Татьяна Степанова - Звезда на одну роль
— О Господи!
— Игорь, ну я прошу тебя!
Верховцев застонал и закрыл лицо руками. Сутулые плечи его, облаченные тонкой шелковой рубашкой, судорожно вздрагивали. Данила вышел из комнаты на цыпочках.
Прошел всего один день. Страсти понемногу утихли. Наступил звездный погожий мартовский вечер и...
— Игорь, мы едем? — спросил Олли, входя в кабинет Верховцева. Он на ходу застегивал синюю замшевую куртку.
— И ты тоже? — спросил тот.
— Я буду тебя утешать и развлекать, — засмеялся Олли. — Смотри, что Данила купил тебе.
Вошедший следом Данила нес большую коробку — стереосистема.
— Лазерная, последней модели, — сказал он. — А это диски. Фредди.
Верховцев вяло разглядывал подарки: Меркьюри и группа «Queen».
— Спасибо. Очень тронут.
— Машина у подъезда, — усмехнулся Данила. В холле их провожала Лели. Она вышла из ванной в махровом халатике. Черные волосы ее были стянуты на затылке малахитовой лентой, на смуглом лице лежал толстый слой крема.
— Вы привезете это сюда?
— ЭТО? — захохотал Олли. — Что это? О чем ты, госпожа принцесса?
Лели не удостоила его взглядом. Данила наклонился к ней, пальцем мазнул по щеке крем, попробовал на вкус.
— Маска? Питательная? На меду или на клубнике? — осведомился он деловито.
— Это грязь Мертвого моря, замешанная на сперме кашалота, — ответила Лели. — Разглаживает все гримасы жизни и выводит все клейма порока, милый наглец.
— Кашалота? Ну, это уж чересчур. — Данила гляделся в огромное зеркало, украшавшее стену холла. Поправил белое шелковое кашне, застегнул кашемировое пальто. — Я похож на коварного соблазнителя, Лели? Мне предстоит сейчас соблазнить одну христианскую душу.
— Ты похож на Раскольникова. Только без его фирменного топора. — Она повернулась и направилась в спальню. — Когда вернетесь? Когда прикажете приготовить ванну?
— Только положи побольше кристалликов, — попросил Олли. — Запах хвои отобьет весь этот вокзальный аромат.
Верховцев сел в автомобиль последним. Этот джип он купил недавно по настоятельной просьбе Данилы. Прежде у него, кроме «Феррари», был неброский серый «Рено». Он приобрел его в автосалоне исключительно из-за своего благоговения перед Жаком Ивом Кусто. Концерн «Рено» являлся спонсором одиссеи знаменитого мореплавателя. Машину Верховцев сначала водил сам, но, так как боли в позвоночнике усиливались, вынужден был передать руль Даниле. А тому «Рено» отчего-то не нравился.
— Багажник маловат, Игорь. Понимаешь? Здесь должен быть вместительный багажник. Очень вместительный.
В конце концов «Рено» сменили на джип, а кроме этого, Верховцев приобрел еще белые «Жигули» — «девятку». Они стояли в гараже на Киевской. Данила пользовался ими редко. «Они не должны примелькаться», — говаривал он.
— Поехали. — Верховцев нажал кнопку и опустил боковое стекло. Данила тронул машину с места. Затем протянул руку и включил магнитолу: Фредди Меркьюри — «Любовь убивает».
Они ехали по тихим, сияющим огнями улицам центра.
— Время детское — всего половина десятого, а уже ни души, — вздохнул Данила. — Чудеса в решете: город словно вымирает. Здесь поворот разрешен?
— Да. — Верховцев смотрел на проплывающее мимо здание американского посольства. — По Кольцу можно ездить только ночами, днем здесь такое столпотворение...
Они миновали Таганку, новое здание театра и въехали в туннель.
— А вот здесь поворот не разрешен, — сообщил Данила. — Я припаркую у метро, пройдем через этот сквер, ладно?
Они вылезли из джипа, Данила замешкался, включая сигнализацию. Перед ними расстилалась пустынная привокзальная площадь-сквер, украшенная посередине гранитным памятником-тумбой. В темноте (фонари горели через один) Верховцев не разобрал, что это за символ и в честь чего он здесь воздвигнут. Вдали виднелась ярко освещенная громада Павелецкого вокзала. Там кипела жизнь.
— Нам не сам вокзал нужен, нам вон туда, налево, — сообщил Данила. — Там тоже скверик, а в скверике музей бывший, где прежде поезд Ильича стоял.
— Кого? — удивился Олли.
— Ну, депо, где стоял траурный поезд, привезший тело Ленина в Москву. Депо закрыли, что с музеем, не знаю. В скверике сейчас что-то строят, а в вагончиках живут наши друзья. В общем, та, которая нам нужна, живет там.
Верховцев покашлял. Он не был настроен сейчас на ссору. И правда, сначала надо посмотреть, а вдруг действительно блеснет в навозной куче жемчужное зерно?
— Пошли, — сказал он и поднял воротник пальто. Сделал он это чисто машинально — мартовская ночь была теплой, даже душной.
Они шли через сквер. Верховцев мурлыкал про себя мелодию только что прослушанной песни. В ночной тишине на мокром тротуаре гулко отдавались их шаги.
И вдруг откуда-то сбоку из темноты послышались всхлипы, вздохи, а затем протяжный стон. Кто-то хрюкал, сопел и хрипло, часто дышал, словно запаленная лошадь. Вот стон повторился: хриплый, тягучий, кто-то вскрикнул — сначала едва слышно, потом громче, громче. И вот уже раздался пронзительный, счастливый поросячий визг.
— Ты смотри, что делают, а! — ахнул вдруг Данила. На деревянной скамейке без спинки, стоявшей возле гранитной тумбы-памятника, в желтом круге света, бросаемом на тротуар тусклым фонарем, совокуплялись двое нищих. Он — в рваной болоньевой куртке, всклокоченный и бородатый, в приспущенных брюках, навалился на Нее — толстую, пьяную, полураздетую, в рваной кожаной дохе и резиновых ботах, надетых прямо на голые ноги. В воздухе стояла густая вонь пота, мочи и прокисшей махорки.
Верховцев сдавленно вскрикнул — перед его глазами плыло запрокинутое в мартовское небо пьяное, лоснящееся женское лицо в облаке свалявшихся рыжих волос — лик Медузы. И, как Медуза, скользкая и раздавленная, белела в свете фонаря стиснутая заскорузлой лапой нищего голая жирная женская грудь.
Верховцев почувствовал сильнейший позыв рвоты.
Он едва успел нагнуться — его вывернуло прямо на тротуар. Данила подскочил к бомжам. Одним ударом кулака он сверг хрипящего в последнем усилии «наездника» в лужу, затем рывком приподнял за остатки полуистлевшей одежды его пассию с ее деревянного ложа.
— Ты... — просипела она. — Ты хто.., такой?
— Если ты еще раз, — прошипел Данила, награждая ее звонкой пощечиной, — один только раз посмеешь оскорбить великое таинство любви своей сгнившей пастью... — Он отвесил ей еще одну пощечину и еще одну. — Если ты, грязная гадина, посмеешь это сделать, я вырву тебе язык и забью его в твою дырку. Наглухо. Ясно?! — Он ударил ее кулаком в лицо, разбил губы, нос.
Нищенка охнула и опрокинулась со скамейки в ту же лужу, где пускал пузыри ее воздыхатель.
— Идем отсюда. — Данила крепко взял Верховцева за плечо и повел прочь. Олли молча шагал за ними, то и дело оборачиваясь и спотыкаясь о плиты, которыми была вымощена вокзальная площадь.
Пути в бывшее депо, где стоял прежде траурный поезд Ильича, Верховцев не помнил. У него дрожали колени, кружилась голова. От пережитого волнения в позвоночнике проснулся огненный червь и запустил в сплетение нервов свои безжалостные зубы.
— Сейчас придем, немного уже осталось, — подбадривал его Данила, на руку которого он тяжело опирался. — Чего ты так? Подумаешь! Очень уж ты нежный какой-то.
Верховцев тяжело дышал.
Они подошли к маленькому покосившемуся строительному вагончику-бытовке. В единственном окне его горел свет.
— Здесь, — кивнул Данила и громко постучал в дверь. Не получив ответа, он толкнул ее плечом. Они вошли в бытовку.
У окна под голой, без абажура лампочкой стоял колченогий стол, покрытый порыжелой клеенкой, рядом на придвинутой к столу продавленной софе, прикрытой только полосатым матрацем, испещренным жирными и кровавыми пятнами, сидела светловолосая девушка, молча смотревшая на вошедших. Ее серые тусклые глаза сонно моргали. Одета она была в какие-то нелепые черно-бело-полосатые рейтузы и черную кофту на «молнии».
— Здравствуй, Аня, а вот и я, как и обещал, — сказал Данила. — А это мои друзья, познакомься.
На лице девушки ничего не отразилось. Серые выпуклые глаза моргнули.
— Принес? — спросила она тоненьким, писклявым голоском.
— Принес.
— Давай. — Она протянула тощую лапку с обломанными ноготками и, заметив, что Данила медлит, прикрикнула:
— Ну, давай же!
Он вынул из кармана пальто маленький пузырек с прозрачной жидкостью.
Девушка вся подобралась. Теперь она напоминала хлипкого паучка, нацелившегося на запутавшуюся в его сетях моль. Глаза ее словно проснулись, засверкали.
— Это мне? Все мне? — спросила она недоверчиво.
— Конечно, тебе, Анечка. Я же обещал. — Данила протянул ей пузырек на ладони. Она схватила его, сунула в рот и, не успели Верховцев и Олли глазом моргнуть, перекусила стеклянное горлышко зубами, затем выплюнула осколки, пошарила под матрацем и извлекла оттуда грязный пластмассовый шприц с отломанной иглой.
