Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов
— Слушай, — забираясь в кабину, сказал Федор, — у меня тут осложнения. Может, пересядешь на другую машину?
— Случилось что-нибудь?
— Ну, в общем и в частности, придется задержаться.
— Надолго?
— Может быть, до вечера.
— Ничего, — сказала Василиса, — я девушка терпеливая, подожду.
— Ну, как знаешь, — сказал Федор.
Часа через полтора решили подкрепиться. Водитель «КамАЗа» оказался мужиком хозяйственным: еды, прихваченной им в дорогу, хватило бы на взвод. Как фокусник, он доставал из сумки консервные банки, свертки, завернутый в полиэтилен хлеб, бумажные тарелочки, пластмассовые вилки и ножи. В наличии имелась даже горчица.
— Сам делал, — с удовольствием похвастался он. — Зверь, а не приправа! Погоди, ты у меня еще наплачешься!..
Могла ли подумать весело помогавшая ему Василиса, что слова эти окажутся ох какими пророческими!..
В сумке нашлась и скатерочка. Когда Федор, отвергнув Василисины домогательства — «кто здесь, блин, хозяин, ты или я?!» — принялся не очень-то ловко расстилать ее на траве, из нагрудного кармана у него выпала фотокарточка, на которой были сняты двое: молодая улыбающаяся женщина в летнем платье и обнявшая ее за пояс девочка лет шести-семи.
— Твои? — поднимая цветную фотку, спросила Василиса.
— Мои, — сказал разом помрачневший хозяин самобранки.
— Семья?
— Она самая.
Василиса вздохнула:
— Бывали, бывали и мы замужем…
— Это Танька с Наташкой, — забирая у нее фотографию, глухо сказал плечистый мужчина в легкой куртке из маскировочной ткани. — Погибли они в прошлом году…
— Боже мой, прости!..
— Не прощу. Если моей горчицы не попробуешь, ни за что не прощу.
Больше они к этой теме не возвращались.
День был хоть и солнечный, но не жаркий, ветреный. Они сидели в тени «КамАЗа», спустив ноги в кювет. За спиной было поросшее разнотравьем холмистое поле, по другую сторону шоссе — начинающие уже зеленеть пашни. За перелеском тарахтел невидимый трактор. Раскачиваясь на травинке, громко стрекотал кузнечик.
— Клевер, лютик, ромашечка… — приглядываясь, узнавала Любовь Ивановна, сто лет уже не бывавшая на природе. — А вот это что?
— Это донник. А вот душица, любка, а вон тот — воробейник.
— Воробейник?! Который?..
Федор показал ей на невысокое растеньице с крепким прямым стебельком и мелкими белыми цветочками.
— Надо же! А я и не знала, что такая трава есть. Тоже, поди, лекарственная?
— А они все полезные, все от чего-то помогают. Одни от ран телесных, другие…
— …от сердечных, — вздохнула зеленоглазая колдунья в джинсовом одеянье.
— Так точно, — разливая по стаканчикам горячий кофе из термоса, поддержал Федор. — Не было бы вот этого, тогда прямо хоть вешайся…
— Вот этого — чего?
— Трав, облаков, ветра в поле — земли, одним словом, Родины… Вон видишь — кузнечик на травинке сидит? Знаешь, как она называется?
— Болиголов какой-нибудь?
— Вот и не угадала…
Федор дружелюбно подставил стрекочущему существу свою широченную ладонь, кузнечик прыгнул, но не в нее, а в сторону, и долговязое, с голым стебельком внизу и мелкими желтыми цветочками поверху растеньице, облегченно расправившись, закачалось, как охмелевшее.
— Это василистник. Точнее, василистник малый.
— Господи, и все-то ты, мужик, знаешь! — грустно приглядываясь к неказистой, прямо скажем, невзрачной травке, вздохнула Василиса. — Слушай, а эдуардника тут случайно нет?
Водитель большегрузного фургона удивленно поднял правую, пересеченную шрамиком бровь:
— А есть такой вообще-то?
— Да вот ищу, — отхлебнув кофе из стаканчика, задумчиво сказала Василиса. — Должен где-то быть, просто обязан…
В Кашире Федор даже не остановился.
— Может, все-таки сойдешь? — как-то не очень уверенно предложил он, когда безликие, озаренные закатным светом многоэтажки подмосковного городка остались уже позади. — Понимаешь, не все я тебе могу сказать, только опасно это…
— Что? — холодно спросила Василиса.
— Ну, в общем, ехать тебе со мной опасно. Тут у нас на трассе черт знает что творится!
— Ты «птичек» имеешь в виду?
От неожиданности здоровенный мужик чуть не выпустил из рук руль.
— А ты откуда про «птичек» знаешь? — подозрительно косясь на попутчицу, спросил он. Взгляд этот был такой серьезный, такой нешуточный, что волей-неволей пришлось Василисе рассказать все, то есть почти все, опуская кое-какие неудобные подробности, вроде того же, пропади он пропадом, пистолета или прихваченной из джипа чужой куклы Дурехи. Понукаемая нетерпеливыми вопросами — что за джип, какой марки, «чероки» или «гранд-чероки»? — поведала она Федору всю свою историю с самого начала — и про своего, пропавшего в Чечне то ли мужа, то ли возлюбленного, и про то, как стукнула этот самый джип «копейкой», про стычку на Новом Арбате, про Кощея, увезшего ее в свой, елки зеленые, замок…
— Ты была в домодедовском особняке этого… этого типа? — аж взвился от изумления водитель «КамАЗа».
— Ну была, а что тут такого?
— Стой-стой… а его дворецкого видела?
— Митрича?
— Так точно, дорогого нашего товарища Замесова!
— Он мне кофе со сливками в постель подавал.
— В-во гад!.. Слушай, а в подвал он тебя, случаем, не водил? Да нет, не Митрич, а этот…
— Константин Эрастович? Вот уж Бог миловал…
— Эх, а жаль! Одним бы глазком глянуть, что у него там!
— А ты, я смотрю, любознательный…
— У-у, не то слово! Просто чешусь от любопытства!
Мотор «КамАЗа» мощно рычал. Взмигивая ближним светом, проносились ахающие призраки встречных автомашин. Врассыпную бросился редкий березовый лесок, ударив воздухом по стеклам, распахнулось вечернее пространство — огненно-багряное справа и сумеречно-сиреневое, с пронзительно яркой первой звездой, слева, и Василисе, зачарованно заглядевшейся вперед, в стремительно мчавшуюся навстречу даль, показалось
