Лесли Чартерс - Вендетта для Святого. Тихо как тень. Этрусская сеть

Скрытое освещение подавало все это в наилучшем виде.

— Нечто среднее между похоронной конторой и музеем, сказал Меркурио. — Вы в этом барахле разбираетесь?

— Немного, — ответил Брук. Больше всего заинтересовала его терракотовая фигурка. Без детального осмотра, который сейчас был невозможен, нельзя было сказать, настоящие ли это этрусские находки или очень удачные копии.

— Вот это всегда приводит меня в отчаяние. — Улыбаясь, Меркурио показал на маленькое бронзовое кадило. Оно было сделано в форме танцующего юноши, совершенно нагого, если не считать кожаных сапожек до середины икр. — Это я.

— Ах, так, — сказал Брук. — Остальное — тоже современные копии?

— Некоторые — да, некоторые — нет. Полагаю, большинство сосудов — настоящие. Их и подделывать не стоит, вам не кажется? Они такие уродливые.

Брук ничего не ответил. Ему очень хотелось попасть сюда на часок, с хорошим освещением и сильной лупой в руке.

— Здесь действует правило «руками не трогать»?

— Ну, если ничего не уроните… Старик высокого мнения обо всем этом барахле, словно хочет забрать все с собой на тот свет.

— Он хочет, чтобы его похоронили здесь?

— Вот именно. Набальзамировать и уложить вон туда…

— Власти это позволят?

— Понятия не имею. Но раз бедняга предстанет перед Господом, что он сможет сделать, если его отнесут на погост как простого смертного?

Брук не знал, что ответить. Полагал, что Меркурио, обязанный профессору всем, чего добился в жизни, мог бы говорить о нем с большим уважением.

Меркурио смотрел на него со странным блеском в темных глазах. Бруку он кого-то напомнил, мелькнуло что-то, не слишком определенное.

— Что, я вам не нравлюсь? Я никому не нравлюсь, — заметил тот. — Если хотите что-то осмотреть, поторопитесь. Вряд ли вам повезет еще раз.

Брук пригляделся к черно-лаковой амфоре. Он был почти уверен, что видел такую же в античных собраниях в Берлине или в Метрополитен-музее в Нью-Йорке. Сюжет, которым была расписана вся нижняя часть, изображала львов, терзающих оленя, и изобиловал жестокими деталями, которые так любили этруски. Когти одного льва кромсали олений глаз, другой глубоко вонзил клыки в круп и рвал живое тело.

Брук протянул к амфоре руку, но тут низкой голос произнес у него за спиной:

— Меня послали сказать, что ужин подан.

Это был гигант-привратник, отворявший им двери, с массивным флегматичным лицом и фигурой атлета.

— Ладно, Артуро, мы придем, когда закончим.

— Ваш отец приказал мне привести вас. Все остальные гости уже за столом.

На миг показалось, что юноша взорвется, но потом тот сказал:

— Лучше пойдем. Старик нетерпим, если речь идет о еде. — И торопливо вышел.

Артуро придерживал двери, пока они оба не вышли, потом выключил свет и запер дверь. Слышен был щелчок замка.

Брук готов был к тому, что есть придется лежа, но в зимнем саду стоял нормально накрытый стол. Солидные кресла, мягкие и удобные. Гости, большинство из которых простояли почти два часа, обрадованно расселись. Но этрусские обычаи нарушены не были: подавать еду не торопились. Только блюда с орехами и маслинами да чаши с вином неустанно пополнялись.

Вокруг стола сидели две дюжины гостей. Брук оказался неподалеку от хозяина, отделенный от него только женой доктора Сольферини. Напротив сидел молодой человек, лицо которого казалось ему знакомым. Тот представился:

— Антонио Лукка, Рим.

— Роберт Брук, Лондон.

Синьора Сольферини шепнула ему, что это знаменитый футболист. Теперь Брук его вспомнил. Вспомнил и неприятное происшествие в полуфинале Кубка Европы, когда английскому игроку сломали ногу.

Лукка сказал:

— Я сразу подумал, что вы, наверное, англичанин. По-итальянски говорите хорошо, но не без ошибок.

— Надеюсь, за год моего пребывания здесь я сумею их исправить, — сказал Брук и повернулся к доктору Сольферини. — Вы, конечно, видели ту изумительную коллекцию, которую наш хозяин держит в своей, — ему показалось неловким сказать «в своей гробнице», — в своей сокровищнице?

— Видел, разумеется, но не имел возможности…

— Англичане изобрели футбол, — заявил Лукко, — но забыли, как в него играть.

Поскольку реплика адресовалась ему, Брук недоуменно отвернулся от Сольферини:

— Простите?

— Вы ошибаетесь, считая футбол наукой. Футбол — это искусство.

— В чемпионате мира мы выглядели неплохо.

— На своих полях и с «карманными» судьями.

Звучало это настолько по-детски, что Брук даже не рассердился, только рассмеялся.

— Вряд ли мы смогли бы подкупить всех судей. Знаете, мы ведь бедная страна. Так вот, доктор, вы сказали…

— Я сказал, — продолжал Сольферини, — что, хотя и был в сокровищнице неоднократно, никогда не имел возможности детально ознакомиться с ее содержимым. Если эти вещи настолько ценны, как я думаю, хорошо бы профессору выставить их на обозрение в одном из музеев.

— Откуда они?

— Полагаю, найдены при раскопках могильников в Волатерре. Они, разумеется, на землях профессора и вскрываются под его контролем.

— А как насчет общественности?

— Публике доступа нет, но вы, разумеется, получили бы его.

— Настоящая мужская игра осталась только в Европе и в североамериканских командах, — объяснял Лукка своей соседке, девушке с широко раскрытыми глазами. — Мы играем в футбол. Англичане играют в футбольный тотализатор.

— Ужас! — выдохнула девушка. Футбол был для нее китайской грамотой, но Лукка произвел фантастическое впечатление.

— А теперь скажите нам, что вы думаете об этрусском образе жизни, синьор Брук, — произнес профессор Бронзини со своего места во главе стола.

У Брука был готов совершенно нейтральный спич, но он был голоден, зол на то, что вообще явился сюда, и к тому же его спровоцировал Лукка. Поэтому он сказал:

— Я считаю его весьма занимательным, синьор профессор. По моему мнению, он абсолютно точно соответствует стадии, которой достигла наша собственная современная западная цивилизация.

Профессор, раскусив зубами орех, спросил:

— Что вы имеете ввиду?

— Этруски первоначально были аристократией, опиравшейся на искусство и героизм, но выродились в аристократию богатства. Как только аристократия утратила боевой дух, утратила и волю властвовать. Вроде футбольной команды, которая покупает игроков за границей, вместо того чтобы воспитывать их самим.

— Подумаешь, ну есть у нас бразилец-полузащитник, — защищался Лукка.

— Помолчи, Антонио, — сказал профессор. — Мы обсуждаем вещи поважнее твоего футбола. Можете как-то обосновать свои обобщения, синьор Брук?

— Согласен, я несколько преувеличил. Слишком мало мы знаем об этрусках, и ничего — наверняка. Но на основе имеющихся фактов я бы сказал, что этот народ лучше заплатил бы за что-то другим, нежели сделал сам. Античный грек умел слагать стихи, играть на музыкальных инструментах и участвовал в спортивных играх. Этрурия исчезла, так что мы никогда не узнаем, владели ли этруски стихосложением, но знаем, что музыкой у них занимались рабы, а спортом профессиональные гладиаторы. Вы согласны, профессор? — обратился он к Бартолоцци.

Профессор Бартолоцци, тихий пожилой господин с козлиной бородкой и грустным взглядом, ответил:

— Полагаю, что сравнению греков с этрусками вы придаете слишком большое значение. Этрусков иногда считают плагиаторами, но я не могу разделить эту точку зрения.

— Согласен, — сказал Брук. — Они, скорее, способные дилетанты, которые учатся на почтенных старых образцах и создают собственные мастерские поделки.

— Поделки? — вмешался Бронзини. — Если вы называете их скульптуру поделками, то у вас весьма странное представление о настоящем искусстве, синьор Брук.

— Разумеется, существуют исключения.

— Вижу, что сердцем вы римлянин. Ведь римляне — известные враги этрусков. — Профессор теперь обращался ко всем: — Эта вражда была вызвана завистью. Этруски сделали римлян римлянами. Из захудалой деревушки Рим превратился в огромный город с храмами, театрами, мощеными улицами, общественными зданиями…

— И канализацией, — добавил Брук.

— А вы все посмеиваетесь над их достижениями?

— Совсем наоборот. Канализация — их наибольшее достижение. Колизей в руинах, но главный сток — «клоака максимум» — функционирует до сих пор.

— Вашу позицию я считаю типично римской смесью невежества и дерзости, синьор Брук.

— Нет смысла спорить, — сказал Брук. — Этруски были настоящими людьми. Жизнью они наслаждались больше, чем любые их современники. Больше, чем большинство современных людей, правильнее сказать. И куда бы они ни ушли из своих великолепных гробниц, желаю им только добра.