Кит Холлиэн - Четыре степени жестокости
23
На следующее утро я позвонила Маккею. Удивилась, как быстро его выписали из больницы. Прекрасное подтверждение того, как мало покрывает наша страховка.
— Значит, тебя уже не лечат кислородом?
— Почему это? — ответил он. В голосе звучало раздражение, но меня это немного успокоило — похоже, дела у него не так уж плохи, раз он находит в себе силы злиться. — Я уезжаю в Аризону, а эти чертовы контейнеры можно брать с собой в самолет. Я даже слышал, они продают запасные канистры в аэропорту Феникса. Представляешь, как я буду загорать на пляже, потягивая эту кислородную хрень?
— Мы можем увидеться? — спросила я.
Он замолчал. Когда повисла пауза, я поняла, что ему не хочется ни с кем общаться. У него даже не было желания встретиться со своей любимой «приемной дочкой».
Когда он все-таки согласился, я облегченно вздохнула, поблагодарила его и попрощалась. Потом перезвонила и спросила, где он живет. Он назвал меня маленькой прелестной идиоткой.
Я ехала на восток города. Когда-то там жили ирландские эмигранты, а теперь селились выходцы из Сомали и Вьетнама. Дощатые домики напоминали мне о детстве, проведенном в доме родителей. Помню, там под лестницей был уютный закуток, где хранились пылесос и шары для боулинга и где любили прятаться дети, а подпол был забит старой мебелью и рулонами заплесневелых ковров, от которых жалко было избавиться. Маккей и его жена жили как типичная рабочая семья, без особых накоплений. Мне стало стыдно за то, что я столько лет подозревала его в разных грехах.
Маккей вышел встречать меня, шаркая ногами в тапочках, как старый дедушка. В гостиной стояли кушетка и кресло, а между ними — расшатанный столик для кофе. Рей согнулся и медленно опустился в кресло, я расположилась на кушетке. У него был нездоровый цвет лица, на руках вздулись вены. Миссис Маккей не было дома, и я подумала, что он специально отослал ее. Телевизор работал, но звук был отключен. Я удивилась, заметив на экране церковную службу. Сегодня же не воскресенье.
Рей выключил телевизор, нажав большим пальцем на кнопку питания.
— На кухне в буфете за плитой есть бутылка «Кентукки». Налей нам по стаканчику.
— Но, Рей, послушай… — запротестовала я.
— Перестань, — усмехнулся он. — Я и так бросил курить. Если не хочешь, сам схожу.
Разумеется, я встала и, как послушная девочка, поплелась на кухню.
Плитка на полу возле холодильника была отколота. Вдоль подоконника над раковиной стояла коллекция миниатюрных фарфоровых кошек. Два бинокля свисали с полотенцесушилки, рядом висел календарь с различными птицами. Я нашла бутылку и налила в стаканы бурбон, не решившись разбавить его.
— Скучаешь по работе? — Я почувствовала себя виноватой за то, что пришла в форме.
Он улыбнулся, покачал головой и тяжело вздохнул.
— Да. Скучаю по этому чертову месту. Надо было сходить туда на экскурсию. Вчера я весь день рассматривал фотоальбом. Как там дела?
Я не знала, что ответить.
— Все очень странно, Рей, — наконец подала я голос. — Я больше ни в чем не уверена.
Рей прищурился.
— Почему? У тебя неприятности?
Этот вопрос словно разрушил невидимый барьер между нами, и я невольно вспомнила об огне. Сидя перед Маккеем в комнате, напоминающей душный музей, я подумала, почему нам с отцом было сложно найти общий язык. Вспомнила тот год, когда мама ушла от него, то есть от нас, чтобы жить у своей сестры.
Мы с отцом мало общались. Возможно, он переживал сильную депрессию и поэтому не мог общаться со мной, хотя мы жили с ним под одной крышей. Неожиданно я подумала, что моя тревога, которая заставляла меня все время что-то делать, злиться, бороться, сопротивляться, идти вперед в своих тщетных и амбициозных попытках добиться успеха, и пустота жизни без всего этого — проявление того же самого болезненного состояния. Не исключено, я была подвержена той же самой депрессии, только проявлялась она по-другому.
— У меня могут возникнуть неприятности, — призналась я, пытаясь скрыть волнение.
— Тебя втянули в какое-нибудь дерьмо? — В его голосе звучала отеческая забота, которой мне так не хватало.
— Сегодня я даю показания на судебном процессе. Говорят, я слишком сильно ударила Шона Хэдли.
Маккей покачал головой.
— Мне грустно слышать об этом. Кстати, спроси у Хэдли, как ему живется без яиц.
— Но дело не только в этом, — продолжила я. — Мне нужно выяснить кое-что еще.
— Что же? — Заметив мою нерешительность, он добавил: — Господи. Кали, ты оторвала меня от важных дел, а теперь не хочешь ничего говорить? Что у тебя на уме?
Я восприняла его нетерпение как хороший знак.
— Я хочу, чтобы ты рассказал, что тебе известно о «Социальном клубе Дитмарша».
Он опустил глаза, но его губы тронула легкая улыбка. Откинувшись на спинку кресла, он некоторое время смотрел на темный экран телевизора.
— Даже не стану спрашивать, почему тебя это интересует, — сказал он наконец.
— Хорошо, — отозвалась я и замерла в ожидании.
— Я просто пытаюсь найти способ уйти от этой темы.
— Все в твоих руках, — вздохнула я. — Но мне хотелось бы узнать, что тебе известно об этом.
— Ты думаешь, эта информация тебе поможет? Избавит от дерьма, которое может на тебя свалиться?
— Надеюсь. — пробормотала я, хоть и не верила в то, что говорила. Я понимала, что дерьмо мне все равно придется разгребать самой.
— Ты уже большая девочка и сама делаешь выбор.
Я ждала. Он пожал плечами и стал крутить стакан, стоявший на обитом тканью подлокотнике кресла.
— Был хор, который назывался «Социальный клуб Дитмарша», — начал он. — Сто лет назад, на рубеже веков.
— Хор? — Я не ожидала услышать нечто подобное.
— Что-то вроде вокального коллектива. Приятные, подтянутые мужчины, которые пели приятными низкими и высокими голосами. Каждый год выступали на ярмарке штата. Несколько раз их приглашали на балы. А однажды они пели даже в доме губернатора. Благовоспитанные ребята, настоящие мальчики из хора.
— Это были офицеры охраны? — спросила я. — Надзиратели, которые работали в Дитмарше, а не заключенные?
Он бросил на меня недовольный взгляд.
— Разумеется, туда не брали долбаных зэков. Да. Это были тюремные надзиратели. Офицеры охраны. Мы. Хор просуществовал до Первой мировой войны. Затем людям разонравилось такое пение. Возможно, из-за того, что появилось это чертово радио.
Рей замолчал. Я увидела, что он пытается отдышаться. Он слишком много говорил без перерыва, и мне стало неудобно, что я спровоцировала его на это поведение.
— Значит, хор прекратил свое существование?
— Верно. До начала пятидесятых никакого «Социального клуба» не было. Затем его восстановили, но он изменился. Стал своего рода закрытым обществом. Клубом офицеров охраны, на которых можно положиться и которые располагали особой информацией. Среди офицеров охраны были члены «Социапьного клуба Дитмарша» и все остальные, рабочие лошадки.
— Почему я никогда не слышала о нем?
— Потому что он снова прекратил свое существование. Но это даже к лучшему.
— Из-за чего это произошло?
— Я начал работать в Дитмарше в 1977 году. И не знал о «Социальном клубе» до начала восьмидесятых, а вступил в него только в 1988-м. Тогда я думал, что мне очень повезло. У тебя появляется возможность подрабатывать. Тебя прикрывают, если влипнешь в историю. Изначально клуб задумывался как нечто вроде профсоюза, но на самом деле все обстояло иначе. А затем я понял: все не так уж и замечательно.
Стакан на его коленях опустел. Рей потер пластырь на руке и скрестил свои распухшие лодыжки.
— Думаю, всякие там «Грязные Гарри» или фильмы с Чарльзом Броснаном оказали нам медвежью услугу. Суды в те времена были просто смешными. Судьи сочувствовали плохим парням и ненавидели полицейских. Если с зэками что-то случаюсь, с нас сдирали три шкуры. В результате зэки получили большую власть, и мы ничего не могли с этим поделать. Они имели все права свободных людей. Заставили всю систему работать в их интересах. Поэтому «Социальный клуб» взял на себя обязанности по восстановлению некоего подобия справедливости. Но я тогда не знал и половины того, что происходило в этих стенах. Однако когда нужно было навести порядок, мы это делали. И старались, чтобы зэки все хорошо усваивали. Мы были неофициальными хозяевами Города. Никто не мог спуститься туда без нашего дозволения Все, что там творилось, могло происходить только с нашего ведома. Помнишь, как несколько недель назад мы говорили об ублюдке по имени Эрл Хаммонд?
Я кивнула. У меня пересохло во рту. Как же я могла об этом забыть…
— Так вот, дела «Социального клуба» пошли прахом после истории с этим засранцем.
— Почему? Как это случилось?
