Анатолий Афанасьев - Между ночью и днем

Анатолий Афанасьев

Между ночью и днем

Часть первая

ДУРЬ

В игорное заведение под названием «Три семерки» я вошел около девяти вечера, а через час остался без гроша. Просадил ровно пятьсот тысяч. Карта ложилась с каким-то удивительным паскудством: «шаха» шла вразнобой, а масть обязательно выпадала против трех тузов у партнера.

Немного озадаченный быстротой проигрыша, я переместился к автоматам и там уже без затей «слил» загашник — сто долларов, отложенных на черный день.

После этого — увы! — устроился на высоком стульчаке за стойкой бара, и седовласый осетин дядя Жорик налил мне в долг разгрузочные сто пятьдесят граммов коньяку.

— Чего-то редко бываешь, — заметил сочувственно.

— Дела, — ответил я. От коньяка на голодный желудок по телу прокатился ровный жар и комната, наполненная людьми и электричеством, слегка покачнулась. Рядом, посасывая через трубочку шампанское, скучала девица Люська, потрепанная профессионалка из обоймы здешней обслуги. С Люськой мы были шапочно знакомы и раза два уже сговаривались при случае скоротать вместе вечерок.

— Что, Санчик, продулся?

— Не то слово. Вылетел в трубу. У тебя нет случайно пушки в сумочке?

— Зачем тебе пушка, дорогой?

— Как зачем? Дворяне в таких случаях стреляются.

— Ты разве дворянин?

— Обижаешь, подружка.

Я взглянул на свои руки: пальцы слегка подрагивали, как лапки подыхающего на солнцепеке краба. Дурной знак. До сорока не дожил, как нервы пошли вразнос.

— Дворяне действительно стрелялись, — мечтательно вздохнула Люська, — Но не из-за денег, дорогой. Они стрелялись, когда была задета честь. Сегодня это понятие сугубо архаическое.

До того как утвердиться в самой престижной рыночной профессии, Люська окончила филологический факультет и несколько лет корпела в библиотеках, вымучивая диссертацию на какую-то заумную лингвистическую тему. Сейчас-то она процветала, а в те годы, по ее же словам, была дурнушкой и бумажной крысой. И все же некая щемящая, трогательная нота осталась звенеть в ее душе от тех лет, выброшенных псу под хвост. Пожалуй, у нее можно было стрельнуть тысчонок двести, чтобы доиграть пару конов.

— Хозяин у себя? — спросил я у бармена.

Жорик для приличия оглянулся по сторонам и молча кивнул.

В кислом настроении я вошел в кабинет, обставленный как приемная министра. Гоги Басашвили о чем-то беседовал с двумя бритоголовыми нукерами, и по выражению их лиц было видно, что разговор неприятный. Увидев меня, он поднялся из-за стола и радушно провозгласил:

— Ван, какой гость! Заходи, Саша, заходи, рад тебя видеть, дружище!

Нукеров он шуганул властным мановением руки и потащил меня к трехногому столику в углу, накрытому для незатейливого пира, — спиртное в нарядных бутылках, фрукты, конфеты. Его пыл был понятен. Уже второй месяц я возился с проектом его загородного дома. В коммерческой фирме «Факел» («Строительство особняков для элиты») ему представили меня как самого знаменитого московского архитектора, и выгодный контракт он подмахнул почти не глядя.

Работа почему-то у меня не клеилась. Для самого пустячного эксперимента все же потребен творческий импульс, этакий душевный посыл, а ему неоткуда было взяться.

— Закуси шоколадом, Саша, — посоветовал Гоги, — это лучше, чем лимон.

Он ни о чем не спрашивал, и в этом, как и во многом другом, проявлялось его своеобразное чувство собственного достоинства.

— Гоги, — сказал я, — дай мне еще немного денег.

Он не выказал удивления:

— Конечно, дам, дружище. Но ведь ты получил аванс?

— У меня осталась неделя, верно?

— Верно.

— Уложусь тютелька в тютельку. Будешь доволен, Гоги. Васька Дерн повесится на твоих воротах.

Гоги застенчиво улыбнулся:

— Сколько тебе надо, Саша?

— Пустяк. Триста баксов. Хочу отыграться.

Басашвили поднялся и подошел к небольшому, вроде телевизора, сейфу на стальных ножках. Принес три сотенных и отдал мне.

— Ты хороший человек, Гоги!

— Мы же друзья, правильно?

— Не дай Бог быть твоим врагом, кацо.

В большом зале ширмой был отделен зеленый столик, за которым играли исключительно в «очко». Публика здесь подбиралась постоянная: два-три профессионала да залетные вроде меня. С шулерами я, естественно, не связывался, не нарывался понапрасну, но сейчас, в нетерпении сердца, готов был перемахнуться хоть с самим чертом, тем более что в этом заведении их было полно.

За столиком Веня Гусь, местный интеллигентный кидала, в одиночку доскребывал мошну тучного, средних лет мужчины азиатского обличья, по виду преуспевающего оптовика. Уселись они, видно, давно и сейчас метали по-крупному. Сытая узкоглазая рожа оптовика вспотела и побагровела, зато Веня Гусь был в своем обычном настроении, тонколикий, с длинными запястьями, рассеянно улыбающийся. Он банковал.

— Позвольте и мне картишку, — сказал я.

Гусь глянул приветливо, но толстяк недовольно засопел. Он был прав. Приличный человек не влезет посередине игры, да еще когда в банке не меньше пяти «лимонов». Полезет только такой, которому давно не сбивали пыль с ушей.

— Не терпится, что ли? — спросил оптовик.

— Бывает так, — простодушно объяснил я, — что даже лучше, когда карта сдвинется. Да вы не волнуйтесь, могу и подождать.

— Нам волноваться не из-за чего, — он открыл очередной «перебор», — Пускай те волнуются, которые куда-то спешат.

Гусь невозмутимо объявил «стук» и выдал по последней карте. Краем глаза я заметил, что у толстяка на руках бубновый туз. Он засопел еще громче.

— В банке шесть мохнатых, — напомнил Веня Гусь неизвестно кому. Он готовился к завершающему трюку, дерзкая его улыбка засияла ярче.

— На банк! — решился оптовик и протянул руку за картой. — Открой!

Гусь небрежно метнул рубашкой вверх шестерку треф. Не знаю, как прежде складывалась карточная судьба оптовика, но все страдания измученного, азартного сердца отражались на его лице так же ясно, как в букваре. Набрав семнадцать очков, он впал в некое подобие комы: прикрыл на секунду глаза, и капелька пота повисла на багровой щеке, точно жемчужина. Веня Гусь сделал вид, что подавил зевок, и незаметно мне подмигнул.

— Открой еще одну! — выдохнул оптовик.

Веня швырнул перед ним даму червей. Толстяк вздохнул так тяжко и с таким облегчением, как древний паровоз, дотянувший по воле опытного машиниста до ремонтного депо.

— Себе! — бросил победно.

Как обычно, мне не удалось уследить за манипуляциями Гуся. «Очко» сползло с его тонких пальцев медленно и красиво, как кожура со спелого банана.

— Ну вот, — сказал он виновато. — Опять тебе не повезло, старина. Похоже, сегодня не твой день.

Надо заметить, старина держался стойко. Спокойно пересчитал свои и Венины очки, достал из внутреннего кармана пиджака пухлый бумажник и ловко отслюнил из внушительной пачки двенадцать стодолларовых купюр.

— Зелененькими примешь? — В его сиплом голосе просквозила невнятная угроза, но Гусь не обратил на это внимания.

— Почему нет? Баксы — они и в Греции баксы. Еще конок?

— Да, — кивнул толстяк и взялся банковать. Долго, тщательно тасовал колоду и дал нам с Гусем по очереди подснять. На банк сразу положил пять сотенных.

Игра потянулась поначалу скучно. Мы пощипывали оптовика по маленькой, но карта шла ему хорошо, и минут через двадцать сумма на столе удвоилась. Еще какие-то двое молокососов подгребли сбоку и молча наблюдали за игрой. Астматическое сопение оптовика постепенно перешло в ровный, хотя и с паузами, гудеж, точно он храпел наяву. Его, конечно, нервировала наша собачья пристрелка, да и чувствовал он, что лимит везения вот-вот кончится.

— А вдарю-ка я по пятачку! — грозно объявлял Веня Гусь, словно ставил в заклад голову, и через секунду, мельком глянув на свои карты, с горестным вскриком добавлял к общей куче пять баксов.

— Нет, я, пожалуй, на столько не потяну, — вторил я ему. — Дай-ка, любезный друг, пару карт на три доллара.

Два раза подряд я останавливался на шестнадцати очках, потом на туза с вальтом прикупил десятку, а в следующий раз, наоборот, к двум семеркам открыл туза. По маленькой-то по маленькой, но за несколько кругов сто с лишним баксов выставил. Наконец при раздаче банкир выдал мне крестовую даму, а с ней я всегда чувствую себя уверенно, потому что она напоминает мне Настю Климову, мою старую подружку, которая как-то за один год трижды побывала замужем, и от каждого мужа при разводе получила по однокомнатной квартире.

— На сто пятьдесят, — сказал я.

К даме пришла семерка, валет и шестерка — восемнадцать очков. Не плохо и не хорошо, как купание в мелкой воде. На всякий случай я задумался, как бы замешкался: брать еще карту или нет?