Виктория Платова - В тихом омуте...
Леонид Харлампиевич родился в 1949 году в городе Кишиневе, находился в разводе с гражданкой Филипповой Верой Борисовной, детей не имел и постоянно проживал в Текстильщиках. Я положила на паспорт Сирина ключи от его квартиры – и у меня созрело смутное желание в ближайшем времени эту квартиру посетить: мысль о звонке таинственного знакомого Сирина, который заставил обоих киллеров пойти на никчемное плохо оплачиваемое убийство, гвоздем засела у меня в голове. Если они близкие друзья – значит, можно попытаться найти что-нибудь в записных книжках Сирина, в его вещах; что-нибудь, что натолкнет меня на след.
Вещи мертвых людей.
Меня преследовали вещи мертвых людей. Венькин браслет, сумочка Алены, паспорт Сирина, фотографии Власа… Вещи мертвых людей – так вполне мог называться какой-нибудь немудреный сценарий в Венькином стиле. Что-то подобное мы, кажется, обсуждали с ней у меня на кухне в Бибиреве, одурев от сигарет и пива; чересчур экзистенциально для дешевой подделки – парень находит вещи другого человека, и они заставляют его прожить другую жизнь и приводят к смерти…
"Ну ты и сказала, мать! Прямо как в лужу пер… ышки воткнула! – вклинился Иван. – Это же Антониони чистой воды, “Профессия – репортер”, не нужно было спать на лекции по зарубежному кино”.
"Точно-точно, – добавил Нимотси. – Любая жизнь приводит к смерти, официально тебе заявляю. А как сюжет – тухловато. Чем-то на тебя похоже…"
Нет, это не было похоже на меня. Я выкрала Еву не из гостиничного номера чужой жизни, я вытянула ее из небытия. Евы никогда не существовало, ее родители не разводились, ее тетка не умирала от инфаркта, ее никогда не стригли под ноль, чтобы лучше росли волосы, – Ева полностью была моим порождением. Хотя – теперь я была склонна думать именно так – я сама стала ее порождением.
Именно поэтому я сейчас ехала в Москву.
Я достала лист бумаги и раскроила его – как и тогда, в комнате Гулиных детей, – теперь колонки было две. В одну из них я, не колеблясь, занесла Сирина. Вторую полностью заполнила толстая задница Володеньки Туманова.
Спустя полчаса моя схема выглядела так:
Володенька Туманов (основной вариант)
1. Пока живой.
2. Должен был встретиться с Нимотси, но после звонка и назначенной встречи Нимотси убивают. Кроме меня и Туманова, о том, что Нимотси в Москве, не знал никто.
3. Нимотси звонил Туманову ночью или вечером накануне. Я ушла в кино, записная книжка уже была у меня, и встреча была назначена.
4. Искать нужно самого Туманова и через него выйти на следующий уровень.
Сирии (страховочный вариант) 1. Уже мертвый.
2. Должен был убить Нимотси после звонка некоего человека – предположительно близкого друга.
3. Если верить Власу – звонок был утром.
4. Искать нужно что-то, что было в прошлой жизни Сирина: фотографии, номера телефонов, записи.
5. Проверить ключи – к чему они могут подходить. Если он так живо откликнулся на просьбу друга, то, возможно, были и другие просьбы. Или сам Сирии как-то замешан в деле.
Над пятым пунктом, касающимся Сирина, я поставила жирный вопрос, его участие в деле казалось мне маловероятным, он выполнил нехлопотное разовое поручение, только и всего. Куда интереснее была роль Туманова – именно Туманов предложил Нимотси этот сомнительный контракт. Он мог и не знать о том, что происходило в Греции, но то, что он общается с людьми, которые знают, не вызывало у меня никаких сомнений.
Я отложила листок и задумалась.
С Сирином картина была ясна – тут уже никто не сможет вмешаться. Судя по всему, он довольно часто уезжал из Москвы, с женой развелся десять лет назад, в квартире жил один, если верить покойному Власу. Следовательно, его отсутствие ни у кого не может вызвать беспокойства.
Совсем по-другому рисовались мне перспективы общения с Тумановым. Лежа на полке и прикрыв глаза, я пыталась систематизировать все, что знала о Туманове по ВГИКу.
Некоторое время, до появления феерического Ивана, Нимотси дружил с Володькой. Впрочем, дружбой с Тумановым могла похвастаться добрая половина разношерстной вгиковской тусовки – он был со всеми и ни с кем одновременно. Володька пил как лошадь, курил как паровоз, обожал красивых баб и даже одно время был женат на Юленьке Косикинои, первой вгиковской женщине-вамп. Они быстро расстались, Володька объявил, что сделал это только потому, что Юленька для жснщины-вамп оказалась недостаточно стервозной, а он-де обожает стерв и кончает с ними в три раза интенсивнее. Но, по агентурным данным Нимотси, Туманова бросила сама Юленька – и бросила только потому, что он вел параллельно еще несколько необязательных любовных связей: как и большинство красивых женщин, Юленька знала толк в верности и измене. Верхом же Володькиной глупости была интрижка с изысканно-уродливой киноведкой Кариной Оганисян. Спать с Кариной считалось пощечиной общественному вкусу, ее некрасивость была такой же вызывающей, как и красота Юленьки. Обе статистки терпеть не могли друг друга, Юленька не простила Туманову именно Карины, шумно развелась и…
Стоп. Юленька Косикина.
Я вспоминала все то, что рассказывал мне Нимотси, все то, что прочла в его торопливых записях. Юленьки не было в живых, интересно, знает ли об этом Туманов?
У меня не было его адреса, в бумажках Нимотси значился только телефон и номера машины. Красный “Форд”. Чем он занимается сейчас, я даже не представляла. Одно время до меня доходили слухи о его сомнительных журнальных проектах, о ночных клубах, где он пристраивался третьим и четвертым совладельцем, – только для того, чтобы бесплатно кормить оголтелую стаю почитателей его таланта и почти бабьих купеческих телес. Туманов был типичным тусовщиком, эта гнусная порода, пестуемая ВГИКом, была мне хорошо известна. Как и то, что он подвизался в качестве второго педагога на одном из режиссерских курсов.
Значит, нужно ехать во ВГИК, уточнить, где можно выцепить Туманова, и уже тогда действовать. Я еще не представляла себе, как можно вытянуть информацию из Володьки, одно я знала точно – грубый нажим не пройдет. Его нельзя поставить в угол между холодильником и стиральной машиной, сунуть пушку (которой у меня, кстати, не было) и заставить говорить. Да, как и всякий сибарит, Володька был патологически труслив, но и так же патологически изворотлив. Володьку нельзя вспугнуть – если он что-то заподозрит, то обязательно вывернется и настучит хозяевам. С Нимотси так и произошло. Значит, идти напролом себе дороже.
Я попыталась поставить себя на место Туманова: ему звонит старый дружбан по институту, пристроенный на работу по протекции, и требует встречи. Даже если обколовшийся Нимотси требовал от него денег – на встречу можно было бы съездить в любом случае, это совершенно естественный поступок. Володька назначает встречу, но вместо этого Нимотси убивают. Из этого следует, что рыло у Туманова в пухе и рыло это кто-то кормит и держит в строгости.
Да, Туманов – это единственный и самый реальный вариант.
Все остальное решалось просто – зная Володькину слабость к красивым женщинам (а с некоторых пор я легко стала причислять себя к красивым женщинам), нужно сыграть на этом, влезть к нему в постель, если уж сильно не повезет; а там будет видно…
На этом я и остановилась.
А поезд мчался сквозь ночь, не останавливаясь. Уже давно проехали Бологое, теперь Москва приближалась с каждой минутой, и я не знала, какой она будет для меня – будет, будет, будет…
Я так и заснула под стук колес, с деньгами и документами на столике.
А утром вышла в коридор, поздоровалась с помятыми соседями-комсомольцами, лениво выслушала обычную порцию комплиментов и вернулась к себе в купе за рюкзаком.
Еще несколько минут – и поезд чихнет на Ленинградском вокзале под нестареющее “Прощание славянки”. Сидя в купе и закрыв глаза, я собирала силы – они мне понадобятся.
Наконец поезд остановился на перроне.
Это была Москва.
ЧАСТЬ III
…Это была Москва с ее грязной разноплеменной площадью трех вокзалов, и все было как и всегда: сомнительные хачапури, сомнительное пиво, сомнительная видеотехника в киосках. Даже вездесущие цыгане выглядели сомнительно. Настоящими были только бомжи и их хрипловато-кокетливые спутницы, которых Иван в бытность своей жизни называл не иначе как “подружки на курьих ножках”.
И настоящей была я.
Это единственное, что я знала точно: настоящая – я. Алена, Фарик, Сирии, Влас, ужин с Греком под двуличный саксофон – весь этот стилизованный питерский кошмар отодвинулся на задний план, теперь он был отделен от меня восемью часами железнодорожных путей, заслонен стеной дождя изменчивой памяти – сработал инстинкт самосохранения. Иначе и быть не могло, моя бедная стриженая голова еще не готова была хранить в себе этот груз.
