Кит Холлиэн - Четыре степени жестокости

Мое присутствие на процессе имело формальный характер. Я сидела в последнем ряду и наблюдала, как адвокат Хэдли выдвигал обвинения, льстил и задабривал судью, добиваясь, чтобы дело отложили. Он перечислил около десятка причин для перенесения слушаний, но одна особенно задела меня. Администрация тюрьмы отказалась предоставить требуемые улики, в частности видеозапись рассматриваемых событий. Согласно закону (хотя это довольно редко применяется на практике), подобная запись должна производиться всякий раз, когда приходится задействовать отряд быстрого реагирования.

— Ваша честь, от нас пытаются скрыть ужасные события, произошедшие в камере, — провозгласил адвокат. — Офицер Кали Уильямс и лейтенант Реймонд Маккей совершили акт вопиющего садизма, однако тюремная администрация выгораживает их, пытаясь скрыть творящееся в тюрьме беззаконие. Я требую, чтобы мне предоставили улики.

Смотритель Уоллес пообещал, что в ближайшее время запись будет предоставлена. Судья попросил Уоллеса не отнимать у него время зря. Меня тоже разозлила эта отсрочка. Если бы Уоллес сразу предъявил записи, то все бы увидели, что я не проявляла особую жестокость по отношению к заключенному и никаких неправомерных действий совершено не было. Все увидели бы небольшую потасовку в камере, после чего Хэдли упал на пол, извиваясь и дергаясь, но это уже случилось в присутствии Маккея, я была там не одна.

«Отдайте им записи, — подумала я, — и покончим со всем».

Отказ предоставить улики суду и адвокату только тормозил процесс и заставлял всех поверить, что мы действительно пытаемся что-то скрыть и все эти штампы насчет жестокости надзирателей — правда.

Перед уходом Хэдли мерзко ухмыльнулся мне. Но я не без удовлетворения заметила, что он хромает. Уоллес и юрист из Дитмарша поднялись со своих мест и подошли к судье, чтобы обменяться с ним шутками и поговорить о жизни. Оказалось, судья долгие годы курировал процессы о досрочном освобождении. Я заметила, что Уоллес кивал, улыбался и вел себя с непривычной для него легкостью и непринужденностью. Я подождала еще полминуты, надеясь, что он обернется и с сочувствием посмотрит на меня, а затем вышла из комнаты. Все либо не заметили моего ухода, либо намеренно проигнорировали меня.

25

Тем же вечером я позвонила брату Майку по номеру, который высветился на моем определителе, когда он звонил мне на Рождество. Сначала его голос звучал неуверенно, словно он был чем-то занят или навеселе. Я решила: не стоит сразу спрашивать о Хаммонде или комиксе и предложила встретиться за пределами Дитмарша. Немного поколебавшись, он согласился и пригласил меня к себе домой. Я не понимала причины его нерешительности. Но знала: утром в субботу у меня есть несколько свободных часов перед началом смены, и я употреблю их с пользой.

Рано утром я выехала за город и направилась в место, где раньше располагались фермерские земли, а теперь стояли пригородные дома. К жилищу брата Майка вела узкая дорога в две колеи, прорывавшая туннель в глубоком снегу, за которым начинался лес. Мой «лендровер» уверенно мчался по ней, но я не была убеждена, что так же легко удастся развернуться здесь, когда я поеду назад. Затем в поле зрения показался старый дом, из его трубы валил дым. Спереди двор огораживали колышки, а сзади виднелась высокая изгородь.

Брат Майк встретил меня у двери, широко и радостно улыбаясь. Я поняла, что неправильно истолковала наш телефонный разговор. Он впустил меня, взял мою парку и повесил ее, затем пригласил пройти через коридор на кухню. Сказал, что приготовил чай с печеньем, и напомнил мне милую, заботливую тетушку, которой у меня никогда не было.

Мы уселись за кухонный стол на высоких стульях. Из большого окна открывался вил на просторный двор, и я заметила там высокое строение, покрытое серой тканью. Оно напоминало не то покосившийся сарай, не то большой индейский вигвам. Мне даже стало любопытно, что это за домик. Брат Майк поставил передо мной тарелку. Печенья напоминали лохматый от клетчатки лошадиный помет, примерно такие же печенья хиппи продают в кофейных магазинах. Чай был приготовлен в лучших ирландских традициях: очень крепкий и основательно сдобренный молоком.

— Как вы поживаете? — спросил брат Майк.

Я вдруг подумала, что проще сказать правду.

— Устала и чувствую себя немного разбитой.

Он с пониманием кивнул.

— У нас просто эпидемия какая-то. Вы знали, что меня тоже привлекли к расследованию?

Я не слышала ничего подобного.

Он взял лежащий на кухонном столе листок и протянул мне. Служебная записка, презрительно помеченная коричневым кольцом от кружки с чаем.

Это было официальное уведомление. Среди вещей покойного Джона Кроули был найден конверт с адресом брата Майка. Это считалось проявлением высшей степени непрофессионализма, нарушением правил о личных контактах с заключенными и каралось отстранением от должности.

— Разумеется, все это полная чушь. Я не отрицаю, что вел подобную переписку, но, как правило, все смотрят на подобные вещи сквозь пальцы, — произнес он. — За исключением отдельных случаев. — Брат Майк отхлебнул чай. — На меня оказывают сильное давление. При входе в тюрьму меня всякий раз обыскивают. Иногда разрешают проводить занятия по рисованию, но их могут в любой момент прервать, даже если это индивидуальная консультация. Но хуже всего то, что из-за моего поведения подобные проблемы возникли у многих моих коллег. Однако пока что они поддерживали меня. Я слышал, против вас тоже возбудили дело. Вас обвиняют в нанесении побоев заключенному.

Я подняла кружку, словно хотела сказать тост.

— Теперь понимаю, почему вы не хотели меня видеть.

Он с грустью улыбнулся:

— Это не так. И прошу прощения, если у вас сложилось такое впечатление. Но все-таки почему вы решили приехать ко мне?

Я все еще колебалась. Тогда он взял меня за руку и заговорил прежде, чем я успела открыть рот:

— Подождите. Я хочу вам кое-что показать.

Мы вышли через дверь черного хода. В прихожей он дал мне калоши и толстый свитер, и я невольно вспомнила детство, пока брела за ним по занесенной снегом тропинке. Мы подошли к странному сараю, который я видела из окна кухни, и я почувствовала, что оттуда веет теплом и необычным, но приятным запахом. Так пахнет сено в амбаре или высушенная на солнце недавно сжатая пшеница.

— Там находится моя печь для обжига, — объяснил он. — Я — гончар по призванию. Остальная моя деятельность, как, например, художественный кружок или моя работа в области восстановительного правосудия, нужна мне лишь для успокоения совести. Если бы у меня не было дел в тюрьме, я проводил бы здесь все свое время. Сейчас она горит. Я разжигаю ее лишь дважды в год. Хотите взглянуть?

Он поднял брезент, и я услышала доносящееся изнутри тихое ворчание, похожее на рокот морских волн, разбивающихся о берег, или на клокотание лавы в жерле вулкана. Горячий воздух ударил в лицо, и я почувствовала запах древесного угля и металла. Когда немного привыкла к жару, я заглянула внутрь, но увидела лишь вспыхивающие в темноте искры. Зрелище очень красивое, но я отступила назад, не в силах выносить жар, а брат Майк опустил брезентовый полог.

— Я позаимствовал свой стиль у японских мастеров из провинции Бизен. Обычно японские гончарные работы выполняются очень тщательно. Они проходят серьезную обработку и требуют точного соблюдения температуры. Но для стиля бизен-яки используется примитивная печь, которую растапливают лучиной и дровами, а иногда даже хворостом, листьями и соломой. Огонь и высокая температура превращают весь этот мусор в мелкие частицы и выбрасывают вихрь искр, которые попадают на свежие гончарные работы и врезаются в глину, оставляя на ней следы подобно окаменелым останкам. Этот процесс весьма непредсказуем, а в результате получаются изделия изумительного цвета.

Его лицо светилось от радостного возбуждения, он буквально излучал энергию.

— Меня ободряет, что подобная красота, — добавил он, — рождается в результате насилия. Хотя, разумеется, это всего лишь метафора.

Я немного поежилась в толстом свитере, который он мне одолжил. Теперь, когда он опустил полог, стало холодно, хотя на моих щеках все еще играл легкий румянец.

— Я хотела бы узнать подробнее о комиксе Кроули, — осторожно сказала я. — Что там было нарисовано? И что это означало?

Выражение его лица оставалось прежним, и он продолжал улыбаться. И все же я почувствовала перемену.

Брат Майк медленно обошел печь, проверяя покрывающий ее брезент, ощущая ладонями исходящий от нее жар. Я следовала за ним. Около забора, отгораживающего участок от леса, лежала куча черепков.

— Все живое тянется к теплу, — сказал он. — Однажды я случайно зажарил кошку или ондатру в большом котле. Вероятно, она незаметно пробралась туда.