Анатолий Афанасьев - Между ночью и днем
Я позвонил ему около семи, чтобы наверняка, застать дома. Напряженно вслушивался в длинные гудки. Если Гречанинов в отъезде, то мои дела совсем плохи. Но он снял трубку и глухо пробасил:
— Да, слушаю, Гречанинов.
— Это я, Григорий Донатович. Узнаете?
— Саша? Привет, дорогой! Ты здоров?
По раннему звонку он, конечно, сообразил, что со мной случилось что-то необычное, но я почему-то онемел, словно остановясь на границе надежды и небытия.
— Саша, ты где? Что с тобой?
— Простите, что так рано беспокою.
— Ты же знаешь, я встаю в пять.
Да, разумеется, я помнил: от пяти до семи утра он проделывал свои невероятные гимнастические комплексы, бегал и медитировал. Как-то я пошутил:
— Собираетесь до ста лет дотянуть?
Ответил он, как обычно, серьезно:
— Приходится, к сожалению, держать себя наготове.
— Григорий Донатович, еще раз прошу прощения, но мне необходимо с вами увидеться.
Он не медлил ни секунды:
— В десять тебя устроит?
— Если можно, немного попозже? Часиков в двенадцать.
— Откуда поедешь?
— С Ленинского проспекта.
Гречанинов назвал место встречи: Чистые пруды. На скамеечке с правой стороны, если идти от метро.
— Спасибо, Григорий Донатович, — у меня гора свалилась с плеч.
В десять мне сделали рентген, и Тамара Даниловна пошла смотреть мокрые снимки. Я ждал в коридоре. Вернулась она быстро.
— Ну и что?
— Именно это я сам хотел у вас спросить.
Опытным взглядом я сразу подметил: сегодня она провела у зеркала минимум на десять минут больше, чем обычно. Увы, это уже не имело никакого значения.
— Вот что я скажу вам, Каменков (и фамилию запомнила!). Неделя постельного режима, если не хотите осложнений.
— Тамара Даниловна, пора сказать правду. Вы мне очень понравились, и я готов провести в больнице всю оставшуюся жизнь.
Кривая улыбка, загадочный блеск золотой фиксы.
— Мое дело предупредить. Ключица и ребра срастутся, если не будете их перегружать. С головой серьезнее.
— Не поверите, сколько раз я это слышал со школьных лет.
В сердцах она воскликнула:
— Не представляю, какие могут быть дела, из-за которых стоит рисковать здоровьем!
На это я не стал даже отвечать.
— Что ж, спасибо за заботу, Тамара Даниловна. Предложение об ужине остается в силе. Через месячишко обязательно загляну…
Ее прекрасная фикса теперь засияла без перерыва, но для меня наступила щекотливая минута: я собрался дать ей немного денег (Зураб вчера привез вместе с одеждой все мои сбережения), но боялся: не обижу ли? Смущенно протянул конвертик с двадцатью долларами. Тамара Даниловна приняла это как должное. Все-таки как чудесно упростил отношения демократический век. Принципы (ты — мне, я — тебе), о которых прежде мог только мечтать разве что какой-нибудь скупщик краденого, наконец-то стали нормой человеческих отношений. Тамара Даниловна спрятала конвертик, взамен дала мне две упаковки ноотропила.
— Попринимайте, вдруг поможет!
Я проводил ее до ординаторской и возле двери поцеловал в заскорузлую щеку. Это мое сердечное движение она приняла так же равнодушно, как конвертик.
— На перевязку послезавтра, — сказала на прощание.
— Непременно, — ответил я.
Собраться мне помогли Кеша Самойлов и подполковник. Артамонов понимал, почему я так поспешно убегаю. Сунул обещанный телефон:
— Понадобится, звони. Я предупрежу ребят. А это мой домашний. Выпишусь через неделю.
— Ничего, Юра, еще погуляем на воле.
— Ничуть не сомневаюсь. Только поберегись немного.
Кеша мне завидовал:
— Я бы тоже хоть сейчас слинял, да одежи нету. Как только тварь появится… В этой богадельне от скуки сдохнешь. Пусть сами жрут перловку на тосоле.
— Не гневи Бога, они тебя с того света вытащили.
— А я их просил?
Петр Петрович наблюдал за сборами с укоризненной гримасой. Не ожидал от меня такой прыти.
— По-моему, вы торопитесь, Саша. Полежали, отдохнули бы недельку. Никто же не гонит. Я вам парочку статеек любопытных приготовил. Могли бы обсудить.
Забавно, но эту светлую палату и этих людей, с которыми не провел и четырех суток, я покидал с такой неохотой, будто прощался с родными…
Катю увидел, едва выйдя из отделения. Она сидела на скамеечке напротив входа, опершись рукой на ту же самую спортивную сумку, похоже, заново набитую провизией. Одета была по-дорожному: джинсы, куртка с широкими обшлагами. Поднялась и бросилась мне на шею, при этом чуть не свалила с ног.
— Ты все же сообразуйся, — проворчал я, ощутив боль сразу в нескольких местах. — Упаду — не встану.
Прижалась — сияющий взгляд, родной запах. Откуда она взялась — вот в чем вопрос.
— Соскучилась — жуть! — прошептала.
Добрели до машины. Я шел налегке, но при каждом шаге поскрипывал грудной клеткой, словно бронежилетом. Новое пикантное ощущение. Катя бережно поддерживала меня под локоток, аж вся искрилась переизбытком энергии. Но это понятно — молодая и три дня уже не били. Погода тоже соответствовала хорошему настроению: с тихим солнышком, с утешным мерцанием зелени.
Втиснувшись на сиденье, я первым делом закурил. Катя запихнула сумку на заднее сиденье.
— Что у тебя там? Пироги и борщ?
— Нет. Тряпки всякие.
Она не спрашивала, куда мы собираемся ехать, ей это было безразлично.
— Родителям что сказала?
— В дом отдыха дали горящую путевку. Здорово?
— Они кто у тебя?
— А что?
— Ничего. Надо же мне хоть что-то знать про тебя.
Тут она произнесла одну из тех фраз, которые меня завораживали:
— Сашенька, но ведь все, что надо, ты про меня давно знаешь.
Возразить было нечего: все, что надо, я знал про нее задолго до нашего знакомства, но это как раз меня и тревожило. Я не слишком большой поклонник эзотерических учений.
Не спеша я вырулил на Ленинский проспект. Ничего страшного. Машина слушалась и руки не дрожали. Главное, не крутнуть резко шеей.
— Ну как? — спросила Катя.
— Нормально. Ты вот что, девушка. Мы с тобой теперь как бы на нелегальном положении. Поэтому надо усвоить некоторые приемы конспирации. Как заметишь что-нибудь подозрительное, сразу говори мне.
— Я уже заметила.
От неожиданности я сбросил газ.
— Что?
— Мы уже проехали. Собачки поженились прямо возле телефонной будки. Разве не подозрительно?
— Почему же ты не сказала? Я бы остановился.
— Сашенька, со мной что-то странное происходит. Только не смейся, ладно?
— Что такое?
— Кажется, я счастлива.
Я недоверчиво хмыкнул:
— Расскажи подробнее.
— Мне все время хочется тебя потрогать.
— Еще что?
— Ну, я не спала всю ночь и, наверное, теперь вообще никогда не усну. И потом, я же понимаю, мы попали в ужасную переделку, но мне ни капельки не страшно.
— Это все?
— Если ты прогонишь меня, я умру.
Я взглянул на часы. В принципе у нас еще было время, чтобы выпить где-нибудь по чашечке кофе. Но не хотелось лишний раз вылезать из машины.
— Ты права, — сказал я, — это именно счастье. Оно всегда граничит с идиотизмом. Но не горюй, это ненадолго.
К Чистым прудам подъехал около половины двенадцатого, машину я загнал в знакомый издательский дворик. Поставил так, чтобы была видна трамвайная остановка и вход в скверик.
— Молиться умеешь? — спросил я.
— Да, конечно, — Катя серьезно кивнула.
— Это хорошо. Сиди в машине и молись. Церковь вон в той стороне.
На ее лице отразился внезапный испуг.
— А ты куда?
— У меня свидание с одним человеком. От него, возможно, зависит наше будущее.
— Я пойду с тобой.
— Ни в коем случае. Он напугается и убежит.
— Саша! Умоляю!
Как волшебно менялось ее лицо!
— Не строй из себя нервную дамочку. Вот тебе второе правило конспирации. Абсолютная дисциплина. Приказ старшего по званию не обсуждается. Или забирай свою сумку и катись домой. Из-за тебя меня покалечили, а ты тут цирк устраиваешь. Умоляю! Надо было папочку с мамочкой умолять, чтобы лучше за тобой следили.
— И сколько же мне тут сидеть?
— Сколько надо, столько и просидишь.
Строгай тон на нее подействовал.
— Сашенька, не сердись, но я подумала, вдруг пригожусь. Ты же еще не совсем хорошо себя чувствуешь.
Я поцеловал ее в губы, в мгновенно влажно заблестевшие глаза, но немного увлекся. Минут десять еще ушло на объятия, всхлипывания и уверения.
Когда дошкандыбал до места, Гречанинов был уже там. Сидел на скамеечке и читал газету «Известия». По матово-грязной поверхности пруда скользили два лебедя, белый и черный. То, что они до сих пор уцелели, было невероятно. Лет десять назад, когда я был тут последний раз, они точно так же склонялись друг к дружке длинными шеями, жалуясь на горькую судьбу. Это было хорошее предзнаменование. Значит, не все успели сожрать реформаторы.
