Томас Харрис - Красный Дракон
Он подержал ее кисть, а затем отпустил. Рука опустилась ей на бедро, и кисть чуть сжалась, причем пальцы скользнули по ткани, подобно нехотя отведенному взгляду.
— Кофе, наверное, готов, — проговорила она.
— Мне пора.
Нужно идти. Скорее домой, там можно снять сковавшее его напряжение.
Она кивнула.
— Если я вас обидела… я не хотела.
— Нет, не обидели.
Она осталась на кушетке, затем услышала, как за Долархайдом щелкнул замок.
Рив налила себе еще джина с тоником. Затем она поставила пластинку Сеговии[21] и свернулась калачиком на кушетке. После Долархайда на подушке осталась теплая вмятина. Другие следы его пребывания витали в воздухе: запахи обувного крема, нового кожаного ремня, хорошего лосьона после бритья.
До чего же он закрытый человек. На работе его имя упоминали всего несколько раз. Однажды Дэндридж, болтая с одним из своих дружков, назвал его «сукин сын».
Возможность побыть одной была величайшей ценностью для нее. Когда она, будучи ребенком, потеряла зрение и только училась жить по новым законам, ее никогда не оставляли одну.
А теперь, только находясь дома, она была уверена, что на нее никто не смотрит. Поэтому атмосфера одиночества, окружающая Долархайда, ей нравилась. Она не чувствовала ни капли сочувствия с его стороны, и это было хорошо.
Джин тоже был хорош.
Ей вдруг показалось, что музыка Сеговии звучит монотонно, и она поставила пластинку, более подходящую к ее настроению.
Три тяжких месяца в новом городе. Надвигается зима. До бордюров, заваленных снегом, палочкой не дотянуться! Рив Макклейн, длинноногая и отчаянная. Да пропади она пропадом, эта жалость к себе! Она себя жалеть не станет! Она знала, что где-то внутри у нее пульсирует злость, свойственная всем калекам, и раз уж от нее нельзя избавиться, нужно обратить ее в свою пользу, подпитывая ею стремление к независимости и решимость выжать из каждого дня жизни все, что только можно.
Она была по-своему сильным человеком и знала, что вера в изначальную справедливость в лучшем случае лишь огонек в ночи. Старайся не старайся — все равно закончишь свой путь так же, как и все остальные, на больничной койке с трубочкой в носу, задаваясь одним вопросом: «Как, и это все?»
Она знала, что никогда не увидит света, но ведь в жизни оставались и другие радости. Ей нравилось помогать своим студентам, и удовольствие от этого странным образом усиливалось уверенностью в том, что она не будет вознаграждена, но не будет и наказана.
Находя друзей, Рив не забывала о существовании такой породы людей, которые подчиняют себе других, а потом паразитируют на их зависимости. Она знавала таких — их тянет к слепым. Это враги.
Знавала… Ей было известно, что она весьма привлекательна. Видит бог, сколько мужчин, взяв ее за руку под предлогом помощи, пытались коснуться ее груди.
Она любила заниматься сексом, но много лет назад усвоила элементарную истину, касающуюся мужчин: большинство из них охватывает ужас при одной только мысли об оковах супружества.
В ее случае их страх еще более усиливался.
Ей не нравилось, когда мужчина вползал к ней в постель, как пугливо крадущийся вор…
Сегодня она шла ужинать с Ральфом Мэнди. Он имел обыкновение как-то особо противно скулить о том, что он, дескать, настолько боится жизни, что не способен на любовь. Ральф намеренно старался напоминать ей об этом почаще, вызывая в ней бешенство. Да, с Ральфом ей бывало весело, но она не хотела владеть им.
Она не хотела видеть Ральфа. Ей не хотелось поддерживать беседу, слышать, что посетители ресторана умолкают, глазея на то, как она управляется с ножом и вилкой.
Вот бы иметь рядом настоящего мужчину, храброго и независимого, — такой сам знает, оставаться ему или хлопнуть дверью. Те же качества он будет уважать и в ней и не станет ее опекать.
Фрэнсис Долархайд. Застенчивый мужчина с фигурой профессионального футболиста, не переносящий пустой болтовни.
Она никогда не видела и не касалась пальцем его заячьей губы, и у нее не возникало зрительных ассоциаций с дефектом его речи. Она подумала, не считает ли Долархайд, что она его прекрасно понимает только потому, что якобы «слепые слышат намного лучше нас». Это было распространенное заблуждение. Наверное, надо было ему объяснить, что это неправда, что слепые просто более внимательны к тому, что слышат.
Как много мифов окружает жизнь слепых. Ей было интересно, не считает ли Долархайд, как и все остальные, что у слепых душа «чище», чем у зрячих, что увечье якобы наделяет их какой-то особой святостью. Она даже засмеялась. Это тоже было неправдой.
32
Полиция города Чикаго работала под неусыпным вниманием прессы. Каждый вечер ночные новости отсчитывали время, оставшееся до следующего полнолуния. Оставалось одиннадцать дней.
В каждом чикагском доме поселился страх.
Одновременно возросло число зрителей на сеансах фильмов ужасов, причем даже на тех, которые в другое время через неделю тихо испустили бы дух в кинотеатрах для автомобилистов. Очарование ужаса. Предприниматель, который до этого выкинул на рынок майки с надписью «Зубастик — мужчина на одну ночь», теперь выпустил другие — «Красный Дракон — мужчина на одну ночь». Панки и рокеры охотно брали и те и другие.
После похорон Лаундса на пресс-конференции, которую давали высшие чины городской полиции, пришлось появиться и Джеку Крофорду. Наверху ему дали понять, что ФБР в этом деле должно быть на виду. Он исполнил приказ, не проронив, впрочем, ни слова. Никто не говорил ему, что ФБР должно быть и на слуху тоже.
Когда многочисленные группы участвующих в расследовании начинают ощущать нехватку свежих фактов, они направляют усилия на себя самих, все время возвращаясь на одно и то же место — пока не разбивают его в пыль. Их кипучая деятельность развивается в замкнутом круге — по аналогии с засасывающей воронкой смерча или с нулем.
Где бы Грэм ни оказывался, повсюду его окружали детективы, ослепляющие вспышки фотоаппаратов, топот полицейских башмаков.
Грэм жаждал тишины.
Ближе к вечеру с пресс-конференции вернулся Крофорд — злой как черт. Грэма он нашел в тихой комнате присяжных заседателей, находящейся этажом выше федеральной прокуратуры. Низко подвешенные лампы ярко освещали зеленое сукно длинного стола, за которым сидел Грэм — без пиджака и галстука, обложившись бумагами и фотографиями. Сейчас он пристально смотрел на два снимка. Один из них — с семьей Лидсов — вставлен в рамку. А другой, запечатлевший семью Джейкоби, был прикреплен к скоросшивателю, прислоненному к графину.
Фотографии, на которые смотрел Грэм, напомнили Крофорду походный алтарь тореадора, который легко устанавливается в любом гостиничном номере. Фотографии Лаундса не было. Крофорд подозревал, что Грэм и думать забыл о деле Лаундса. Но ему не хотелось злить Грэма.
— На бильярдную здорово похоже, — заметил Крофорд, оглядываясь.
— Ну как, дали жару прессе? — поинтересовался Грэм.
Он был бледен, но трезв. В руке он сжимал литровую бутылку с апельсиновым соком.
— Господи, — Крофорд рухнул на стул, — разве там дадут спокойно посидеть и подумать? И вообще, участвовать в пресс-конференции — это мочиться против ветра.
— Что нового?
— С начальника полиции вопросами семь шкур спустили. Он только сидел и чесал яйца перед камерой. Это самое интересное, что я там видел. Посмотри в шестичасовых новостях, посмеешься.
— Сока хочешь?
— Я лучше колючую проволоку пожую.
— Прекрасно, мне больше достанется. — На осунувшемся лице Грэма слишком ярко блеснули глаза. — По бензину ничего нового нет?
— Дай бог здоровья Лайзе Лейк. Только в черте города — без пригородов — сорок одна заправка «Сервко суприм». Подчиненные Осборна обошли каждую, проверяя, кому из владельцев микроавтобусов или фургонов бензин был продан в канистрах. Пока ничего не нашли, правда, опросили не все смены. «Сервко» имеет сто восемьдесят шесть других станций, разбросанных на территории восьми штатов. Мы попросили местную полицию помочь. На это уйдет время. Если Господь от меня не отвернулся, этот деятель расплатился кредитной карточкой. Шанс есть.
— Так-то оно так, если только он не заправился в бак, а потом не откачал бензин оттуда в канистру.
— Я просил начальника полиции быть очень осторожным, когда он рассказывает о нашем деле, чтобы не подумали, что Зубастик живет где-то поблизости. Люди и так уже напуганы. Если бы он ляпнул лишнее, то сегодня вечером, когда пьяные разбредались по домам, пальба поднялась бы, как в Корее.
— Ты думаешь, он где-то здесь?
— А ты думаешь по-другому? — Крофорд взял со стола заключение судмедэкспертизы по делу Лаундса и стал вглядываться в текст через очки для чтения. — Кровоподтек на голове появился раньше, чем травмы лица. Точно они сказать не могут, но разница от пяти до восьми часов. Итак, травмы лица были нанесены за несколько часов до того, как он попал в госпиталь. Рот был обожжен, но по полости еще можно делать выводы. У него оставался хлороформ в этом — как его, черт, — ну, в общем, в дыхалке. Ты думаешь, он был без сознания, когда его укусили?
