Час пробил - Виктор Львович Черняк
Элеонора припарковала машину близ небольшого кафе. На противоположной стороне улицы она увидела вывеску местной полиции — вотчины Харта. Это было деревянное строение в стиле фахверк, казалось бы, перенесенное сюда из глубин бюргерской Германии. Положенные крест-накрест перекладины выкрашены в красный цвет, а сам дом обшит
гладко выструганными досками. В таком доме, скорее всего, можно было рассчитывать найти постоялый двор времен шиллеровских разбойников, а никак не полицию маленького богатого городка в Новом Свете.
Миссис Уайтлоу прошла в кафе. Обслужили быстро, и, когда она выходила из уютного тихого зала, в котором кроме нее сидело только двое седоголовых мужчин (из тех, что никогда не разговаривают между собой, а с другой стороны, считают не совсем приличным выпить стаканчик в одиночку), на улице как будто ничего не, изменилось, словно на экране застыл кадр фильма, состоящего из единственной сцены: улица, дом, серебристый автомобиль, покрытые пылью кроны деревьев, витрины провинциальных магазинчиков, что ломятся от никому не нужной чепухи, блестящей и завернутой в бумагу с самыми невероятными рисунками.
Однако изменения произошли. В дверях полиции невозмутимо стоял Джоунс и смотрел на миссис Уайтлоу так же, как он смотрел на Лиззи, — наверное, по-другому Джоунс просто не умел смотреть на женщин. Почему-то в этот момент Элеонора поняла, что он никакой не бабник, а несчастный, никому не нужный мужик, из тех, что умирают, так и не узнав настоящей привязанности. Он не имел ничего и никого, и единственная роскошь, которую он мог себе позволить, как раз и заключалась в этом откровенно изучающем, а вовсе не порочном взгляде, скорее призванном ответить на вечно мучивший Джоунса вопрос: могла бы быть счастлива со мной такая женщина?
На стекле автомобиля Элеоноры была приклеена какая-то бумажка. Миссис Уайтлоу подошла ближе, положила левую руку на капот, правой отодрала вырезанную из газеты заметку, внизу которой красовалось выведенное размашистым почерком: «С приветом! Харт». В заметке было написано: «Французский центр документации и информации по страхованию, использовав данные страховых компаний, министерства юстиции, жандармерии, травматологического госпиталя Гарше и специальной группы психологов, составил портрет-робот идеального водителя. Им оказалась женщина тридцати лет, замужняя, любящая домашнее хозяйство, имеющая стаж вождения машины не менее десяти лет, предпочитающая малолитражные автомобили».
Смешной этот Харт. Откуда ему знать, что она не замужем, а в остальном нарисовал точный психологический портрет коллеги, как он говорит, и нарисовал не распинаясь, не захлебываясь в потоке слов, а лишь приклеив малюсенький
клочок газеты. Снизу к заметке была подколота еще одна бумажка; миссис Уайтлоу отогнула ее и увидела квитанцию на уплату штрафа за стоянку в неположенном месте. Она подняла голову и прямо над машиной увидела знак «Стоянка запрещена». Первый раз за сегодняшний день Элеоноре стало легко. Капитан Харт — человек с чувством юмора: штрафует идеального водителя в двух шагах от полиции. Молодец. Даже если он подлец, то не безнадежный, раз способен оценить. смешное.
Элеонора взглянула на Джоунса, солнце падало прямо на его лошадиное лицо с вывернутыми губами. Он или улыбался, или закрывал глаза от слепящих лучей — понять было невозможно. Во всяком случае, настроение миссис Уайтлоу улучшилось, и она дала себе слово непременно посетить Харта в ближайшее время.
— Почему ты замолчал? — Наташа приподнялась на локтях.
— Устал. Есть хочу.
Есть я захотел в тот момент, когда моих ноздрей достиг запах вареной кукурузы. В двух шагах от нас остановилась женщина мафусаилова возраста. Она поставила на песок огромную корзину, сплетенную из бурых ивовых прутьев, сняла прикрывавшие ее тряпицы, и повалил пахучий пар.
— Почем початок, мамаша? — крикнул кто-то.
— Рубль, — с достоинством ответила кукурузная коммер-сантка и достала баночку с солью, как бы говоря: рубль — с солью, так что, посудите сами, соль вам достается практически бесплатно.
Наташа купила два початка и теперь, натирая их янтарные спины солью, заглядывала мне в глаза:
— Ну, еще давай! Рассказывай! Ну, пожалуйста! — Я молчал. Она принялась за кукурузу. — Ты больше ничего не придумал? — жуя и разыгрывая разочарование, шептала она. — Ничего не придумал. Ничего! Ничего! Кризис жанра, кризис жанра! — Она дурачилась и размахивала обгрызенным початком, как бутафорским мечом, потом ткнула меня в живот (я изобразил смертные муки) и тихонько пропела — «Ничего, ничего, ничего не осталось от жизни моей, ты измучила душу мою, погубила ты сердце любовью своей»… Пошли купаться! — крикнула она и побежала, высоко и чуть в стороны вскидывая ноги.
День оказался хоть и долгим, но не докучливым.
ВТОРОЙ ДЕНЬ ОТДЫХА
Проснулись мы рано, когда солнце отраженно заиграло на блещущем лаком полу нашей угловой комнаты.
— Быстро, быстро, быстро! — подгоняла меня Наташа. — Быстро зарядку, быстро купание, быстро-быстро завтрак. Сегодня возьмем лежаки — и рассказывать.
Утро пролетело в маршевом темпе, около десяти мы лежали на застеленных махровыми полотенцами лежаках.
— Придумал что-нибудь? — Она сильно сжала кисть моей руки.
— Я ничего не придумываю. Так было, я это знаю, и не спрашивай — откуда. Знаю, и все. Честное слово, обижусь, если еще раз спросишь: ну что, придумал дальше?
О СОБЫТИЯХ 10–12 ИЮЛЯ 1980 ГОДА
Джоунс в последний раз с тоской и вызовом посмотрел на Элеонору и скрылся в дверном проеме. И Харт поглядывал на нее из темноты кабинета, но думал о Лиджо. 4
Марио Лиджо. Не так-то просто рассказывать об этом итальянце. Дело в том, что он появился в Роктауне чуть более года назад. И только досужий аналитик, любящий' сопоставлять далекие друг от друга факты, мог обратить внимание на
то, что обосновался он в городке сразу после приезда Розалин Лоу из Европы, где она отдыхала на Лазурном берегу. Капитан Харт обратил на это внимание: и как было не обратить, когда он знал в лицо буквально всех в городке и, если даже чья-либо внучка
