Якудза, или Когда и крабы плачут - Юрий Гайдук
И все-таки он еще не только жил, но и мог хоть о чем-то думать.
Уткнувшись лицом в мокрый песок, он смог сообразить, что его привезли на берег моря. Дул легкий бриз, было свежо, и даже несмотря на то состояние, в котором он находился, он почувствовал запах гниющих водорослей и морской капусты. Это были отголоски далекой юности, когда он ходил матросом на катере в Охотском моррыбпорту. Там тоже вот так же пахло йодом, когда он, стоя на носу катера, лебедкой поднимал якорь, облепленный морской капустой. А вместе с осознанием того места, куда его выбросили, пришло и понимание дальнейшей участи — привязанный камень к ногам и… Правда, непонятно было, отчего не поспешают корейцы и не проще было бы замочить его в том же подвале, а потом вывезти куда-нибудь подальше от города и… и концы в воду. Был криминальный авторитет с лагерным погонялом Седой и сгинул неведомо где и неведомо при каких обстоятельствах ни за понюшку табака. Как говорится, погиб Максим, да и хер бы с ним. От всех этих мыслей, но главное — от собственного бессилия захотелось вдруг взвыть по-волчьи, но он не мог позволить себе и этой вольности.
А корейцы действительно не спешили ставить точку на всех тех мучениях, которые выпали ему во время этой командировки, будь она трижды проклята.
Не обращая внимания на Крымова, который уже не подавал признаков жизни, они о чем-то долго спорили, потом, видимо, пришли к единому мнению и взялись за своего пленника. Водитель «Форда» прощупал на запястье пульс, и после того, как они убедились, что он еще дышит, развязали веревку на ступнях и, подхватив пленника с двух сторон, втащили его на деревянный пирс, к которому были причалены рыбацкие джонки. Дотянув его до конца пирса, опустили его на доски, водитель вновь проверил пульс, что-то сказал своему напарнику, отчего тот согласно кивнул головой, а потом и вовсе произошло непонятное. Они сняли с него наручники, вложили в карман джинсовой куртки его бумажник, после чего потащили к самому краю.
Понимая, что это его конец, и мысленно перекрестившись, Седой жадно вдохнул порцию прохладного воздуха, и в этот момент его сбросили в море.
Тяжелый шлепок о воду — и отрезвляющий холод, пронзивший всё тело.
Поначалу Антон даже не понял, в какой момент он осознал, что еще жив, руки свободны от наручников и что Господь Бог дал ему, грешнику, еще один шанс потоптать эту землю. Моментально прояснились мозги, и он еще глубже погрузился в воду. Резко крутанулся, чисто интуитивно определив, в каком месте могут быть причалены рыбацкие джонки, и уже под водой попытался доплыть до первой из них, которая может спасти ему жизнь.
Один раз ему показалось, что он уже не сможет плыть дальше, не вынырнув хоть на мгновение на поверхность, но осознавая, чем конкретно может закончиться для него эта «прихоть», заставил себя сконцентрироваться и держаться под водой ровно столько, на сколько хватит сил и остатка воздуха. Позволил себе перевернуться на спину и открытым ртом хватануть глоток воздуха, когда над головой завис борт рыбацкой джонки. С трудом разлепил веки и словно сквозь туман увидел желтеющий краешек ущербной луны. В груди екнуло радостное чувство, и когда он убедился, что еще в состоянии хоть что-то видеть, попытался всмотреться в темноту южнокорейской ночи.
Рыбацкий пирс… причаленные к нему лодки… и два силуэта, точнее говоря, спины уходящих в сторону берега людей. Это были они, его похоронная команда, и они что-то обсуждали, явно возбужденные. Держась руками за борт, Антон увидел, как они обернулись на черное, убаюканное море, видимо убедились, что и русские бандиты не застрахованы от гибели на воде, после чего круто развернулись и сели в машину.
Рев мотора — и Крымов, уже не чувствующий холода, наконец-то окончательно осознал, что он еще живой и это уже не глюки. И в то же время он чувствовал, как его покидают последние силы, что совершенно бесчувственными стали не только ноги, но и все тело, в какие-то непослушные крюки превратились пальцы рук. Надо было как-то спасаться, и он, дождавшись когда машина окончательно растворится в темноте, отыскал глазами джонку с низкими бортами, и уже из последних сил поплыл к спасительной, как ему казалось, лодке. Ухватился за свисающий с носа измочаленный причальный конец, подтянулся и каким-то чудом умудрился зависнуть на борту.
Какое-то время так и лежал, уже не в состоянии двинуть конечностями, однако понимая, что в таком положении он долго не продержится, подтянул свисающие с борта ноги и упал ничком на днище, окончательно израсходовав все свои силы. Сколько он так пролежал, неизвестно, но потом вдруг словно проснулся, стало возвращаться осознание реальности происходящего, он уже мог мыслить, но и этот факт не принес ему особой радости. Как бы нескончаемо долго ни длилась эта ночь, но в конце концов наступит рассвет, сюда потянется рыбацкий люд, и тогда…
То, что его сдадут в полицейский участок, — в этом он не сомневался, но вот что будет дальше? Засадят на месяц-другой в тюрьму до выяснения личности, что не предвещало ничего хорошего, или же начнут обрабатывать сами, что ничуть не лучше. Еще один мордобой, наподобие того, что проводил со своими подследственными южносахалинский капитан полиции Брыль? Или все-таки чисто азиатская экзекуция, когда из тебя выбивают чистуху, обрушив град ударов бамбуковыми палками по пяткам? Он понимал, что ни первое, ни второе, ни третье он уже не выдержит, и поэтому надо было искать тот единственный выход, который мог бы гарантировать не только жизнь, но и свободу.
Что и говорить, мысли были невеселые, но именно они заставили более активно работать мозг. И первое, что подкинуло ему вязкое сознание, так это реальную картинку брезентового тента на кормовой части, который заменял владельцу джонки каюту, где можно было и от дождя укрыться, и часок-другой переспать на циновке.
Упершись руками в днище, Крымов с трудом принял более удобное положение, подтянул к животу ноги и сел. Сначала на пятую точку, затем на корточки и уже после этого смог подняться на ноги. Собрав остатки сил, ухватился руками за мачту — и почему-то улыбнулся самому себе. Теперь уже он всем своим существом осознавал, что самое страшное позади и он будет жить.
Заполз под туго натянутый тент и, уже совершенно обессиленный, почти
