Эдгар Френсис - Честь семьи Прицци

БЕСТСЕЛЛЕРЫ ГОЛЛИВУДА

Эдгар Френсис

ЧЕСТЬ СЕМЬИ ПРИЦЦИ

ПРОЛОГ

ТЕМНОТА. ЛИШЬ ОДИНОКИЙ ОГОНЕК СВЕЧИ ПОБЛЕСКИВАЕТ, ОТРАЖАЯСЬ НА ПОЛИРОВКЕ СТОЛА. СУХОЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС ТОРЖЕСТВЕННО ПРОИЗНОСИТ:

— …ЭТИ КАПЛИ КРОВИ СИМВОЛИЗИРУЮТ ТВОЕ ВХОЖДЕНИЕ В СЕМЬЮ. СМЕШАВ КРОВЬ, МЫ ОБЪЕДИНИЛИСЬ. ОТНЫНЕ СЕМЬЯ БУДЕТ ЗАЩИЩАТЬ ТЕБЯ, А ТЫ СТАНЕШЬ ЗАЩИЩАТЬ ЧЕСТЬ СЕМЬИ. КЛЯНЕШЬСЯ ЛИ ТЫ В ЭТОМ?

И ОТВЕТОМ ЕМУ ПРОЗВУЧАЛО ТВЕРДОЕ:

— КЛЯНУСЬ…

ЧАСТЬ I

ЖЕНЩИНА В ЛАВАНДОВОМ ПЛАТЬЕ

«…— А вы любили на Земле? — спросил Саймон.

— Любил, — с какой-то угрюмостью ответил торговец. — Любил, а теперь путешествую…»

«…— Кажется, я попал не туда. Я хочу сказать, что на самом деле вы не можете продавать любовь. Ведь вы не можете, верно? Что угодно, но только не любовь! Или же это не настоящая любовь!

— Что вы! — приподнявшись от удивления со стула, возразил Тайт. — Конечно, настоящая. Самая настоящая! В этом-то все и дело! Сексуальные удовольствия доступны каждому! Бог мой, это же самая дешевая штука после человеческой жизни! Но любовь — редкость, любовь — особый товар!..»

Если кто-нибудь когда-нибудь скажет вам, что все сицилийцы до безумия набожны, можете расхохотаться ему прямо в лицо. Нет, не думайте, что они вовсе не ходят в церковь. Ходят, конечно. Но подобное, скорее, дань традиции, чем истинная вера. Имеются в виду, разумеется, не крестьяне, а члены семьи. Да и трудно ожидать, что люди, которым не реже раза в неделю приходится таскать кому-то «белые пионы»[1], уподобятся какому-нибудь монаху и будут денно и нощно читать молитвы. Хотя, возможно, такие люди и существуют, но мужчины клана Прицци к ним не принадлежат. Их можно увидеть в церкви Апостола Павла на Шестидесятой, угол Авеню Колумба, неподалеку от Централ-Парка, лишь на крещении, венчании и отпевании кого-нибудь из членов семьи.

Они сидят в передних рядах, чопорные и важные, созерцающие обряд с показным вниманием. Им скучно, но традиции есть традиции, и тут уж ничего не поделаешь. Традиции и обычаи — это то, что свято чтут в любых кланах. Будь то Прицци, Таталья, Страччи, Борзини, да, в сущности, не важно кто. Главное, что чтут.

Так вот. В первом ряду обычно восседает глава клана Коррадо Прицци — пожилой старик, постоянно засыпающий под монотонное бормотание священника. Возраст, возраст…

Чарли Портено, затянутый в черный классический смокинг, скучал. Да нет, все, действительно, было очень красиво. Витражи, изображающие сцены из Жития Святых, серебряный алтарь с пестрыми вкраплениями икон, святой отец в серебристо-золотых одеждах и пурпурной шапОчке, невеста, точеную фигурку которой скрывала длинная фата, спускающаяся по ступеням белым^склад-ками, жених, смазливый юнец в белом фраке, мощные величественные звуки органа, поднимающиеся к острому шпилю и опадающие вниз в мерцающем свете свечей. Многочисленные гости, наблюдающие за церемонией с вниманием, не лишенным налета некоторого подобострастия. Они знали, чью внучку и дочь выдают сегодня замуж. То, что их пригласили на церемонию, было знаком высочайшего внимания со стороны семьи. И дона лично. Чарли понимал этих людей. Подобное приглашение расценивалось не только как право прийти на свадьбу, но и как возможность обратиться к Коррадо Прицци со своими житейскими проблемами, разрешить которые мог только дон. Конечно, не все воспользуются случаем, но сама честь сделать это стоила очень дорого и, соответственно, ценилась. Видит Бог, Прицци мощи многое, если не сказать, все. Или практически все, что возможно сделать человеку в подлунном мире.

Обряд венчания длился уже без малого час, и конца ему пока видно не было, так что у Чарли была возможность разглядывать приглашенных сколько угодно. Чем, собственно, он и занимался.

Вон, впереди, сидят Доминик, Эдуардо и сам дон, Коррадо Прицци. Судя по характерному наклону головы и обмякшей фигуре, он мирно дремлет. По правую руку от него — жена, Энимэй. Сзади, во втором ряду, но у самого прохода — Энджело Портено.

Место рядом с ним пустует.

Чарли чуть заметно улыбнулся. Отец позволял себе эту странность, к которой в семье относились с чрезвычайным уважением. Пустое кресло предназначалось для Мари Портено, жены Энджело, матери Чарли, умершей почти сорок лет назад при родах. Сам он, естественно, не мог помнить этого, но образ матери, созданный воображением по рассказам отца, все эти годы незримо присутствовал в их доме. На всех семейных церемониях кресло по правую руку от Энджело пустовало. И если поначалу такая привязанность вызывала лишь мягкие улыбки, то впоследствии они переросли в понимание и, действительно искреннее, неподдельное уважение к твердому характеру этого человека.

Энджело рассказывал, что когда ему, Чарли, исполнилось всего лишь два дня от роду, дон Коррадо Прицци сам предложил быть Крестным Отцом. Такое случилось однажды за всю историю семьи Прицци, а уж им-то было что вспомнить.

— Энджело, дорогой ты мой, старый дружище, — сказал тогда дон, с улыбкой глядя на мальчугана, непонимающе хлопающего глазенками. — Твой сын… Мать его умерла, на у него есть еще один отец. Крестный Отец. Мы с тобой станем единым целым. Я буду защищать этого паренька и охранять его будущее…

При этом Коррадо Прицци положил свою сухую ладонь на плечо Энджело Портено. Тот, почтительно склонив голову, ответил:

— Дон, мы очень польщены такой честью.

Да, дон всегда сдерживал свои обещания. Иначе, вряд ли бы он стал доном. И уж кому, как не Чарли, знать об этом.

Жесткое церковное сиденье явно не располагало к длительным размышлениям. Опять же странность. Место, в котором вроде бы можно было окунуться в бездонную реку глубоких раздумий и общения со Всевышним, в корне отличалось от, скажем, шикарной резиденции Коррадо Прицци, мягкие кожаные кресла которой были словно созданы для решения житейских проблем. Но, упаси вас Христос, долго молчать после заданного доном вопроса. Вполне можете получить пулю в лоб.

Чарли покосился на согнутую черную фигуру Крестного Отца. И не стоит заблуждаться насчет этой милой улыбки, приветливых жестов, заботливого отеческого тона и обостренного внимания. Право же, не стоит. В любую минуту дон мог преобразиться. И отец, и он отлично знали: был в Нью-Йорке всего лишь один человек страшнее и безжалостнее, чем Коррадо Прицци. Энджело не раз рассказывал о нем. Профессиональный киллер семьи Корлеоне по имени Люка Брази. Но Брази почил в бозе, а дон… Вон он сидит в первом ряду. Видимо, что-то потревожило сон старика. Коррадо Прицци встрепенулся, огляделся, словно не понимая, где и зачем находится, и благостно закивал своей гладкой остренькой удавьей головой. Нет, Чарли не боялся его. Видимо, так уж воспитал парнишку сам Крестный Отец. «Ничего не бояться», — таково основное правило, помогающее ему жить спокойно в Большом Яблоке. Правда, есть еще маленькое дополнение — «но всегда быть настороже». Очень толковое продолжение, не находите? Несколько секунд он вглядывался в тщательно уложенные, абсолютно седые волосы дона.

Да, с этим человеком связаны почти все воспоминания его жизни. Так или иначе, но с самого детства Коррадо Прицци опекал Чарли. Незримый, он вершил судьбу паренька, направляя жизненную линию того в какую-то, только ему одному ведомую, сторону.

Память мгновенно вернула Чарли на двадцать девять лет назад. «Счастливый день рождения у меня»[2], — хмыкнул он. И действительно. Юбилей. Чарли очень гордился тем, что стал почти взрослым. Шутка ли — десять лет как-никак. Маленький взъерошенный паренек — но ему-то, точно, так не казалось — перебирал красивые яркие коробки с подарками. Завернутые в пеструю бумагу, перевязанные разноцветными лентами, они притягивали его с той силой, которая понятна каждому мальчишке, хоть раз оказавшемуся на месте десятилетнего Чарли Портено. Целая куча упакованных в картонные коробки чудес лежала на столе в гостиной их пятикомнатной квартиры в Бен-Сонхерсте.

Странно, как точно воспроизводит память некоторые особенно впечатляющие события человеческой жизни. Двадцать девять лет! А он помнит все с такой ясностью, словно и не было этих промелькнувших трех десятков.

Отец, веселый, улыбающийся, стоит рядом и наблюдает за тем, как сын оглядывает это невероятное богатство сияющими черными глазенками. Тогда еще Энджело был молодым и крепким. Щеки не распирала старческая одутловатость. Глаза не обрамляла сеть резких морщин, да и двигался он, пожалуй, побыстрее, чем сейчас. Но это — детали.