Лесли Чартерс - Вендетта для Святого. Тихо как тень. Этрусская сеть

— По-моему, он был похож на Меркурио, сынка — правда, приемного — профессора Бронзини. Почему бы ему не податься в кино? От таких женщины без ума!

— О вас этого не скажешь, — заметила Тина.

Диндони заковылял к дверям, но все-таки обернулся.

— Но ведь нельзя, чтобы синьор Роберто ревновал, правда, Тиночка? — сказал он и исчез. Слышно было, как его шаги затихают на улице.

— Вот дурак, — сказала Тина и покраснела. — Жаба проклятая, терпеть его не могу.

— Не дай себя спровоцировать, — сказала мать. — Я его тоже не люблю, но он работящий, отцу без него не обойтись.

— Он гнусный тип, — настаивала Тина. — Знаешь, куда он? Пошел пьянствовать с Марией, с этой шлюхой!

— Агостина, — оборвала ее мать, — это слово женщина никогда употреблять не должна!

— Пожалуйста, и не буду, — заявила Тина, — но это правда, ты сама знаешь.

Но Тина ошибалась. Диндони не отправился к Марии, хотя его тщательно продуманный уход должен был навести именно на эту мысль. Ковыляя по улочке, он свернул влево, словно действительно направляясь в кафе. Но через десять метров еще раз свернул налево и очутился в переулке, проходившем вдоль задней стены дома. Достав из кармана ключ, отпер одну из дверей, войдя в которую попал в мастерскую Мило Зеччи. Оттуда к черному ходу в его квартиру, находившуюся над мастерской, вела железная лестница, позволявшая незаметно входить и выходить из дому, что Диндони особенно ценил.

Брук вышел из дому в десятом часу. Решил пойти пешком. Ветер стих, и небо прояснилось. С наступлением сумерек его монотонная синева приобрела оттенки зелени и меди, словно полотна итальянского примитивиста коснулась кисть французского импрессиониста.

За рекой Брук свернул направо и очутился в узких улочках старого города. Предварительно продумав маршрут, теперь он шел машинально. Рано или поздно наткнется на Виа Торта и по ней дойдет до пересечения с Сдруччоло Бенедетто.

Дом он нашел без проблем, и синьора Зеччи, ожидавшая его визита, тут же открыла. Войдя, он сразу оказался на кухне, где в углу сидела Тина, занятая шитьем. Она заговорщицки улыбнулась ему, став при этом еще моложе, чем на самом деле. Мило не было ни слуху ни духу.

— Он в мастерской во дворе, — сказала Аннунциата. — Думаю, предпочел бы поговорить с вами с глазу на глаз. Но прежде чем вы пойдете к нему, могу я сказать пару слов?

— Пожалуйста.

— Моему Мило не по себе. Что-то терзает его душу. И тело тоже. Хочет говорить с вами, но ему трудно решиться. Пожалуйста, будьте с ним терпеливы.

— Сделаю все, что в моих силах.

— Большего и не нужно. Агостина покажет вам, где это. Мастерская Мило занимала низ двухэтажного здания, стоявшего в конце за домом. Окна верхнего этажа были затянуты шторами.

— Там живет Диндо, — пояснила Тина. — Его нет дома, слава Богу. Вечно сует нос не в свое дело. Хочет захапать здесь все, когда папы не станет.

Толкнув дверь, Тина посторонилась, пропуская Брука, и сразу закрыла за ним. Мило склонился над столом в глубине мастерской, в свете сильной лампы были видны только руки по локоть, остальное оставалось в тени.

Осторожно положив работу на стол, он выпрямился. Брук ужаснулся перемене, происшедшей с его лицом и видной с первого взгляда. Казалось, Мило за несколько часов постарел на несколько лет. Лицо его ссохлось, под глазами легли черные тени, нос вытянулся и заострился, что Бруку особенно не понравилось. Только карие глаза были умны и ясны, как всегда.

— Чудный бычок, — сказал Брук. — Это из гробницы старого пирата в Волатерре?

— Пытаюсь слепить его из шестнадцати кусков, — сказал Мило. — Это было прекрасное животное. И снова будет. Скоро закончу. Недостает только двух кусков. Хвоста и одного рога.

Реставрация была произведена исключительно. Швы тонкие, едва заметны. Вожак стада бил копытом с чисто этрусской элегантностью. Брук подумал, что бы сказал незнакомый умелец, создатель бычка, увидь он, как корявые пальцы Мило воскрешают его произведение через три тысячи лет.

— Выпьете вина? — спросил Мило. Не дожидаясь ответа, налил вино в два стакана, стоявшие наготове на столе, и подвинул один своему гостю.

— За ваше здоровье, Мило, — сказал Брук.

— Спасибо за пожелание. Человек начинает его ценить, когда лишится. Боюсь, недолго мне осталось, синьор Брук.

Брук не сообразил, что ответить, и отхлебнул вина, чтобы скрыть свою растерянность. Вино было славным, видно, достали его для него.

— Я в руках докторов и священников, и ни те, ни другие ничего не сулят. Доктора все твердят, что нужно терпеть, и все. Терпеть! — Мило рассмеялся, и смех его был невесел. — Священники еще хуже. Твердят о покаянии. А в чем мне каяться? Всю жизнь я работал в поте лица, и моя семья никогда не испытывала нужды.

— Кто честно работает, тому нечего бояться ни на том свете, ни на этом, — сказал Брук. Результат этой фразы оказался неожиданным. Мило молча уставился на него.

Стоя напротив Брука, он наконец взял себя в руки и сказал севшим до хрипоты голосом:

— Что означают ваши слова, синьор Брук?

— Садитесь, Мило, не мучайте себя. Я только хотел сказать, что человеку, корпевшему всю жизнь, чтобы обеспечить семью, нечего бояться…

— Вы сказали, «кто честно работает». Вот что вы сказали.

— Я так думаю.

— Да, — вдруг сказал Мило и сел. Потом протянул руку, торопливо схватил бутылку, наполнил оба стакана и свой поднес к губам.

Брук пожалел, что несведущ в медицине. Можно ли дать ему напиться? Но когда Мило заговорил, голос его звучал ясно и рука, державшая стакан, не дрожала.

— Синьор Брук, — сказал он, — я хотел бы довериться вам. Вы человек, который в таких вещах разбирается. Посоветуйте, что мне делать?

— Разумеется, — ответил Брук, — сделаю все, что смогу.

— Тина мне говорила — простите, ради Бога, — что вы можете понять других, потому что сами пережили несчастье.

«Он как человек, собравшийся прыгнуть с вышки, — подумал Брук, — но которому не хватает отваги, и он ищет любую зацепку, чтобы оттянуть решение».

Стояла полная тишина. Звук, который ее вдруг нарушил, был настолько мимолетен, что Брук не был уверен, не показалось ли ему. Ведь дул ветер, могло хлопнуть окно, или мог долететь шум мышиной возни, или проснуться сверчок где-то в щели. Только он знал, что это было что-то другое, и еще знал, что сегодня не будет исповеди, ради которой Мило собрался с духом и уже готов был произнести первое слово.

В комнате над ними Диндони проклинал свою неловкость. Лежал плашмя во тьме возле щели в полу, где были раздвинуты две доски, лежал там уже почти полчаса и перевернулся на бок, когда затекшую ногу свела судорога. При этом у него из кармана выпала зажигалка, упав на доски пола.

Теперь Диндони услышал, как переменился голос Мило.

— Но я не могу обременять вас своими проблемами, синьор Брук. Не для того я просил вас тащиться в такую даль. Хотел знать ваше мнение как специалиста об этой статуэтке. Великолепный зверь, не так ли? Шестой век до нашей эры. О таких вещах не знаю почти ничего, но глаз у меня наметанный…

Диндони выругался еще раз и поднялся на ноги. Все тело у него затекло, к тому же он был взбешен. Это же надо, в последний момент! Отряхнув одежду, он осторожно выскользнул тем же путем, которым пришел. Через пять минут уже стучался в двери кафе. Женский голос ответил:

— Кто там? Убирайтесь, у нас закрыто.

— Мария? Это Диндо.

— Уже поздно. Думала, ты не придешь. Что случилось?

— Кто у тебя?

— Те двое.

— Что делают?

— Пьют. Что, по-твоему, они могут делать? Помогать мыть посуду?

— Если кафе закрыто, им нечего здесь делать.

— Говорю тебе, они допивают. Потом пойдут к себе.

— Не приди я, Бог знает, когда бы они ушли.

— У тебя не только нога, но и мысли набекрень, — отрезала Мария. — Если считаешь, что им нечего здесь делать, — выгони!

— Точно, — сказал здоровяк, просунув голову сквозь штору. — Иди сюда и выгони нас! Тренировка тебе не повредит.

— Я никого не собираюсь выгонять, — оправдывался Диндони.

— Что, теперь мы тебе хороши? Иди сюда и выпей с нами. Налей ему, Мария! Что-то он бледно выглядит, видно, дела идут худо. Поставил не на ту лошадь, что ли? Я прав, Диндо?

Они отправились в заднюю комнату. Второй тип сидел у окна и читал газеты. Подняв на вошедших взгляд, снова углубился в чтение.

На столе стояли три стакана, как заметил Диндони. Проследив за его взглядом, здоровяк сказал:

— Да, так и есть. Мы все причастились. Вот что мне нравится во Флоренции: люди всегда готовы поделиться с ближним. Я прав?

Второй заметил:

— Ты слишком много говоришь.

— Разговоры идут на пользу, — возразил здоровяк. — Облегчают сотрудничество. Помогают людям договориться. Как твои успехи сегодня вечером?