба конца. Вот загранпаспорт со штампами российского и турецкого пограничного контроля.
А без Антона Аните на юбилее делать нечего. Они друг без друга на такие мероприятия не ходят. Собственно, ее лично никто и не приглашал, приглашали Антона, а ее – как приложение, как его даму. Почти жену.
Вот так. Причина, по которой Антон Кричевец должен был так срочно слетать в Турцию, была, действительно, не из самых благородных. Но уж какая есть.
Главное – она была. И все документы, подтверждающие его отсутствие в Москве, налицо.
Подвело чутье Серегу Зарубина. Ну что ж, бывает.
Глава 8
– На, держи, – следователь Высоткин с брезгливой гримасой протянул Селуянову заключения экспертов. – Перепиши там себе, что нужно, и давай работай.
Первое заключение было по орудию убийства. Из него следовало, что нож, которым были нанесены смертельные ранения Галине Васильевне Аничковой, является ножом хозяйственного назначения фирмы «Золинген». Такие ножи продаются в специализированных «золингеновских» магазинах, а также в магазинах сети «Бауклотц» и не являются холодным оружием, предназначенным для поражения живой цели. Приходи и покупай, никаких проблем.
Во втором заключении говорилось, что пригодных для идентификации следов пальцев рук на ноже не имеется. Из того, что написали эксперты, можно было сделать вывод, что нож сначала неоднократно брали голыми руками, вероятно, еще в магазине и в момент покупки, а потом прикасались к нему только в перчатках, смазывая все предыдущие следы.
И, наконец, третье заключение. То самое, которого Селуянов ждал с таким нетерпением. Восстановленный текст с вырванных из ежедневника страниц за 5–6 сентября 2002 года. Как Николай и ожидал, текст со страницы за 5 сентября удалось восстановить полностью, поскольку 7 и 8 числа падали на субботу и воскресенье, дел в эти дни у Галины Васильевны было немного, и страница, на которой размещались записи за оба выходных дня, оказалась почти пустой. Хуже обстояло дело с 6 сентября. Записи за этот день отпечатались на страничке за 4-е число, среду, и страничка оказалась так густо исписанной, что восстановить удалось далеко не все.
Ладно, решил Коля, быстро переписывая в блокнот сведения из экспертного заключения, будем работать с тем, что есть, не до жиру – быть бы живу. Он злился на следователя, который сдернул его с рабочего места, заставил приехать в прокуратуру лично, вместо того чтобы просто отксерокопировать заключения и прислать розыскникам с нарочным. А если своих людей нет, так мог бы позвонить Селуянову, так, мол, и так, подошли кого-нибудь из ребят, пусть заключения возьмут. Нет, Высоткину не нравилось раскрывать преступления, но зато нравилось строить из себя крутого босса, одним телефонным звонком ставящего перед собой «как лист перед травой» не оперативников, которые непосредственно с ним работают, а их начальника. Следователь считал ниже своего достоинства общаться с сыщиками, он признавал только руководство, через которое и передавал поручения и раздавал задания. В общем, Коля понимал, почему так происходит. Ведь оперативнику нужно действительно дать задание, предварительно обсудив с ним ситуацию в свете имеющихся доказательств и разной другой информации, а с замом по розыску или с начальником отдела можно в детали не вдаваться, ограничиваясь скупыми фразами наподобие «ну, ты сам знаешь, что нужно делать, не мне тебя учить». И в самом деле, как-то смешно будет выглядеть, если следователь начнет учить начальника сыщиков… Фокус, правда, состоял в том, что Высоткин никого и ничему научить не мог, ибо в деле расследования преступлений смыслил мало, но свою безграмотность он ловко прикрывал более опытными людьми, потому и не желал общаться с простыми операми, которые могут оказаться не особо квалифицированными в силу молодости или отсутствия длительной практики, а требовал к себе исключительно их начальников, которые по определению должны кое-чего смыслить.
– Все переписал? – с подозрением спросил Высоткин, глядя, как Селуянов закрывает блокнот и прячет его во внутренний карман куртки. Ну ни дать ни взять строгий учитель в школе, надзирающий за тем, чтобы нерадивый ученик, которого после полученной за диктант двойки специально оставили после уроков и велели 50 раз написать фразу без ошибок, не схалтурил и не написал ее не 50 раз, а 48.
– Все, – Коля посмотрел на следователя честными глазами.
– Ну иди работай, сам знаешь, что нужно делать, не буду тут тебе ликбез устраивать.
«И не надо, – мысленно ответил Николай, выскакивая из кабинета и бегом спускаясь по лестнице вниз, – и спасибо тебе большое, что учить не начал».
Переписывая сведения, он не думал над ними, сосредоточившись исключительно на том, чтобы не допустить ошибок и перенести информацию из заключения в блокнот, ничего не растеряв по дороге и не исказив. Оказавшись же в своем кабинете, он вызвал оперативников, работающих по убийству Аничковой, и теперь уже уставился в исписанные листы более осмысленным взглядом. Через пару минут Селуянову сообщили, что ни одного из вызванных сотрудников на месте нет, все на заданиях, что и немудрено, ведь, кроме двухнедельной давности убийства, на территории совершаются, и в немалом количестве, и квартирные кражи, и грабежи, и кражи вещей из автомобилей, и «ломка» валюты возле обменных пунктов, и много всякого прочего, малоинтересного с точки зрения описания в высокохудожественных романах, но требующего сил и времени на разбирательство и оформление бумаг.
Оставив дежурному строгое указание направить сыщиков к заму по розыску, как только они появятся в поле зрения, Николай попытался обдумать информацию, содержавшуюся в похищенном из ежедневника Аничковой листке, и с ужасом понял, что… ничего не понял. Да, он ровно неделю назад обсуждал с Каменской результаты анализа всех записей в ежедневнике, и во время этого обсуждения они оба оперировали фамилиями, адресами, названиями учреждений и фирм, но… Прошла неделя, целая огромная неделя, до краев заполненная информацией о массе других преступлений и фамилиями потерпевших, свидетелей и подозреваемых. Все перемешалось в голове у Селуянова, и, глядя на фразу «Костя, 17.30», он не мог вспомнить, кто такой этот Костя и упоминался ли он в ежедневнике когда-нибудь еще. Или вот, к примеру, «Надежда Семеновна, 7.00 – 9.30». Кто это такая? Откуда взялась?
