Брайан Гарфилд - Кто следующий? Девятая директива
В приемной здания управления делами он обнаружил своего босса Дефорда и генерального прокурора Эккерта, которые разговаривали с журналистами. Эккерт, по устоявшейся привычке политика, говорил, не сообщая почти никакой информации. У него это очень хорошо получалось; его манера высказываться была такой же безличностной, как распечатка с компьютера, а голос звучал, как у полицейского, дающего показания в суде. Это создало ему репутацию хорошего профессионала и компетентного человека; фактически он обладал обоими этими достоинствами, но в настоящий момент, пытаясь играть роль осведомленного, но сдержанного в оценках чиновника, выглядел неестественно. В свою очередь, Дефорд был дураком, но на публику ему удавалось производить впечатление информированной уверенности; он скрывал свою некомпетентность под маской секретности: безусловно, я знаю все ответы, но интересы безопасности удерживают меня от разглашения их в настоящий момент. Чтобы объяснить это, ему требовалось гораздо меньше слов.
Отвечая на вновь заданные вопросы, генеральный прокурор Эккерт монотонно произнес:
— Естественно. Они были проинформированы в присутствии адвокатов, что они имеют полное право отказаться от дачи показаний, и все, что они скажут, может и будет использовано против них, и что они имеют право на консультацию с адвокатом на протяжении всего допроса.
Лайм и Дефорд отделились от журналистов и направились к рабочему кабинету Дефорда. Поворачивая ручку двери, Дефорд сказал:
— Хотел бы я видеть, как они «раскрутят» этого чинушу. Пока им мало что удалось.
Они вошли в кабинет, и женщина за столом приветствовала их равнодушной сухой улыбкой. Лайм проследовал за Дефордом. Босс сел и начал теребить пальцами складку кожи на своей дряблой шее.
— Да, несколько часов назад мне звонил джентльмен по имени Уолберг. Это отец близнецов. Он только что прилетел в Вашингтон, Насколько я понял, он пытается увидеть своих детей, но никто не хочет с ним разговаривать.
Лайм кивнул:
— Он не может вообразить, что его дети хоть как-то замешаны в этом. Должно быть, допущена какая-то ошибка — недоразумение или подтасовка фактов. Или, возможно, они попали под влияние дурной компании. Но это не может быть их вина.
— Похоже, ты уже говорил с ним.
— Нет.
— Э-э… Я уверен, что на его месте я бы чувствовал то же самое.
— Вероятно. — Лайм думал о Сандре Уолберг. Законченная негодяйка эта девчонка; как может кто-нибудь продолжать верить в ее невиновность…
— Дэвид, мне очень жаль, но я сказал этому человеку, что ты ему все объяснишь.
— Ты сказал?
— Он… э-э… ждет тебя в твоем кабинете. Я думал, мне следует сообщить тебе… — Дефорд, поджав хвост, примирительно протянул руку ладонью вверх.
— Ты чертов дурак. — Гнев Лайма усилил выразительность этих бесцветных слов.
Он вышел из кабинета и вместо того, чтобы хлопнуть дверью, закрыл ее с легким презрительным щелчком.
Уолберг имел мрачное лицо профессионального плакальщика. Его руки и щеки были покрыты веснушками, а тонкие рыжие волосы тщательно зачесаны, прикрывая лысину. Он казался скорее печальным, чем негодующим. «Мягкий, как карандаш с маркировкой «ММ», — подумал Лайм.
— Господин Лайм, я Шейм Уолберг, я отец…
— Я знаю, кто вы, мистер Уолберг.
— Я очень признателен вам за то, что вы согласились встретиться со мной.
— Это не мое решение. — Лайм обошел вокруг своего стола, отодвинул стул и сел. — Чего вы, собственно, от меня хотите?
Уолберг глубоко вдохнул. Если бы у него была шляпа, он, наверное, вертел бы ее в руках.
— Они не позволяют мне встретиться с моими детьми.
— Боюсь, что сейчас они скорее дети правительства, мистер Уолберг Это мера предосторожности.
— Да, да, я понимаю. Они не хотят, чтобы к заключенным или от них передавались послания. Они сообщили мне об этом. Как будто они считают, что я принадлежу к лиге анархистов и террористов. Во имя Господа, господин Лайм, я клянусь…
Уолберг остановился, чтобы успокоиться. Он собрался с духом.
— Произошла ошибка, господин Лайм. Мои дети не…
— Мистер Уолберг, у меня нет времени выслушивать ваши сетования.
Эти слова обожгли Уолберга.
— Мне говорили, что у вас нет сердца, но вас считают справедливым человеком. Очевидно, это не совсем так.
Лайм покачал головой.
— Я всего лишь безликий винтик в машине, мистер Уолберг. Вас направили ко мне, чтобы отделаться от вас. Я ничем не могу вам помочь. Моя работа в основном состоит в составлении отчетов по другим отчетам, которые пишут другие люди. Я не сыщик, не обвинитель и не судья.
— Но вы — человек, арестовавший моих детей, не так ли?
— На мне лежит ответственность за аресты — вы это хотите услышать?
— Тогда скажите мне, почему?
— Вы хотите знать, почему я заподозрил ваших сына и дочь?
— Да. Что привело вас к мысли, что они в чем-то виновны? Они бежали? У моих детей были недоразумения с чиновниками, поэтому они побаиваются полиции — вы знаете, как это бывает с молодыми людьми. Но пуститься бегом от человека в форме и с оружием — доказывает ли это, что…
— Вы пытаетесь делать предположения, мистер Уолберг, но я не имею права раскрывать дело, которым занимается правительство. Вам следовало бы встретиться с генеральным прокурором, но, к сожалению, я сомневаюсь, что он вам что-либо скажет.
— Достаточно ли вы прожили, мистер Лайм, чтобы помнить то время, когда могли отличить добро от зла?
— Боюсь, я очень занят, мистер Уолберг. Мне жаль, что вы набрали не тот номер, по которому можно куда-либо дозвониться. Лайм прошел к двери, открыл ее и, придерживая ее рукой, посмотрел на Уолберга. Тот стоял неподвижно.
— Я собираюсь драться за них.
— Да, я думаю, вы должны.
— Куда делась мораль, мистер Лайм?
— Мы все же питаемся мясом, не так ли?
— Я не понимаю вас.
— Мне жаль, мистер Уолберг.
Когда Уолберг ушел, Лайм извлек из ящика для приходящей корреспонденции его содержимое. Около получаса он размышлял о поразительной наивности Уолберга: близнецы обнаруживали массу тревожных признаков, они не могли испортиться за одну ночь; но слова, которые пишут на стенах, всегда предназначаются кому-то другому. Только не моим детям.
В этом месяце сыну Лайма исполнилось восемь лет — он родился под знаком Водолея, и была некоторая надежда, что Биллу удастся дожить до зрелого возраста, не ощутив потребности взрывать здания и людей. Еще два года назад Лайм лелеял мечты, что они с сыном смогут сделать, когда он подрастет; тогда для этого были основания, но сейчас мальчик жил в Денвере с Анной и ее новым мужем, и права Лайма посещать их были сурово урезаны не только правилами этикета, но и расстоянием до Денвера.
Он был там перед самым Рождеством. Он дремал всю дорогу у окна самолета, а в аэропорту они втроем встретили его — Билл, Анна и этот идиот Данди, не придумавший ничего лучшего, чем притащиться туда с ними: худой и энергичный человек с Запада, который все время повторял одни и те же анекдоты, оперировал огромными суммами в связи с арендой сланцевых месторождений и, очевидно, не решался оставить Анну без своего внимания наедине с ее бывшим мужем. Он провел с ними неуклюжий уик-энд: Анна все время разглаживала руками складки на своей юбке и старалась не поднимать глаз. Данди с напыщенным видом демонстрировал отеческие чувства к Биллу и называл его «коротышка»; при этом они оба бросали украдкой взгляды на Лайма, чтобы убедиться, что он все понимал правильно — они создали здесь «настоящий дом для мальчика» и «ему сейчас гораздо лучше, Дэвид, у него есть отец, который все время с ним».
На Билла, которого окружали десять тысяч акров лугов и стада настоящих коров, игрушки, купленные Лаймом в последнюю минуту по пути в аэропорт, произвели слабое впечатление. Прошлым летом он брал Билла в поход, и там они неплохо понимали друг друга, но сейчас, когда лежал снег, брать мальчика было некуда, за исключением полуденного катания на коньках и диснеевских мультфильмов в Ист Колфакс.
Воскресным вечером в аэропорту он прижал свою щеку к щеке ребенка и качнул головой так, что его усы царапнули Билла; мальчик отпрянул назад, в глазах Анны появился холодный упрек. В присутствии Данди, стоящего рядом и наблюдающего, она подставила щеку для традиционного поцелуя — от нее пахло холодными сливками и шампунем — и страстно прошептала ему в ухо: «Не падай духом, Дэвид, не унывай!»
Он неприятно усложнял ее жизнь, и она хотела, чтобы он оставался на расстоянии, но она не хотела посылать мальчика к нему — Лайм должен был приезжать к ней, если он хотел видеть Билла. Это был ее способ держать его на поводке. Она была прижимистой женщиной.
