По делу обвиняется... - Вильям Михайлович Вальдман
— Вам знакома женщина, с которой встретилась в парке Фастова?
— Нет. Я видел ее впервые.
— Могли бы вы ее узнать?
— Пожалуй, да. — В голосе Крюкова не было уверенности. Арслан вынул из черного пакета пачку фотографий и рассыпал веером перед Крюковым. Тот тщательно стал рассматривать каждое фото. На одном он задержал взгляд, отложил его в сторону, потом снова взял в руки и стал рассматривать снимок на расстоянии вытянутой руки.
— Она, — негромко произнес Крюков и протянул фото Туйчиеву.
Это была фотография Юдиной.
Теперь, когда мама в больнице, он обычно ужинает в маленьком кафе, которое обнаружил не так давно довольно далеко от дома. Ему нравится гордое холостяцкое одиночество в углу небольшого уютного зала за почти детским столиком, на котором сейчас стоят дежурные сосиски без гарнира — фирменное блюдо — и горячий кофе. По нелепой привычке он сначала, обжигаясь, пьет кофе, а потом уже медленно жует густо смазанные горчицей остывшие сосиски. Но даже в этой странной последовательности приема пищи есть своя прелесть.
Свои прелести и у молоденькой официантки Капы, но Леня уже несколько дней равнодушен как к абстрактному понятию «женщина», так и к любым конкретным его проявлениям. Капа не подозревает этого и ведет длительную осаду его столика, пуская в ход как тактическое оружие (улыбка, нежный взгляд), так и стратегическое (низкое декольте и мини-юбка). Но вообще ее симпатия бескорыстна: однажды она — случай в официантской практике беспрецедентный — взяла с него на двадцать шесть копеек меньше.
Домой идти совсем не хочется. Он показывает Капе мизинец, и она приносит ему одну чашку кофе: чайная ложечка в середине чашки стоит почти вертикально. Случайные посетители, наверное, принимают этот напиток за шоколад. Не все догадываются, что кофе нацедили со дна стоящего на кухне никелированного чана, а это значит, что кафе скоро закрывается. В других заведениях гасят половину лампочек, предупреждая о закрытии, а здесь свой способ, с помощью которого намекают о необходимости убираться восвояси. Ну что ж, способ довольно оригинальный — должны же кафе отличаться друг от друга чем-нибудь, кроме названия. Леня кивает Капе, рассчитывается и идет к выходу.
За крайним столиком сидят три юнца. На предложение Капы закругляться они довольно дружно высовывают языки и грохочут. При этом и без того невыразительные рожицы приобретают совсем глуповатый вид. Повинуясь какому-то безотчетному чувству, Леня осторожно берет самого долговязого из них за ухо.
— Но-но, потише, у меня самого сестра-дружинница, — угрожает юнец.
— Что вы делаете, креста на вас нет, — говорит им Леня.
— Как нет? — хором отвечают они и расстегивают рубашки. На давно не мытых шеях поблескивают красивые позолоченные крестики.
От неожиданности он отпускает ухо «крестоносца».
— Вы где их взяли, на Голгофе?
— Нет, купили у фарцовщика, — отвечает долговязый. — А что, на этой Голгофе тоже есть?
— Есть, — говорит Леня, — но очень большие и без цепочки.
— Большие шею оттягивают, — уверенно бросает маленький прыщавый брюнет, и они удаляются.
Леня вышел вслед за ними. «Они правы: зачем им идти за большим крестом на Голгофу, когда можно с маленьким пойти даже на лекцию по атеизму, — думает он. — Короткие юбки можно оправдать модой, нехваткой материала, наконец, просто наличием красивых ног, но кресты на шеях — это уже кредо».
В подъезде он вынимает из почтового ящика газеты и медленно бредет к себе наверх, просматривая их на ходу. Тираж трехпроцентного займа. Надо проверить. Как ни странно, но любовь к прогулкам уживается с мечтой об автомобиле. Он открывает дверь и, не снимая плаща, идет к сундуку, на дне которого хранятся их облигации. Долго и безуспешно ищет их.
«Может быть, мама положила в другое место? — мелькнуло у него. — Ладно. Завтра спрошу, а пока могу чувствовать себя потенциальным обладателем машины».
Дождь начался ночью и лил не переставая. Небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами, и не было ни малейшего намека на то, что «небесная канцелярия» объявит перерыв. Николай, который не любил дождя, сник. Да еще этот случай с Юдиной. Так опростоволоситься. Как маленькие дети! Ведь вышли на нее довольно быстро, хоть и не без труда, и тут же отказались от версии, чтобы спустя столько времени вновь вернуться к ней.
Сейчас уже нет сомнений: и в театре, и в парке была Юдина, она же приходила на работу к Фастовой. Странным, непонятным являлось другое: Фастова упорно не хотела «узнавать» Юдину. Когда Марию Никифоровну спросили, с какой женщиной она разговаривала в парке, Фастова ответила, что к ней подошла незнакомая женщина и спросила, где расположена дирекция.
Тогда Арслан не согласился с предложением Николая свести Фастову с Мартыновой. Соснин рассчитывал, что это поможет выяснить, была ли Мартынова в парке с Фастовой. Но Арслан решительно воспротивился, считал такой шаг неэтичным по отношению к потерпевшей. Николай долго убеждал его, что самым гуманным в любом уголовном деле является установление истины, а в данном случае очная ставка может помочь достигнуть цели и не противоречит закону.
— Правильно, — соглашался Арслан, — но ты не учитываешь конкретные обстоятельства...
— Конкретные обстоятельства, — перебил его Соснин, — в том, что Фастова пока по неизвестным нам причинам не желает быть до конца искренней. Можно только гадать, насколько правдива и Мартынова...
— Вот именно, — кивнул Туйчиев. — Неужели ты не понимаешь, что характер взаимоотношений Фастовой и Мартыновой таков, что лучше их вместе не сводить. Фастова ее не приемлет. И к тому же сейчас больна, встреча с Мартыновой может привести к сильному нервному потрясению... Ты этого хочешь?
— Я правды хочу.
— Не будет правды все равно, если они не захотят, чего же ты добьешься? Ты лучше подумай, как выяснить причины такого поведения Фастовой...
Почему Фастова упорствует даже в том, что очевидно? Неясным оставалось и случившееся с ней в парке. И вот теперь, кажется, забрезжила надежда. Разговор с Юдиной должен приоткрыть завесу, ответить на интересующие следствие вопросы.
Юдина в кабинете Туйчиева несколько раз начинала плакать и сетовать на свою несчастную жизнь, то замыкалась, заявляя: пусть с ней делают что хотят, но она больше слова не скажет.
Когда первая волна слез и
