Виктория Платова - Эшафот забвения
Это было правдой: начиная с ключей, Ирэн вела с вещами необъявленную войну.
– Ладно. Это сумка Александровой? – спросил Кравчук у Братны.
– Да, ее. Чья же еще?
На одном из стульев стояла сумочка Александровой, такая же старая, как и сама актриса: потрескавшаяся кожа, маленький блестящий замок в виде головки тюльпана. Кравчук взял сумочку и отправился с ней к дивану. Присев на краешек, он аккуратно высыпал содержимое: несколько упаковок с таблетками, темная бутылочка с корвалолом, стопка документов, перетянутая обыкновенной черной резинкой, записная книжка, связка ключей, запаршивевшего вида тюбик с губной помадой, наручные часы, кипа рецептов, кипа истончившихся от времени бумажек, носовой платок, ярко-красные облупленные бусы – все указывало на благородную бедность.
– Не густо, – промычал Кравчук и углубился в изучение документов. – Та-ак, паспорт, Александрова Татьяна Петровна, русская, 1925 года рождения, место рождения – Голая Пристань Херсонской области… Надо же, профсоюзный билет, таких уже лет тридцать в природе не существует… Пропуск на студию… Вот это уже интереснее – записки от поклонников. “Татьянушка, солнце мое…” – дальше читать не буду, очень интимно звучит… Последняя датируется пятьдесят восьмым годом. А старушка была сентиментальна, ничего не скажешь. Интересно, кому понадобилось лишать жизни такой божий одуванчик?
Анджей подошел к дивану и плюхнулся рядом с Кравчуком. Закинув руки за голову, он искоса посмотрел на своего директора:
– Может быть, это кто-нибудь из старых поклонников постарался? Из бывших отвергнутых кавалеров? Кто-нибудь из авторов записок, а?
– Сомневаюсь. Сейчас это древние старички, если, конечно, они еще живы… У них не хватит сил, чтобы так точно нанести удар. Но версия с поклонниками не такая уж провальная. Того, кто убил ее, старуха, несомненно, знала – она даже не подумала защититься или не сумела сделать этого вовремя.
– А если она спала? – Я снова, проклиная все на свете, вылезла со своими предположениями. – Или просто дремала на диване? Ее закололи, а труп перенесли и усадили в кресло.
– Сомневаюсь, чтобы она спала. – Кравчук порылся в ворохе вещей, вытащил несколько упаковок с таблетками и пару рецептов. – Видите эти таблетки? Этаминал-натрий. Сильнодействующее снотворное. А еще она принимала реладорм. Тоже снотворное. Судя по всему, ваша Татьяна Петровна страдала обыкновенной старческой бессонницей… Так что насчет “прикорнула на диванчике” – это вряд ли…
– Наша Татьяна Петровна… Не “ваша”, а наша, – запоздало сказал Анджей.
– Что значит – наша?
– Этот труп – наша общая головная боль, Андрюша. Что ты собираешься делать?
– А что ты собираешься делать?
– Брать новую актрису.
Я посмотрела на Братны как на сумасшедшего. Видимо, те же самые чувства испытывал и Кравчук.
– Ты двинулся, Братны! Какая новая актриса? Ты же почти все отснял! Осталось каких-нибудь несколько планов… Неужели все начнешь сначала? Я тебе денег не дам…
– Ну, ты пока еще не мой продюсер. Я буду делать то, что считаю нужным, – окрысился Братны.
– Сними кого-нибудь со спины, и дело с концом.
– Ты можешь заниматься чем угодно, вот только в кино не лезь, пожалуйста. Смерть старухи – это главное, ради чего все делается… Мне необходимо это зафиксировать на пленку.
– Ну и фиксируй, ради Бога. Вот она, перед тобой, смерть старухи, – мрачно пошутил Кравчук, – бери камеру и фиксируй.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
– Не хочу с тобой даже разговаривать об этом. – Кравчук встал, порылся в карманах пальто, висевшего на вешалке рядом с вытертой шубкой и платком старухи, и вытащил портативную рацию размером чуть больше обыкновенного сотового телефона:
– Сеня, подгребай к объекту. Но пока не входи. Будь рядом.
Сеня был личным телохранителем Кравчука. Сунув рацию в карман, Кравчук направился к креслу с телом Александровой.
– Кто же тебя кокнул, бабулька? И за что? Но уж, во всяком случае, не какой-нибудь студийный ворюга… Смотри, даже перстенечек не забрал…
Он бесстрашно поднял руку Александровой: на безымянном пальце левой руки болталось кольцо.
– Перстенек, говоришь? – сразу же оживился Братны. – Что-то не припомню у бабушки никакого перстенька…
В этом Анджею можно было доверять абсолютно: камни были его слабым местом – единственным слабым местом. Именно кольца и мелкие наивные драгоценности первыми отбирались у просителей: в их отъеме гипнотическому Братны не было равных. Подвыпивший дядя Федор как-то выдал тираду по поводу этой страсти Братны: “Если приглядеться, то наш карманный гений – не больше чем помесь сороки-вульгарис и старого барыги-армянина с горы Мтацминда…"
Я тоже помнила, что старуха никогда не носила никаких колец. Она даже отказалась надевать что-либо на съемку, хотя Братны настаивал на этом: “Татьяна Петровна, роль требует, чтобы вы натянули на пальчик крохотный бриллиант, он будет смотреться совсем неплохо…” Истрепавшиеся бусы и серьги в ушах – другое дело. Но интерес Братны моментально потух, стоило ему только приблизиться к кольцу.
– Вот черт, такое дерьмо я бы даже в сортир не надел! Хреновая чешская бижутерия… А на съемках от александрита отказывалась, изводила меня капризами, старая дура… За одно это стоило…
– Заткнись, Братны, – посоветовал Кравчук, выразительно косясь на меня, – любое слово может быть истолковано не в твою пользу…
Это было запоздалое откровение, сейчас все было не в пользу Братны. Впервые с начала нашего знакомства он стал мне откровенно неприятен – я была почти уверена: будь кольцо ценным, он, не задумываясь, сорвал бы его с руки старой женщины, чертов мародер.
– По-моему, она тебя откровенно ненавидит, – продолжал подначивать Кравчук, – твоя ассистентка. Просто вызывающе терпеть тебя не может. Я даже знаю, что будет дальше: шасть со студии в ближайшее отделение милиции – и все выложит как на духу.
– Брось ты. Мы в одной упряжке. И она на моей стороне. Правда, Ева?
Братны подошел ко мне, взял меня за руку и проникновенно заглянул в глаза; я знала, что произойдет дальше, но все равно успела удивиться разительным переменам в Братны и во мне: на этого человека нельзя сердиться, ему можно только подчиняться и идти за ним, умница, гений. Бог и дьявол в одном флаконе, все, что ты делаешь, – единственно правильно…
– Правда, – прошептала я.
Но у Кравчука, видимо, был стойкий иммунитет к гипнотическим штучкам красавчика Братны; не глядя на нас, он принялся рыться на столике. Перебрав открытые коробки с подсохшим гримом, мятые салфетки, несколько захватанных стаканов со следами губной помады по краям, чистоплотный Кравчук изрек:
– Н-да… Гнать в шею нужно таких гримеров. Развела помойку…
Это было несправедливо по отношению к Ирэн – она вовсе не была неряхой. И в отличие от своего привыкшего к роскоши американского интеллектуального кумира славилась запредельным безликим аскетизмом. Ничто в этой комнате не напоминало о ее присутствии: никаких личных вещей, никаких безделушек, все, что было связано с работой, она таскала в огромных размеров бауле, с которым не расставалась. Единственный личностный штрих – крохотная, вырезанная из старого “Советского экрана” фотография Вуди Аллена, заткнутая за край одного из зеркал. Чуть ниже висели еще две фотографии – красавчика сердцееда Жана Маре и интеллектуальной стервы Бэтт Дэвис.
Щелкнув ногтями по изображению очкастого режиссера, Кравчук углубился в изучение стаканов: на его месте я сделала бы то же самое. Понюхав остатки содержимого, директор презрительно сморщился:
– Шампанское. Похоже на девичник, судя по губешкам на стаканах… Даже не выдохлось как следует… – Пошарив под столом, он извлек едва начатую бутылку шампанского, заткнутую пробкой:
– Смотри-ка, Братны, а у тебя народ на работе попивает…
– Он у меня и колется иногда, и коку нюхает, – скромно сказал Братны. – Я это поощряю… Людям нужен маленький допинг для творческих свершений…
– Да знаю я… Связался с тобой… Ладно, все ясно… Ты смотри, а шампанское очень дорогое, коллекционное, даже я себе могу позволить такое только раз в году, на профессиональный праздник работников правоохранительных органов… А я человек небедный. Кто же у тебя в группе деньгами сорит, а, Братны? Пусть подают декларацию о доходах. Та-ак… Наверняка здесь еще тара есть…
Кравчук открыл дверцу стола, покопался там и достал три стакана. Протерев их ослепительной белизны платком, Кравчук ловко разлил шампанское по стаканам.
– Прошу. Не пропадать же добру.
– Думаешь, стоит выпить? – с сомнением сказал Братны.
– Вполне. Берите свой стакан, Ева, – он почти насильно сунул мне в руки стакан, – ну, не чокаясь, за вновь проставленную рабу Божью Александрову Татьяну Петровну.
