Виктория Платова - В тихом омуте...
– Надеюсь, ты ничего не потянул из моего багажа? – осторожно спросила я Сержа.
– Ничего, – с сожалением ответил Серж, – хотя и увидел там некоторые любопытные бумажонки. Ну да черт с тобой.
– Вот и славно. Значит, мы расстанемся довольные друг другом.
Серж хмыкнул и передал мне увесистый пакет.
– Это бабки. Чтобы ты не дай Бог не подохла с голоду, бедная сиротка.
– Твоими молитвами, – елейным голосом произнесла я, но сюрпризы вместе с конвертом не закончились.
– Уж не знаю, чем ты босса охмурила. Может, напела ему в уши, что у тебя семья мыкается где-нибудь в кишлаке под Самаркандом и сами вы не местные… Только он тебе еще и ключ оставил. От московской хаты. – Серж достал маленькую блестящую связку ключей и бросил ее мне. – Запоминай адрес: проспект Мира…
Я слушала адрес, повторяя про себя цифры, и не могла поверить такой удаче: все бытовые проблемы отпали сами собой, браво, Грек, в миру Игорь Викторович Румелиди, это действительно широкий жест!
– Пожалуй, я воспользуюсь вашим гостеприимством.
– Воспользуйся, воспользуйся, только не очень злоупотребляй. Мужиков не води и в постели не кури.
– Это чо – московская штаб-квартира вашего нефтеполитического объединения?
– Уж больно ты осведомлена, – поморщился Серж. – Наезжают туда разные человечки, но тебя это не должно касаться. Ешь, спи и не балуй. Я подъеду через месячишко, проверю.
– Сделай одолжение! И если с формальностями покончено, – сказала я, небрежно вертя на пальце кольцо с ключами, – то передай хозяину низкий поклон и поцелуй от бедной сиротки. Кстати, что у нас с паровозом?
– Билет передадут на вокзале. Так что собирайся, поедем. До поезда тридцать пять минут, нечего рассиживаться.
Дорога до Московского вокзала заняла не больше семи минут, и все это время я глазела на ночной ветреный Питер, который замарал мои руки кровью и не принес облегчения. И в то же время он помог мне сделать выбор, если и не самый удачный, то, во всяком случае, – самый честный. Я возвращалась в Москву совершенно другим человеком. Питер уже знал это.
…Возле памятника Петру к нам подскочил стертый молодой человек, который передал Сержу билет.
– Тебе повезло, лишенка, – проворчал Серж, провожая меня к вагону. – Спальный, да еще целое купе. Наш человечек божится, что увел его из-под носа Алисы Фрейндлих. Знаешь такую актрису?
– Понятия не имею.
– Ладно тебе разыгрывать.
– Я серьезно! А вообще, приятно было с тобой познакомиться.
Серж иронически оттопырил верхнюю губу:
– Не могу ответить тебе взаимностью – уж больно ты ушлая рыбина. А Алисы Фрейндлих не знаешь.
– Нетерпением жду встречи столице нашей родины Москве, – телеграфным языком отбарабанила я.
– Ладно, – снизошел наконец Серж, – счастливо тебе!
Я курила у вагона, наблюдая, как в него грузятся холеные вальяжные люди, но Алисы Фрейндлих так и не заметила. Зато по перрону пронесся огромный, затянутый в лайку Игорь Корнелюк и проковыляла груженная бутылками и аппаратурой группа “Алиса”, тайная страсть моей вгиковской подруги Гульназ.
Серж ушел, когда объявили, что до отправления “Красной стрелы” осталось пять минут, и я почувствовала легкий укол – мне хотелось понравиться ему, а он даже не понял этого.
Никогда в жизни я не ездила в спальных вагонах, вот уж действительно бедная сиротка, а теперь в моем распоряжении было целое купе, что произвело на проводника – тихого вышколенного парня – неизгладимое впечатление. Я казалась ему чьей-то запретной любовницей, зависшей где-то между Петербургом и Москвой, последней страстью угасающего питерского чинуши – это читалось в глазах проводника. Пожалуй, мне нравился и этот проводник, и сам вагон с ковровыми дорожками, безыскусными растениями на окнах и свежим накрахмаленным бельем. Можно растянуться и выспаться, можно заняться любовью, можно смотреть на проносящиеся в окнах огни…
Я отказалась от чая, который предложил мне проводник. И от водки, которую предложили мне два брата-акробата, два подвыпивших молодца из соседнего купе. У молодцов были жизнерадостные ряхи бывших комсомольских работников, возделывающих ныне ниву предпринимательства. Они двусмысленно подмигивали и настойчиво зазывали меня в свое купе, просчитывая в затуманенных от водки мозгах вялый вариант “лямур а-ля труа”.
Наплевав на радужные перспективы, я закрылась в своем чисто прибранном купе, сняла ботинки и вытянулась на полке.
Вот и все. Питер кончился.
Вот и все. Вот и все. Вот и все.
Вот и все, шептали мне колеса, Питер кончился, а вместе с ним кончилось и несколько жизней. Я подумала об Алене, рассеянно поплакала, вспомнив о своем так и не отправленном письме. А ведь я собиралась послать его на адрес Алены, чтобы сообщить, где искать и ее, и машину. Собиралась, но так и не отправила – все то, что произошло после смерти Алены и Фарика, меня если не оправдывало, то хоть как-то извиняло. На эти смерти наложились другие смерти – и все мои благие пожелания пошли прахом. Конечно, если бы я не встретила Власа и уехала бы в Швецию…
И сейчас же другая мысль пришла мне в голову – такая ясная, что я даже удивилась – почему она не посетила меня раньше.
Паспорт.
Паспорт, который сделала мне Алена.
Ее начнут искать. Ее уже начали искать. И это будет серьезное расследование, отец Алены не даст покоя ленивым питерским ищейкам (“А с прокурором города он в бане моется по четвергам, они там друг другу спины натирают…” – вспомнила я Аленины слова). Им ничего не стоит выяснить, что за несколько дней до исчезновения Алена сделала паспорт кому-то из подруг. А в паспорт наклеена моя фотография. И я даже не знаю, каким путем Алена добыла для меня этот проклятый паспорт. Если все законно – а иначе и быть не могло, – то этот факт обязательно всплывет…
Но – странное дело – это не очень испугало меня. Тогда – поздним летом и ранней осенью – у меня была единственная цель: уехать из страны, уехать любым способом.
Но сейчас я осталась.
И мне было наплевать, найдут меня или нет, – и это чувство целиком и полностью принадлежало Еве. Как и другое – главное, чтобы меня не нашли до тех пор, пока я не сделаю того, что должна сделать. Иначе игра не стоит свеч и все смерти были бессмысленны.
Но если им не составит труда выйти на мой паспорт, то ровно такое количество затрат потребуется, чтобы установить, что Алена Гончарова купила тур в Швецию на два лица. Пока они будут запрашивать Швецию, пока не кончится сам тур, беспокоиться о ней всерьез вряд ли кто станет…
Сбивчивые рассуждения утомили меня – в конце концов, почему именно я должна продумывать ходы других людей? Видимо, сценарная хватка неистребима, спасибо мастерам и свет Ивану…
"Пожалуйста, душа моя! – откликнулся Иван. – Только тут ты путаешь. Такой фигне я тебя точно не учил!"
Не учил так не учил, черт с тобой… Предоставим каждому делать то, что они должны делать. Как это – хозяину – хозяиново, а псу – псово.
Я вытащила из рюкзака конверт с деньгами. В конверте лежала тысяча долларов, как и было оговорено. Значит, мою скромную просьбу урезать гонорар за предательство Власа он посчитал не кокетством, а нравственной позицией, ай да Грек! Сейчас меня мало заботило, на какие средства я буду жить в Москве, этом гигантском пылесосе, жадно всасывающем деньги. Всяко – не пропаду, на первое время хватит, а потом присмотрю себе полулегальную работенку или полулегального мужичка. А возможно – все кончится еще до того, как иссякнет тысяча. Об этом я не думала, но паспорт с открытой визой в Швецию топить в туалете скорого поезда не собиралась.
Впервые за несколько последних дней я оказалась в ситуации относительного покоя, мне не нужно было просчитывать линию поведения на ближайшие десять минут, я могла расслабиться и переключиться на обдумывание стратегического плана. Я положила конверт с деньгами на столик, там же пристроила два своих (теперь уже практически бесполезных, как смутно догадывалась) паспорта – общегражданский и заграничный. Потом наступила очередь ключей, их у меня было две связки – от моей новой московской квартиры и от жизни убитого мной Сирина – эта связка интересовала меня куда больше.
Затем на столик был выложен паспорт Сирина: добропорядочный человек, ничего не скажешь. И паспорт добропорядочный – такие внушают уверенность: он ни разу не терялся, исправно терся в кармане как минимум последние двадцать лет. Края дерматиновой обложки поистрепались, первый лист, из которого я узнала, что Сирина зовут Дрондин Леонид Харлампиевич, был заляпан чем-то жирным.
Леонид Харлампиевич родился в 1949 году в городе Кишиневе, находился в разводе с гражданкой Филипповой Верой Борисовной, детей не имел и постоянно проживал в Текстильщиках. Я положила на паспорт Сирина ключи от его квартиры – и у меня созрело смутное желание в ближайшем времени эту квартиру посетить: мысль о звонке таинственного знакомого Сирина, который заставил обоих киллеров пойти на никчемное плохо оплачиваемое убийство, гвоздем засела у меня в голове. Если они близкие друзья – значит, можно попытаться найти что-нибудь в записных книжках Сирина, в его вещах; что-нибудь, что натолкнет меня на след.
