Виктория Платова - В тихом омуте...

Серьга малодушно скрылся с места публичной порки родного дяди, так что сопровождать семейку пришлось нам с Аленой. Алена восприняла это как еще одно забавное приключение, а по приезде в общагу мы нашли упившегося Серьгу, который в очередной раз раскроил несчастную Аленину дверь и благополучно заснул на коврике перед блоком.

С отъезжающим в родную Марий-Эл дядькой Серьга так и не попрощался – и этого прекраснодушная Алена ему не простила: она изгнала Серьгу из рядов почитателей, и только спустя месяц покаявшийся Каныгин был допущен к телу. Это событие было немедленно отмечено грандиозной пьянкой.

Мы с Иваном наблюдали эти безумные отношения на протяжении нескольких лет, и неисправимый оптимист Иван предсказывал им кровавую развязку в духе “Бесприданницы” – “Так не доставайся же ты никому!”.

Но все оказалось гораздо банальнее – Серьга защитил диплом серией работ на тему финно-угорского эпоса “Калевала” и неожиданно получил приглашение в Финляндию. Там он и затерялся – я подозревала, только потому, чтобы избавиться от своей пагубной, безнадежной, как герпес, страсти к Алене.

…И вот теперь он был всего лишь в нескольких метрах от меня, ничуть не изменившийся – те же расчесанные на прямой пробор длинные волосы а-ля Горький периода “Челкаша”; те же узковатые, поднятые к вискам, глаза. Тот же чуть заостренный нос и куцая китайская растительность на подбородке. И со спины Серьга по-прежнему выглядел подростком.

Я шла за ним как привязанная, наши шаги дублировали друг друга в гулком пустом коридоре. Наконец Серьга не выдержал и обернулся. Я машинально улыбнулась ему, забыв о своем новом лице: улыбка получилась приятельской, так улыбаются давно потерянному и случайно обретенному другу. Именно эта улыбка привела Серьгу в замешательство.

– Вы ко мне? – почесывая переносицу, спросил он. Отступать было поздно, тем более что мне ужасно хотелось прикоснуться к Серьге – он был частью моего прошлого. А все остальные части моего прошлого были мертвы.

– Похоже, да, – жадно рассматривая Серьгу, сказала я.

– Слушаю. – Серьга буквально впился в меня глазами: новое, но хорошо запоминающееся лицо, художник не может этого не оценить.

– Вы случайно не Сергей Каныгин? – брякнула я.

– Случайно да, – ответил заинтригованный Серьга, а я чуть не задохнулась от радости; это был его неистребимый марийский акцент, такая же предательская деталь, как и мое южное мягкое “г” из прошлой жизни. Серьга же всегда смягчал “ч”, у него она звучала как “щ” – ничего не изменилось…

– А я – подруга Алены Гончаровой, – ляпнула я первое, что пришло мне на ум, совершенно не задумываясь о последствиях. Мгновенное воспоминание об Алене налетело, как вихрь, и почти сбило Серьгу с ног. И в то же время я заметила в самой глубине его узковатых марийских глаз скрытую ревность. Вот и не верь после этого в вечную любовь!..

– И что? – взял себя в руки Серьга. Вопрос не застал меня врасплох.

– Вы меня не помните? – Это была явная провокация, и Серьга поддался: никому не хочется быть уличенным в склерозе. Он многозначительно замычал что-то неопределенное: “М-м-гу.., м-м-да, гм-гм.., как же, как же…"

– Конечно! Вы…

– Ева! – помогла я Серьге. – Мы познакомились, когда Алена уезжала в Америку.

Я работала наверняка – в начале пятого курса Алена отправилась в Америку, чтобы писать там свой диплом о Марлен Дитрих, хотя с тем же успехом можно было собрать все материалы и в институтской библиотеке. Тогда же была устроена грандиозная вечеринка, на которой Серьга предстал во всем блеске своей языческой ярости – он отметелил двух американцев из секты последователей Муна, шапочных знакомых Алены. Досталось и дородной консерваторке, альтистке Даниловой, потенциальной Алениной любовнице – ей Серьга выдрал клок волос и сломал два ногтя на правой руке.

Впрочем, это был не первый и не последний клок волос в матадорской карьере Каныгина.

Именно поэтому он взглянул на меня без всякой задней мысли.

– Ну, и как там Алена?

– Процветает, – соврала я, испытывая жуткие муки.

– Замуж-то вышла? – мрачно спросил Серьга.

– Нет.

Серьга удовлетворенно крякнул – что и требовалось доказать!

– А чем занимается?

– Тратит деньги. И просила передать вам привет, если встречу.

– Передавайте!

Я быстро поцеловала его в голую мальчишескую щеку. Серьга опешил:

– Это что?

– Это привет. Вообще-то я разыскиваю некоего Владимира Туманова. Он здесь, во ВГИКе, преподает. Вы случайно его не знаете? – Вопрос был риторическим, на втором курсе мелкий, но злобный в состоянии алкогольного опьянения Серьга сломал глыбообразному Туманову переносицу – только потому, что Володька позволил себе ущипнуть Алену за зад.

– Как не знать! Знаю, знаю, – обрадовался Серьга, – мы же с ним работаем вместе! Я в его вертепе главный художник…

, Вот это было кстати! В ожидании Туманова мне нужно было как можно больше узнать о нынешней жизни Володьки, и Серьга подвернулся в масть – Божий промысел, ничего не скажешь!

– Может быть, составите протекцию? – невинным голосом произнесла я. – Раз мы с вами так случайно встретились.

– Ну, если встретились… Меня, кстати, Сергеем зовут, для близких Серьга, – отрекомендовался Серьга, – тьфу ты, вы же знаете, совсем мозги поплыли!..

– Ну а я еще раз – Ева…

– Так вы Аленина подруга? – насторожился вдруг Серьга, не ко времени вспомнив, видимо, о нестандартной сексуальной ориентации Алены.

Я попыталась успокоить его, памятуя горький опыт альтистки Даниловой.

– Только в общечеловеческом смысле. Мы работали с ней вместе в рекламном агентстве, а теперь я перебралась в Москву.

– Ну, это традиционный порок – перебираться в Москву. – Серьгу буквально развезло от доброты. Я перестала быть для него соперницей, теперь он был не прочь познакомиться со мной поближе:

– Значит, сразу же решили брать быка за рога.

– Вроде того, Алена снабдила меня телефонами, Туманов значится четвертым в списке.

– Хорошо, что не первым. А что ж она сама не приехала?

– Укатила в Швецию. А вы работаете во ВГИКе?

– Ну, работаю – громко сказано, – признался Серьга, – так, подрабатываю. Вторым педагогом, также, как Володька. Кстати, что ты сейчас делаешь?

– Ничего, – я развела руками, не упускать же такой случай, – ровным счетом ничего.

– Если подождешь меня полчаса – можем с пользой провести вечер. Если, конечно, московские дела тебя интересуют, – и снова во взгляде Серьги не было никакой задней мысли, – идет?

Идет, бежит, едет!..

Я ждала Серьгу в буфете, за остывшей бурдой, которую оголтелые вгиковские буфетчицы, потеряв всякий стыд, гордо именовали кофе. В буфете все так же продавали пастилу и порционные салаты, и мне казалось, что сейчас в столовку ворвутся все персонажи порванной вгиковской пленки – Иван, Нимотси, Алена.

Но вместо них пришел Серьга в демократичной кож-замовской куртке и шапчонке фасона “презерватив” – прошедшие годы ничего с ним не сделали, хотя и старались. Мы помахали друг другу, как старые знакомые, и спустя пять минут уже были на остановке сорок восьмого троллейбуса.

…Серьга снимал квартиру на “Пражской” – это была та же серая ветка метро, в противоположном конце которой находилось Бибирево.

Дежа вю.

Я не могла отделаться от навязчивого ощущения, что все это уже было со мной, и маленький Серьга так же придерживал меня под локоть своей тонкой рукой. Он пристально вглядывался в меня, но это была не тайная страсть мужчины, которому хочется переспать с женщиной, – это была тайная страсть художника, неожиданно нашедшего подходящую натурщицу.

Мы вылезли из метро, потом долго тряслись в автобусе, потом покупали вареную колбасу в универсаме – Серьге всегда не хватало фантазии и широты души. И наконец оказались в самом конце пути – у паршивого панельного дома, родного брата моего бибиревского пристанища.

Он жил на последнем – девятом – этаже, так же как и я в своей прошлой жизни. И точно так же не работал лифт – мы шли наверх пешком, сопровождаемые невнятным каныгинским матом, это было объяснимо: деревенская душа всегда воспринимает мир не в вертикали, а в горизонтали.

Наконец и эта трудность была преодолена, и мы оказались в маленькой однокомнатной квартире Серьги, которая служила ему не только бивуаком, но и мастерской. В нос сразу же шибанул свежий запах масляной краски, и я с трудом протиснулась в узкую комнату, забитую прислоненными к стене и развешанными картинами. Серьга по ходу пьесы подбирал валяющиеся носки, трусы и грязные рубашки. Чтобы не смущать – скорее себя, чем его, – я выскользнула в маленький, плохо открывающийся комодный ящик, который лишь при наличии изрядной доли воображения можно было назвать кухней.