Эдгар Френсис - Честь семьи Прицци
Доминик вышел на улицу, спустился с невысокого крыльца и остановился, оглянувшись. Начавшее было идти на убыль раздражение, вновь всколыхнулось в его груди. Желваки перекатывались под дряблой кожей. Ярость искала какой-нибудь повод для выплеска. Точку приложения, возможность снять накопившиеся отрицательные эмоции.
Он стоял спиной к проезжей части и потому не заметил остановившийся у тротуара черный «крайслер-роуд райнер». Дверца со стороны пассажира открылась. Из салона выбрался высокий мужчина в черном плаще, шляпе и, несмотря на пасмурный день, в солнцезащитных очках. Странный человек, напоминающий злодея из плохонького комикса, быстро и деловито подошел к Доминику со спины, спокойно вытащил из объемного кармана плаща мощный сорокапятикалиберный «Глок», приставил его к затылку Прицци и нажал на курок.
Громкий хлопок потонул в шуме сотен машин, несущихся по Парк-авеню. Выстрелом с головы Доминика сорвало шляпу. Она откатилась прямо под ноги прохожим и ее несколько раз пнули, пока кто-то заметил окровавленного человека, стоящего у самого края тротуара. Две черно-бурые дорожки проползли от брови до подбородка. Лоб Доминика зиял черной дырой, величиной с долларовую монету. Глаза смотрели с безграничным удивлением, словно Доминик еще не верил в произошедшее. Хотя, на самом-то деле, он уже не мог верить или не верить. Его мозг превратился в бесформенный серый сгусток, не способный воспринимать реальность. Состояние, в котором пребывал Прицци, называется физической смертью. Тело удерживалось на ногах каким-то чудом. Фактически, Доминик уже умер.
Убийца, по-прежнему абсолютно спокойный, сунул пистолет в карман, двумя шагами покрыл расстояние, отделяющее его от машины, и забрался в салон. «Роуд райнер» взревел мощным двигателем, резко взял с места и тут же затерялся в пестром потоке автомобилей, несущихся в сторону аптауна[20].
Доминик, покачиваясь, простоял еще полсекунды, а потом повалился плашмя в грязное снежное месиво, подняв фонтан брызг и едва не сбив с ног проходившую мимо женщину. Та истошно взвизгнула. На полах ее светлого пальто остался отвратительный кроваво-серый мазок. Голова убитого покоилась в мутной луже, подернутой тонкой ледяной корочкой. Мертвые глаза уже тронула безразличная дымчатая поволока, губы приоткрылись, изо рта торчал кончик языка.
Одинокий котелок валялся у стены дома, забрызганный грязью и никому не нужный.
Энджело и Эдуардо, с вытянувшимися от растерянности лицами, замерли на крыльце, глядя на распластанное тело своего бывшего босса…
… Коррадо Прицци, сидя в любимом высоком кресле, покуривая итальянскую сигарету, наслаждался открывающимся из окна удивительным видом зимнего fiapxa. Выпавший утром первый снег совершенно преобразил его. Деревья стали пестрыми, черно-белыми. Из-под ледяного покрова кое-где просматривались желто-коричневые пучки жухлой травы. Листья еще не до конца облетели с костлявых ветвей. Изредка алый парус срывался под тяжестью мокрого снега и, кувыркаясь, падал вниз. Несколько рябин в глубине парка роняли красно-оранжевые, тронутые морозцем ягоды, словно капли крови, и птицы склевывали их, едва они касались земли.
Коррадо не носил очки, хотя и был несколько подслеповат, как и большинство людей в его возрасте. Он не мог разглядеть, какие это были птицы, поэтому решил для себя, что голуби. Пусть будут голуби. Сизые, с голубовато-синим отливом на перьях.
Иногда налетал ветер. Он пел в водостоках прерывающимся неровным тенором, скатывался по каминным трубам, насвистывая будто развеселый трубочист. Дон слушал его голос, разбирая в нем забытые ноты своих ночных детских страхов. В какие-то моменты ветер пытался забраться в дом. Невидимые пальцы рвали оконные рамы, стараясь открыть их, отодвинуть, просочиться хотя бы в крохотную щелку, чтобы согреться в тепле комнат. Он рождался и умирал, и рождался вновь. Ветер был вечен.
Коррадо представлял его себе в виде высокой голубой фигуры без лица, закутанной в длинную накидку изо льда. Иногда старик даже видел ее. Она стояла в глубине парка, среди деревьев. Ветер был идеалом для Коррадо. За мгновение вырастающий из легкого, почти неощутимого дуновения до мощного, сбивающего с ног шквала. Всемогущий, уничтожающий целые города яростным ураганом, поднимающий в воздух дома диким смерчем, топящий за секунду корабли ревущим штормом. К тому же, никогда не умирающий, гуляющий по всей земле века, тысячелетия, всегда… Разве ветер не совершенен? Не прекрасен?
Старик находил в ней то, чего не мог найти в людях. И чем ближе подходила старость, тем больше он хотел надеяться, что, отойдя в мир иной, его душа не попадет ни в ад, ни в рай, а сольется с этим прекраснейшим творением природы и Бога.
Сидя в кресле, Коррадо прислушивался к порывам ветра и улыбался. Даже когда открылась дверь и в комнату кто-то вошел, он обернулся не сразу, а несколько секунд продолжал впитывать ревущий, протяжный, как волчий вой, стон за окном. Только когда все стихло, дон обернулся и застыл…
Это были Эдуардо и Энджело, но — Боже! — как они выглядели! В снегу, с бледными лицами, растерянные. Шляпа в руке Эдуардо мелко дрожала. Капли воды падали с нее на пол. И с пальто Портено. И с пальто Эдуардо тоже. Ковер быстро покрывался темными точками влаги.
Коррадо знал, что случилось. Уверенность, страшная и абсолютная, овладела им. Однако, дон был сильным человеком. По крайней мере, настолько, чтобы не выдавать своего состояния. Стараясь, чтобы голос звучал спокойно, он спросил, вновь повернувшись к окну:
— Кто-то убит?
Энджело тяжело вздохнул.
— Да.
— Кто? — молчание затянулось, и Коррадо жестко повторил вопрос. — Кто!
— Папа… Убит Доминик…
Сын. Он не ошибся. Убили сына. Старик ощутил, как кто-то невидимый резко и болезненно ударил его под сердце. Острая боль пронзила ребра, быстро разрослась, заполняя всю левую сторону груди, потекла по руке к кончикам пальцев. Тело внезапно охватили стальные обручи, мешая воздуху попасть в сведенные спазмом легкие.
— Опять. Опять война, — тихо, с каким-то отчаянием сказал старик, опускаясь в кресло, и покачал головой. — Доминик, Доминик. Ты постарел.
Энджело почувствовал страх. Казалось, дон говорит с кем-то, присутствующим здесь. Портено ожидал по меньшей мере всплеска эмоций, но Коррадо даже не повысил голоса. Наоборот, он стал еще тише, наполнившись страшным спокойствием.
Наверное, это шок, — подумал Энджело. — Тяжело получить такое известие. Господи, несчастный старик. Он постарел на десять лет. Словно надломился.
— Что-то с тобой случилось. Что? Может быть, Эдуардо в чем-то виноват? — Коррадо повернул голову, словно прислушивался. — Нет, ты ведь объявил, что отходишь от дел… — он взглянул на молчавшего Энджело. — Я хотел передать все его дела Чарли. Твоему сыну. Держал в секрете, думал торжественно объявить на проводах Доминика… Да, Чарли — единственный человек, способный все организовать как положено. Другого нет. Он нам нужен. Нужен семье. Нужен Прицци. Попроси его прийти ко мне. Ему следует быстрее принять дела. Сейчас у нас очень тяжелые времена. Ты передашь это Чарли?..
Подернутые поволокой боли глаза не мигая смотрели на Энджело, и тот кивнул.
— Конечно, Коррадо. Сегодня же.
— Вот и хорошо. Пусть придет завтра в полдень, а сейчас… Сейчас оставьте меня. Я хочу побыть один.
— Да, отец, — сказал Эдуардо.
Они вышли из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь.
Эдуардо вздохнул. Энджело протянул к нему руку и сказал:
— Дай-ка мне письмо. С Чарли я разберусь сам…
Прицци кивнул, достал из кармана конверт и вложил в открытую ладонь Портено…
… Оставшись один, Коррадо подошел к окну, уперся руками в подоконник и прислонился лбом к холодному стеклу, чтобы отдать хоть немного — хотя бы малую толику — своей вселенской боли тянущему тоскливую, заунывную песню ветру…
* * *… Станция «Двадцать третья стрит» линии «А» ничем не отличалась от трех своих сестер-близнецов. Та же серая заплеванная платформа, тот же мусор и кучи окурков на влажном грязном бетоне, те же автоматы по продаже «Колы», сигарет, жевательной резинки, кофе и бутербродов и те же кафельные стены, увешанные пестрыми рекламными плакатами, призывающими идти, плыть, покупать, летать, голосовать и еще много-много всяких других «ать». Здесь была уйма подтаявшего, перемолотого подошвами снега и почти полное отсутствие людей. Переполненный в час «пик» сабвей пустовал в «мертвые» часы затишья. Редкие пассажиры-одиночки входили в поезда линии «Е», идущие в Куинс, или ехали линией «А» в аптаун. Но их было очень мало, и Чарли без труда просматривал платформу, выискивая что-нибудь подозрительное. Однако не находил.
Нельзя сказать, что он нервничал, скорее, срабатывала профессиональная привычка. «Кольт» покоился в кармане, пока ненужный, но со скинутым предохранителем.
