При попытке выйти замуж - Малышева Анна Жановна
И я решила избрать компромиссный вариант поиска истины — ничего не говорить Ильину, ничего не говорить Васе, ничего не говорить вообще никому и провести еще одну проверку Морозова на честность.
Впрочем, «никому» — это слишком сильно сказано. Напарник мне нужен хотя бы для того, чтобы не умереть со скуки. А самым надежным увеселительным персонажем в моем ближайшем окружении был, без сомнения, Пьер Гуревич. Ему-то я и предложила составить мне компанию.
— Подвергать опасности свое, э-э-э, бренное существование? — начал ломаться Гуревич. — Оправданна ли, э-э-э, цель?
— Да кому ты нужен! — утешила я его. — Мы же не на абордаж идем, а так, подсматривать.
— Сугубо, чтобы, э-э-э, защитить прекрасную даму, — милостиво согласился он. Под прекрасной дамой, что характерно, он подразумевал меня. И прав ведь.
Утром десятого января мы погрузились в мамин «Москвич» и поехали к дому Морозова. И хотя обычно присутствие Гуревича являлось залогом полной невезухи, в этот раз нам повезло. Не прошло и часа, как объект вышел из подъезда, сел в «девятку» и резко рванул с места. Мы сделали то же самое. По городу мы еще как-то ухитрялись за ним поспевать, а вот на шоссе нам пришлось туго. Мамин «Москвич», при всей моей любви и к нему, и к маме, трудно было назвать гоночной машиной. Зато «девятка» неслась как резаная. Наша машина надсадно выла в знак протеста против того, что я пыталась выжать из нее все и даже больше, но это бы ладно. Гуревич выл куда жалобнее, и чем дальше мы отъезжали от Москвы, тем протяжнее становились его стоны:
— В такой, э-э-э, отдаленности от цивилизации… я просто не могу осознать… э-э-э, твой душевный порыв сопряжен… — и так далее, все жалобнее и жалобнее. Заткнуть его удалось только бутербродом с колбасой.
Но протестующие крики возобновились, как только «девятка» свернула на проселочную дорогу. Нам пришлось отстать, чтобы не засветиться. Настроение у меня упало, но решимости не убавилось. И надо же — через пять километров тряски по ухабам мы заметили «девятку» — она стояла около глухого забора, из-за которого виднелись крыши двух длинных бараков. Мне невольно вспомнилось стихотворение Гоши Малкина, посвященное гражданам, находящимся в местах лишения свободы:
«Белеет парус одинокий.
Вам не видать — забор высокий».
Мы остановились, и Гуревич, высунув из окна свою патлатую голову, пугливо огляделся:
— Похоже, геоморы, э-э-э, укрылись внутри своих владений.
— Кто такие «геоморы»? — уточнила я.
— Землевладельцы. Э-э-э, сейчас объясню поподробнее. — Гуревич открыл рот, принял важный вид, но с лекцией ему пришлось повременить. К нам направлялся сурового вида человек в телогрейке и кирзовых сапогах, а на плече у него, что было особенно приятно, болталось ружье. Откуда он взялся, было совершенно непонятно.
— Декорума ему недостает, — тоскливо прошептал Гуревич и принялся нервно крутить ручку, посредством которой открывались и закрывались окна в «Москвиче». Видимо, он всерьез полагал, что оконное стекло является непреодолимой преградой как для здоровенного мужика, так и для его двустволки.
— Не паникуй! — прошипела я. — Мы просто заблудились! Понял?
— Я… э-э-э… не посягаю на… э-э-э твою дискрецию, — застонал Гуревич.
Человек с ружьем между тем дошел до нас и постучал костяшками пальцев в окно, то самое, которое Гуревич только что закрыл. В ответ на это умный Гуревич быстро нажал на кнопку, блокирующую дверь.
— Перестань! — попробовала я призвать его к порядку, но Пьер в состоянии панического страха практически невосприимчив к звуку человеческого голоса. Пользуясь тем, что мужик еще не успел прореагировать на истерические жесты моего напарника, я выскочила из машины и, скорчив максимально страдальческую мину, принялась охать и ахать:
— Ох, как хорошо, что мы кого-то встретили, ну, слава богу. Вы нам не поможете? Мы заблудились, а бензин кончается. Деревня Чехвостово, вы не слышали о такой?
Человек с ружьем смотрел на меня безо всякого выражения и молчал.
— Там нам сказали — сначала через лес, потом — через поле. Мы ездим-ездим, и ничего похожего. И людей никого, спросить не у кого.
Мужик молчал. Я тоже замолчала. Гуревич возился в машине — судя по страшным противоестественным пируэтам, которые он там выделывал, целью его было забиться под сиденье. За забором, где-то в глубине, завыла собака, потом вторая…
Молчать долго я не могу по определению. Тем более — на холодном ветру, тем более — под прицелом. Поэтому я попыталась опять:
— Чехвостово, а? Не здесь?
Мужик переступил с ноги на ногу, перекинул ружье с одного плеча на другое, отчего Гуревич обвалился на пол «Москвича», и, наконец, произнес:
— Кто такие?
— Мы едем в гости к друзьям, заблудились, — я решила сильно не разглагольствовать и быть предельно краткой.
— Зачем здесь? — спросил мой очаровательный собеседник — с тех пор, как он заговорил, я имела полное право его так называть. Вместе с тем я поняла, что ответы на вопросы его мало интересуют. Но что тогда ему говорить?
Мужик тупо смотрел куда-то поверх меня, я тупо смотрела на него, а «Москвич» мелко содрогался от гимнастических упражнений Гуревича. Продолжаться это могло довольно долго, ровно до того момента, пока я окончательно не замерзну или Гуревич окончательно не выбьется из сил.
К счастью, человек с ружьем взял инициативу на себя. Он обошел машину и ткнул прикладом ружья в багажник:
— Что там?
Не имея ни малейшего желания продолжать с ним разговор, я молча открыла багажник. Он пошевелил рукой его пыльное содержимое, а именно домкрат, запаску и наполненную до половины маленькую канистру с омывающей жидкостью для лобового стекла, и отошел в сторону.
— Проезжайте. Здесь нельзя.
Сказано было без нежности, но интонация в данный момент значения не имела. Текст был хороший и правильный, вот что главное.
Гуревич, резко придя в себя, выскочил из-под сиденья, открыл окно и изобразил на своем лице гримасу восторга. Зрелище само по себе не для слабонервных, но я почему-то была уверена, что человека с ружьем этим не проймешь. Ошиблась. Мужик в ужасе отпрянул от машины, выставил руки вперед, как бы защищаясь, и даже чуть вскрикнул.
— Спокойного несения службы! — кричал Гуревич в окно, пока я разворачивалась. — Поменьше, э-э-э, делинквентов…
— Кто такие делинквенты? — поинтересовалась я, когда мы выехали на шоссе.
— Право… э-э-э… нарушители, — радостно ответил Гуревич. — Но мы не завершили с, э-э-э, геоморами…
Всю дорогу до редакции Гуревич тараторил без умолку, сожрал двенадцать бутербродов и восемнадцать раз с помощью разных иностранных терминов объяснил мне, что героически спас меня от неминуемой гибели. Мне было все равно, потому что бараки, забор, собачий вой, тупой охранник вкупе с морозовской «девяткой» меня очень заинтересовали. Под трескотню и чавканье Гуревича я раздумывала о том, что бы это все значило и что мне теперь, в свете этого, делать.
Место там неприятное, даже жутковатое, и лезть туда было страшно. Но не лезть — не в моих правилах. Оставалось найти нормального напарника. И я почему-то не сомневалась, что среди мужчин, работающих в «Вечернем курьере», найдется хотя бы один желающий совершить со мной загородную прогулку.
Глава 26
МОРОЗОВ
Морозов подошел к сторожке, но она была закрыта. — Евгений! — позвал он охранника, только что впустившего его в ворота. — Женя, ты где?
Тот не отзывался. Морозов пошел обратно к воротам, но охранника не было и там. Он выглянул в поле и наконец увидел Евгения, который стоял и тупо смотрел вслед удаляющемуся «Москвичу». Стоп! У Морозова даже перехватило дыхание: так и есть, ошибки быть не может. Серый «Москвич» с битым бампером и с плюшевой обезьянкой, прилипшей лапками-присосками к заднему стеклу… Совсем недавно у своего метро он как раз по этой обезьянке пытался найти «Москвич», на котором уехали девчонки с его документами.
