Виктория Платова - Эшафот забвения
– Вполне. Берите свой стакан, Ева, – он почти насильно сунул мне в руки стакан, – ну, не чокаясь, за вновь проставленную рабу Божью Александрову Татьяну Петровну.
Братны и Кравчук выпили шампанское. Я к своему даже не притронулась.
– Нехорошо, Ева, – мягко пожурил меня Кравчук и снова наполнил стаканы, – не по-христиански. За покойную надо выпить.
– Не терзай женщину, Андрюша, – вступился за меня Братны.
– Ну, как хотите. Отличная вещь!.. И какой букет! Значит, никто, кроме тебя и твоей ассистентки, труп не видел?
– Ну-у… Судя по всему, нет. Если не считать того, кто это сделал, конечно. – Анджей старательно избегал всего, что было связано со словом “убийство”.
– А если все-таки видел?
– Если бы кто-то видел, об этом сейчас знали бы все. Рыдали бы по углам, высказывали мутные версии и водку лакали. Я не прав?
– А вы почему не сказали никому, Ева? Не подняли хипеж? Такое хладнокровие даже странно для неискушенной женщины, – он все еще продолжал испытывать меня, он ничего не боялся, – она ведь не умерла своей смертью.
– А я ведь сначала так и подумала. Что она умерла. Что съемки загнали ее. Эта шаль… Она была закрыта шалью. Я просто не увидела рукоятки… И не было никакой крови…
– Ну да, нет крови – нет преступления. Нет мотива – нет преступления…
– Так и договоримся, – перебил Кравчука Братны, – нет никакого преступления.
– Это мы еще обсудим. Оставайся здесь, закройся и никуда не выходи. У тела тоже не шарашься. А я пока провожу Еву. Пойдемте, дорогая. – Он галантно взял меня под руку: точно так же он взял бы под руку свою удачливую первую жену, перед тем как получить вещи из гардероба Большого театра и сдать взятый напрокат бинокль.
– До свиданья, Анджей, – едва успела пролепетать я; мягкая рука Кравчука оказалась железной, как пасть бультерьера. Должно быть, локти его первой жены всегда были в синяках.
– Завтра к двум. Не опаздывай, – как ни в чем не бывало сказал Братны.
Мы вышли из гримерки, и тотчас же от стены отделилась фигура кравчуковского телохранителя Семена. Я тысячу раз видела эту восхитительно круглую голову, эти покатые плечи борца вольного стиля, прижатые к черепу уши, – Семен всегда забавлял меня. Но сейчас его присутствие показалось мне дурным предзнаменованием.
– Где ты живешь? – В отсутствие Братны Кравчук сразу же перешел на угрожающее “ты”.
– На “Пражской”.
– Далеко забралась. На работу-то на метро ездишь?
– На метро.
– Это мы уладим. Пойдем, Сеня, проводим женщину. Только сначала поднимемся в группу.
…Весь длинный переход от павильонов до корпуса, где размещались кинообъединения, меня не покидало чувство, что я иду под конвоем. Шаг влево, шаг вправо – расстрел, было написано на добродушной физиономии Семена.
Наконец мы добрались до группы. Кравчук пошарил в бездонных карманах своего стильного пальто и достал связку ключей. Открыв дверь, он пропустил меня вперед: мышеловка захлопнулась. Ее остался сторожить верный Семен.
Кравчук усадил меня на стул и сам уселся рядом.
– А теперь поговорим начистоту, – сказал он бесцветным голосом, – значит, обнаружила труп и решила никому об этом не говорить… Почему?
– Я сказала Анджею.
– Об этом забудь. Анджей не в счет. Он не имеет никакого отношения к добропорядочным обывателям. Беспринципный сукин сын, который за свое кино кому угодно глотку перегрызет, выжжет пол-“Мосфильма” напалмом и будет устраивать ежедневный Холокост, если этого потребует дерьмовый крупный план в финале. У этой безнравственной гниды свои причины не придавать убийство огласке. Меня интересует другое – какие причины у тебя. И они должны быть достаточно убедительными, чтобы я в них поверил. И ты сама должна очень постараться, чтобы быть нашим союзником… Ну!
Я молчала. Этот бесцеремонный нахрап уж слишком напомнил мне незабвенного Костю Лапицкого: должно быть, все отбросы спецслужб читали в детстве одни и те же потрепанные книжонки и одни и те же русифицированные комиксы в журнале “Мурзилка”.
Кравчук, казалось, нисколько не озаботился моим молчанием.
– Для начала покажи-ка документы. Все так же сохраняя молчание, я ткнула ему мой пропуск.
– Брось! Эту картонку я сам тебе выписывал. Обычная практика нашей дерьмовой съемочной группы. А что-нибудь посущественнее?
– Ничего посущественнее нет. У меня нет никаких документов.
– Не носишь с собой, понятно.
– У меня вообще нет документов. Кравчук не удивился и этому:
– Вот как? В Москве – и без документов? Ты в федеральном розыске?
– Что-то вроде того, – хитрить с ним было бесполезно, но это могло сыграть мне на руку: уж очень мне не нравился допрос, учиненный ретивым директором, – это и есть причина. Не хочу быть ни во что замешанной.
– Я предполагал что-то подобное. Этот гений ни одного приличного человека в свою съемочную группу не возьмет. У него такое кредо, видите ли, это возбуждает его творческую потенцию… Не группа, а СИЗО какой-то. В кого ни ткни – все с грешками. В этом отношении Анджею можно доверять. Но тебе я все равно не верю.
– Напрасно, – спокойно сказала я, – у меня нет ни малейшего желания сталкиваться с властями. Так что можете на меня положиться.
– Не могу. Уж прости. Нервы у тебя железные, не спорю, но и на законченную суку ты тоже мало похожа.
– А вы присмотритесь получше.
– У меня еще будет время присмотреться, это я тебе обещаю твердо, – в его голосе послышалась мягкая угроза, – значит, если будешь держать язык за зубами, ничего поганого с тобой не с-лучится. Как-нибудь пообедаем вместе, ты не против?
– Нет. Люблю грузинскую кухню.
– Вот и отлично. Значит, договорились?
– Да.
– Если да – тогда идем. Мне до утра нужно массу дел утрясти.
…Через пятнадцать минут мы уже выходили с “Мосфильма” я, Кравчук и Сеня – звездный состав не изменился. Недалеко от проходной нас ждала одна из машин Кравчука: демократичный “жигуль-девятка”. За рулем подремывал еще один мальчик директора, примелькавшийся на съемочной площадке, – его имени я не помнила. Кравчук постучал по лобовому стеклу, и мальчик открыл глаза.
– Садись на переднее сиденье, – повелительно сказал мне Кравчук и обратился к шоферу:
– Иди-ка сюда, Митяй!
Я послушно села в машину и принялась терпеливо ждать. Кравчук о чем-то долго разговаривал с шофером, тот кивал, искоса бросая на меня взгляды. В машине ненавязчиво парил астральный лепет Бориса Гребенщикова. Стареющий мэтр, как всегда, лениво покусывал холку Господа Бога. “Сельские леди и джентльмены”, удалось разобрать мне, несбыточная мечта англоманов, любителей камина, домов в викторианском стиле и неразбавленного виски. Я откинулась на сиденье и закрыла глаза. Сучка Анна Александрова, которой я была так недавно, тезка убитой актрисы, все еще жила во мне. Иначе как объяснить то ледяное спокойствие, с которым я слушала безумные разговоры Кравчука и Братны? Произошло убийство, и Кравчук сделает все, чтобы скрыть его, – в этом я не сомневалась… Но почему я участвую в этом? Потому что не хочу провести остаток дней за решеткой?.. Ты не выполняешь своих обещаний. Костя Лапицкий! Ты обещал достать меня, так почему же тебя до сих пор нет? Приди и убей, разве ты не видишь, что все преступления совершаются только потому, что я сильно подзадержалась на этом свете? Скажи, скажи мне, что это не правда… Или приди и убей меня, Костя, милый… Я сама не в состоянии сделать это…
– Вы с кем разговариваете? – спросил Митяй, плюхаясь на сиденье рядом.
– Что? – Неужели я разговаривала вслух сама с собой?
– Вы что-то говорили.
– Нет… Просто песня симпатичная – “Сельские леди и джентльмены”.
– А-а… – Митяй повернул ключ зажигания, и машина заурчала. – Мне больше ранний Гребень нравится. Но это дело вкуса… Что, поехали?
– Да. На “Пражскую”, пожалуйста. Митяй хмыкнул и тронул машину с места.
– Не получится на “Пражскую”.
– Почему? – глупо спросила я.
– Потому что сейчас едем на Якиманку. Там переночуете. Не знаю уж почему, но шеф сказал. А слово шефа – закон. Так что извините.
– Знаете… Вас Митя зовут?
– Митяй.
– Знаете, Митяй, я, пожалуй, сама доберусь. Я, конечно, ценю расположение Андрея Юрьевича, но… Не стоит так обо мне беспокоиться.
– Никакого беспокойства нет. Сейчас вы поедете со мной.
– Я не понимаю…
– Я тоже не в курсе, но лучше вам не дергаться. Чтобы избежать ненужных эксцессов. – Что-то часто мне стали наступать на хвост в последнее время. Услышав в словах Митяя скрытую угрозу, я сочла за лучшее промолчать.
Митяй вел машину по ночной Москве, я сосредоточенно смотрела на его четкий, нагловатый профиль и предавалась безрадостным размышлениям: Кравчук, похоже, взял с меня подписку о невыезде за пределы сферы его влияния. Ход довольно неглупый, если учесть, что я для него темная лошадка. Интересно только, как далеко заходят его притязания на мою жизнь?.. Может быть, слишком далеко? Эта мысль неожиданно развеселила меня. Не к месту ли последнего упокоения везет меня этот милый молодой человек?..
