Инна Тронина - Ночь с четверга на пятницу
— А причём здесь Сибилла? — удивился Тураев.
— Я не утверждаю наверняка, ибо со свечой не стоял и источников в их среде не имею. Но она вполне может быть причастна к составлению этого досье и к переправке его на Запад. По Интернету такие вещи не пересылают, и электронную почту вскрыть — для того же Стефана раз плюнуть. Нужно передавать по старинке, с курьером, чтобы никаких адресов и зацепок — ничего в Сети не осталось. Информационная война требует боеприпасов, а этот — на уровне атомной бомбы средней величины. Если, конечно, грамотно с ним поработать… Не находишь странным, что этот самый Воронович отправился из Приморья на Филиппины, прихватил драгоценное досье — будто знал, что встретит там Лёву. Не на всякий же случай он с собой диск возил! И Лёва — осторожный, благоразумный, просчитывающий последствия надолго вперёд — вдруг схватил досье и повёз в Москву, подставив себя под ужасные неприятности! Да что себя — всю семью, маленьких дочерей! Так он мог поступить только по просьбе Сибиллы. Она, кстати, знала Вороновича лично. Мой племянник забывал о родителях, о близких, о себе самом, когда жена этого требовала. Я его буквально не узнавал! Лёва зверел, когда кто-то из нас осмеливался критиковать Сибиллу. Мы её имя старались без нужды лишний раз не произносить, чтобы Лёва не обвинял нас в намерении разлучить их. Сейчас он, конечно, заорал бы на меня. Мол, мастодонт, совок, параноик, которому повсюду мерещатся шпионы! И это немудрено, раз я сам — шпион. — Яков невесело рассмеялся. — Лёва обожал её до безумия, в любой момент был готов жизнь за неё отдать. И отдал, судя по всему! А она даже не проводила мужа в последний путь. И, представь себе, до сегодняшнего дня не обозначила своего присутствия — хоть в Африке, хоть ещё где. Так бывает, если в случае опасности агент залегает на дно. Никто не должен знать, где он. Значит, вести Сибиллу будет трудно, даже невозможно.
Яков перевёл дух и откинулся на спинку кресла. В комнате пахло цветами, парфюмом с амброй и ванилью. И смотрел с портрета в чёрной рамке смеющийся счастливый Лёвка, а под окном визжали внуки Якова, уже позабывшие о смерти двоюродного дяди.
— По-вашему, скоропалительные обыски связаны именно с этим? — Артуру до сих пор не приходила в голову такая мысль. — Тогда Лёвку должна вести ФСБ. Допустим, воспользовались эксцессом Фирсовой, чтобы провести обыски… Так?
— Не знаю! — громко ответил, почти крикнул Яков. — И, честно говоря, не желаю знать. Это — одна из версий, но возможны и другие. Я только хочу предупредить тебя о том, что можно замазаться в этом дерьме, а потом не отмыться. На твоём месте я постарался бы избавиться от диска как можно скорее. Если хочешь, я помогу тебе в этом. Свяжусь, с кем надо, узнаю…
— Не нужно!
Тураев поднялся с кресла, и потемневшие глаза его сузились. Как всегда в минуты опасности, смуглое лицо покрылось гипсовой бледностью, а лоб избороздили морщины.
— Я вас прошу ничего не предпринимать! Я не показывал вам эти кадры, не говорил о последнем желании Лёвки. Всё сделаю сам, потому что это — предсмертная воля моего друга. Да, он мог намеренно не назвать имени Сибиллы в разговоре со мной. Но есть вероятность, что она вообще не причастна к этой истории. Скорее всего, западные спецслужбы нашли бы другого курьера, формально ничем с Сибиллой не связанного. И, кроме того, Лёвка не подставил бы меня под удар, зная, что за ним может следить «контора». На мой взгляд, всё произошло спонтанно. Потому Лёвкины действия и были такими нервными, непрофессиональными. Он непременно продумал бы наперёд свои поступки, готовясь заранее, а тут у него просто не было времени. Дискету искали очень тщательно — факт! Причём не ФСБ, а милиция, Петровка! То есть подчинённые тех самых «оборотней», героев нашего романа. И эти странные истории с девушкой и парнем, приехавшими в ресторан со Стефаном! Ещё двое спаслись только потому, что вовремя покинули Москву. И прямо перед побегом одного из этих скрывшихся пытались задержать люди из автомобилей с синими номерами! Разумеется, ни с кем из них мне толком не удалось поговорить. Меня знает только один человек, как раз который скрылся. Что спрашивали у тех двоих, понятия не имею. Но в результате один из них мёртв, а другая в двадцать три года стала терять память и заговариваться. Я сам хожу по плашке, которая в любой момент может обломиться. Но в память Лёвки буду работать до тех пор, пока жив. И вас прошу уважать волю погибшего, то есть не делать того, что ему не понравилось бы. А именно — не приплетать сюда Сибиллу, не строить предположений о её причастности к подготовке досье. И, более того, не обвинять её в действиях, направленных против России. Вы ослеплены ненавистью к этой женщине, и потому готовы, пусть бессознательно, взвалить на неё грехи всего человечества. Ещё раз прошу прощения, если чем-то вас обидел.
Артур видел, что Лёвкин дядя разозлился. На шее, на лбу, даже на лысине у него вспухли вены.
— Я понимаю, что Сибилла совершила достаточно неблаговидных дел в своей бурной жизни. Но пусть она отвечает за то, в чём действительно повинна. Мы не знаем всех обстоятельств, в том числе и тех, в силу которых она сейчас не может связаться с вами. А вдруг она арестована, больна, ранена? Не дай Бог, убита? Я не прошу для неё снисхождения, но не хочу и напрасных наветов. Лёвка теперь там, где отвечают за всё без утайки. И пусть он сам раскается в своей сумасшедшей любви к жене или благословит её. И никто, включая даже родственников, не вправе решать за Лёвку, кого ему любить, а кого ненавидеть. Даже сам человек не всегда может властвовать над собой, понимая, что слабость его — не вина, а беда. И тут уж тем более никто не хочет, чтобы его до сорока почти лет держали за дурачка. А ведь вы прекрасно знаете, что Лёвка не был дурачком. Он просто хотел сделать мир чище и лучше…
Яков некоторое время сидел молча, пристально глядя на портрет племянника — будто мысленно разговаривал с ним. Артур, чтобы не мешать, поднялся с кресла и подошёл к окну, за которым слышалось ржание лошадей, звенели детские голоса. Время от времени их прерывал властный, женский. Двое внуков Якова совершали вечерний моцион на пони под руководством его снохи Катерины.
Наконец-то, в конце января, ударили настоящие морозы, а перед тем выпал снег. Теперь двор, дорога, поля, далёкий лес — всё искрилось, переливалось, играло, радовалось под лучами ещё низкого, но уже повернувшего к весне солнца. Артур смотрел на голубое, с редкими хлопьями облаков, ледяное небо, и пытался представить, как там существует душа друга, чьё тело десять дней лежит на Востряковском кладбище. Надо же — Лёвка всё уже знает, а Артур — нет! Для друга теперь не существует вопроса, есть ли жизнь за гробом, как на самом деле устроен мир, и почему он такой несовершенный…
В хозяйстве Якова Райникова было четыре лошади, включая двух пони. И все они бегали по кругу, огибая не только дом, но и просторный двор. Гривы и хвосты у всех животных были убраны особым образом — в соответствии с пожеланиями хозяев. Пони маленькой Жени был подстрижен и раскрашен под жирафа. Её младший братишка Савва изо всех сил старался удержаться на лошадке, загримированной под зебру. Катерина и Арсений, одетые в тёплые куртки, шерстяные рейтузы, высокие сапоги и барашковые шапки-кубанки, демонстрировали и детям, и наблюдавшему из окна Тураеву чудеса профессиональной выездки.
Катя солировала на чалой кобыле с гривой под сеточкой в цветах. Арсений придерживал танцующего гнедого жеребца, над гривой которого мастерам пришлось попотеть несколько часов, прежде чем она превратилась в тугие барашки. Отец семейства упражнялся как бы сам для себя. Он даже ни разу не окликнул детишек за всё то время, что Артур смотрел на них. Зато мать не давала «мелким» ни секунды покоя — отчитывала, учила, одёргивала, запрещала.
— Артур, пойди сюда! — позвал Яков, и голос его теперь был надтреснутым, стариковским.
Дипломат смотрел на испанский антикварный торшер с изогнутыми и переплетёнными ножками, каждой из которых свисал белый матовый колокольчик абажура.
— Сядь, послушай. — Дождавшись, когда Тураев опять устроится напротив, Райников продолжал: — Я сказал тебе всё, что думал. Если ошибся — заранее прошу прощения. Если нет — во всём вини себя. В память племянника я должен сделать то, что он хотел; то есть помочь передать досье по назначению. Разумеется, лично я этим заниматься не стану — по многим причинам. Главная из них — я скоро уезжаю обратно в Швейцарию. И отдаю себе отчёт в том, что группировка, интересы которой под угрозой, очень мощная и влиятельная. Её крышуют чины с большими звёздами, и в любой момент с тобой могут расправиться — не по понятиям, так по закону. Ты это и сам понимаешь, но всё равно готов идти до конца. Похоже, тебе ещё не надоело совать голову в пасть тигра. Что ж, это тоже твой выбор. Скажи, как можно посодействовать?
