При попытке выйти замуж - Анна Жановна Малышева
— Да? — Василий задумался. — Занятно. А что может быть с собаками? Покусали кого-то?
— Не знаю. — Огурцов обреченно налил себе водки и залпом выпил. — Ты не сказал.
— Но ты же узнавал про него? Про НАШЕГО бывшего, — Василий выделил «нашего», демонстрируя, что типа все свои.
— Да, он занимается благотворительной деятельностью, животных охраняет.
— От кого?
— От людей, надо думать.
— Смотри, какой молодец! Вообще удивительно, куда только судьба ментов не забрасывает. Интересно. Я тоже, пожалуй, потом к нему подамся. Словечко замолвишь? — Василий старательно изображал вдруг вспыхнувший интерес к странному зигзагу судьбы неизвестного ему человека.
— Замолвлю, — мрачно пообещал Огурцов.
— Ты чем так расстроен? — Василий заботливо заглянул Огурцову в глаза. — Случилось что?
— Нет, бог миловал. — Огурцов сделал еще одну попытку улизнуть. И — опять не удалось.
— А на что он живет? Благотворительность ведь денег не приносит, насколько я знаю.
Огурцов побледнел.
— Там, насколько я понимаю, есть платные услуги, есть бесплатные. Так и живет.
— А платные какие? — Василий тянул из коллеги информацию, наматывал ее на кулак, и Огурцову казалось, что каждый новый вопрос затягивает на его шее удавку.
— Вась, да не вникал я! Зачем? Мне-то что за дело?
— Ну, интересно же. Твой же приятель.
— Не приятель он мне, так, сослуживец.
— И все-таки?
Огурцов понял, что Василий не отстанет:
— Собачья гостиница вроде, если я ничего не путаю. Уезжаешь в отпуск, а собаку оставляешь. Ее там холят, лелеют, развлекают. Или поиск потерявшейся собачки, тоже платить надо, кажется… А может, все не так, кто его знает?.
Василий посмотрел на Огурцова ласково-ласково и именно с этим выражением лица нанес последний сокрушительный удар. Капкан захлопнулся, и деться капитану Петру Огурцову было больше некуда:
— Познакомь меня с ним, Петюня, будь другом.
Огурцов еще не понял, что попался окончательно, он еще пытался барахтаться, надеялся выплыть. Зря! Старший оперуполномоченный Коновалов расставил силки мастерски, и единственное, что оставалось в такой ситуации — покориться судьбе. Когда дар речи вернулся к Огурцову, он с потрясающе фальшивой легкостью, которая внешне выглядела как натуга, поинтересовался:
— Зачем?
— Мне интересно, как это делается. Я имею в виду, как регистрируются такие конторы? Честно говоря, я подумывал, не открыть ли частное сыскное агентство. Собачий бизнес, человеческий, куриный — какая разница, главное схему правильно придумать. Для меня твой сослуживец просто новогодний подарок. Мент мента всегда поймет и, я надеюсь, поделится частью секретов. Тем более ты говоришь, что он хороший парень. Не могу я больше, Петя, устал. Не уйду сейчас — через год меня этот МУР доконает. Я позвоню тебе второго января, и ты меня на него… как его фамилия?..
— Морозов, — просипел Огурцов почти беззвучно.
— …вот, ты меня на этого Морозова выведешь. Идет?
Огурцов попытался кивнуть, но шея не слушалась. Даже радикулит не смог бы придать ей такой стойкой неподвижности. Впрочем, Василия не очень волновало окостенение Огурцова, он трактовал происходящее однозначно в свою пользу.
— Вот и славно, трам-пам-пам. Я позвоню.
Из парилки доносилось равномерное шмяканье веников; из бассейна — плеск и сладостные стоны; из «комнаты отдыха» — чавканье и чоканье. Огурцов ничего этого не слышал. Он сидел бледный и жалкий; он проклинал судьбу и мучительно пытался понять, что бы все это значило и каковы истинные намерения Коновалова. Но не понимал, а потому еще сильнее боялся.
Глава 19
АЛЕКСАНДРА
Юрий Сергеевич — лучший главный редактор на свете, нас пожалел, за что ему, ненаглядному, спасибо. Он сам принес официальные извинения премьеру и не стал подвергать опасности сотрудников «Курьера». Проверки на вшивость не получилось, и все те, кто боялся подписывать покаянное письмо, вздохнули с облегчением. От всего этого делалось еще противнее, и смотреть на их мерзкие рожи было невыносимо. Поэтому, быстренько собрав манатки, я с отвращением покинула родную редакцию в четыре часа дня, хотя днем это темное время суток можно было назвать лишь условно.
Больше всего я обижалась на редакционных лицемеров за то, что они испортили мне Новый год. Мне казалось, что праздничного настроения мне теперь не видать, как своих ушей (дурацкое сравнение, потому что повидать свои уши я могу в любой момент, стоит только захотеть — они прекрасно отражаются в зеркале вместе со всей головой).
Как было хорошо раньше, лет двадцать назад, в пору моей первой молодости, когда было мне шесть лет и когда я благодаря гуманным советским законам, запрещающим труд малолетних, не работала в «Вечернем курьере». Еще за неделю до Нового года появлялось ощущение чего-то удивительного, и оно, это ощущение, с каждым днем нарастало, достигая к 31 декабря своего пика. Елка появлялась в доме всегда в последний день, поэтому она не успевала растерять своего чудного запаха. Мама страшно волновалась, понравятся ли нам с Дашкой ее подарки и догадаемся ли мы подарить что-нибудь друг другу, хотя не догадаться было трудно — начиная с середины декабря она начинала внушать нам, что в ТАКОЙ праздник просто необходимо сделать подарок ВСЕМ своим близким. И засовывала нам в карманы деньги: «На сладенькое, на то, на се».
Потом наступал новогодний вечер, мы наряжали елку, помогали маме готовить салатики, а часов в десять приходил Игорь, Дашкин папа. Сначала в костюме Деда Мороза, а потом — в своем настоящем обличье. Мы с Дашкой прекрасно знали, что Дед Мороз — это переодетый Игорь, но виду не показывали. Потом приходили гости, и нам разрешали сидеть вместе с взрослыми столько, сколько захотим.
…Я брела по улице, с упорством истинного мазохиста подогревая свое плохое настроение, и, для того чтобы, не дай бог, не отвлечься от мрачных мыслей, старалась нарываться на мелкие встречные неприятности: наступала в лужи, подходила поближе к краю тротуара, рискуя (подставляясь) быть обрызганной грязью, летящей из-под колес проезжающего транспорта, шла при этом по левой стороне дороги, чтобы меня пихали прохожие. И грязь летела, прохожие пихали, а ноги промокли и мерзли. И вдруг… Рядом затормозила упоительной красоты и чистоты машина, переднее стекло бесшумно сползло вниз, и я увидела Вениамина Гавриловича Ильина. Он был в льгжной шапочке, толстом белом свитере ручной вязки и выглядел очень уютно. К тому же он улыбался, как бы это сказать? — заразительно.
Конечно, найдутся люди, которые на полном серьезе начнут говорить, что заразительно можно только смеяться. Неправда. Практически все, что делается хорошо, выглядит заразительно. Кто-то заразительно ест, кто-то — спит, кто-то — работает, и
