Власть пса - Уинслоу Дон
— А можете сказать, какие на женщине были туфли?
— Кто, я? Нет, — ответил агент. — Но спорю, у вас найдется человек, который сумеет.
Такой человек у Арта действительно есть, и он прилетает сюда на «вертушке» уже через полчаса. Делает слепок со следа туфли и везет в лабораторию. Через четыре часа он звонит Арту и сообщает результаты.
Это Нора.
Она с Кэлланом.
И явно по собственной воле.
Это сообщение ставит Арта в тупик. Что такое? — размышляет он в растерянности. Вариант стокгольмского синдрома? Что? Хотя есть и хорошая новость: Нора жива, во всяком случае, была жива пару дней назад, но есть и плохая: Кэллан прорвался за очерченный радиус поисков. Он ехал в машине, двигающейся на восток, с пленницей, которая не оказывает ему сопротивления, и теперь он может быть где угодно.
И Нора с ним.
— Давай с этого места подключусь я, — говорит Арту Сол Скэки. — Я этого парня знаю. И сумею договориться с ним, если найду.
— Парень убил троих своих старых дружков, похитил женщину, а ты сможешь договориться с ним? — удивляется Арт.
— Мы с ним старые приятели.
Нехотя Арт соглашается. Все разумно: Скэки и правда уже контактировал с Кэлланом, а Арт не может продолжать преследование, не привлекая внимания. Но ему нужна Нора. Она нужна им всем: без нее они не смогут заключать сделку с Аданом Баррерой.
Их дни потекли по приятному устоявшемуся порядку.
Вставали Нора с Кэлланом рано, завтракали. Иногда дома, порой в ресторанчике через дорогу. Кэллан брал еду покалорийнее, посытнее, а Нора овсянку без всяких приправ и подсушенные тосты, потому что фруктов в ресторанчике на завтрак по будням не подавали, только на воскресных бранчах [156]. За завтраком они не разговаривали. Вместо бесед проглядывали газеты.
После обычно отправлялись куда-нибудь прокатиться. Они понимали: разумнее было бы оставить машину позади коттеджа, но оба были фаталистами, к тому же им просто нравилось путешествовать. Кэллан разыскал озеро в семи милях к северу от шоссе. По дороге они любуются проплывающими мимо пейзажами: лугами с возвышающимися кое-где дубами, невысокими холмами; по одну сторону дороги — большие ранчо, а по другую — индейская резервация. Холмы сменяются широкой плоской равниной, начинаются пастбища, холмы остаются далеко на юге (обсерватория Паломар высится гигантским золотым шаром на вершине самого высокого из них), а посредине — большое озеро.
Не такое уж оно и большое — так, овал посреди просторной равнины, но все-таки озеро, и они гуляют по берегу. Обычно тут пасется стадо черно-белых коров породы холстейн, и Норе нравится смотреть на них.
А иногда они ездили мимо Ранчито в долину Калп, в пустыню, где разбросаны огромные валуны, точно великан играл в шарики, потом его что-то отвлекло, и за шариками он так и не вернулся. А случалось — вверх по холму к пику Инаха, где, оставив машину, забирались вверх по короткой тропе на смотровую площадку, с которой были видны все горные ранчо, а на юге — Мексика..
Вернувшись домой, они готовили ланч: для Кэллана сэндвич с индейкой или ветчиной, а Нора ела фрукты, их они покупали на рынке. После ланча они устраивали долгую сиесту. Нора до этого не чувствовала, как же она устала; ее тело требовало отдыха, и она засыпала, не успев головой коснуться подушки.
После сиесты они сидели дома: или в парадной комнате, или, если было тепло, на маленьком крылечке. Нора читала книгу, а Кэллан слушал радио или просматривал журналы. Под вечер они отправлялись на рынок купить еды на ужин. Норе нравится покупать продукты только на один день: это напоминает ей Париж. Она дотошно расспрашивает продавца, какое мясо самое свежее.
— Готовка — это на девяносто процентов закупка продуктов, — втолковывает она Кэллану.
— О'кей.
Ему кажется, что это доставляет ей больше удовольствия, чем еда: она минут по двадцать проводит, выбирая лучшую вырезку для стейка, а съедает потом, ну, может, пару кусочков. Или самое большее — откусит три раза, если это цыпленок или рыба. Из-за овощей Нора особенно суетится: их она поглощает в огромных количествах. Для него она покупает картошку («Ты же у нас ирландец»), но для себя всегда только бурый рис.
Обед они готовят вместе. Это стало ритуалом, которым он наслаждается: они толкутся на крохотной кухоньке, режут овощи, чистят картошку, нагревают масло, жарят в небольшом количестве жира овощи, мясо или отваривают пасту. И болтают. О всякой всячине: о киношках, о Нью-Йорке, о спорте. Нора немного рассказывает ему о своем детстве, а он ей немного о своем, но все тяжелые подробности оба опускают. Она рассказывает ему про Париж: какая там еда, рынки, кафе, река, огни.
О будущем они не говорят никогда.
Они и о настоящем не говорят. Какого черта они тут делают, кто они такие, кто они друг для друга. Они не занимаются любовью и даже не целуются. Им хорошо вместе, и ни один не задумывается, надолго ли, и не пытается как-то обозначить свои чувства. Нора знает одно: Кэллан — второй человек в ее жизни, который думает не только о том, как бы трахнуть ее, и, может быть, первый, которого она сама действительно хочет. А Кэллан уверен: он рядом с ней и этого для него достаточно.
Достаточно, чтобы жить.
Скэки едет по шоссе Санрайз, когда замечает захудалую ферму, похожую на стоянку для машин-развалюх. Любопытно, думает Скэки и сворачивает туда.
К нему подваливает типичная деревенщина в замызганной бейсболке:
— Помочь?
— Может быть, — отвечает Скэки.— Продаешь свои развалюхи?
— Люблю копаться в них, вот и все, — бурчит Бад.
Но Скэки отмечает, что в глазах мужика мелькнула тревога, и действует по наитию:
— Это ведь ты продал недавно тачку, у которой снаружи не открывается пассажирская дверца?
Мужик лупает глазами в точности как олухи в телерекламе «Друзья парапсихологии», типа «Как же это ты узнал?».
— Ты кто? — спрашивает Бад.
— Сколько он там тебе отстегнул, чтоб ты держал рот на замке? — напирает Скэки. — Я тот парень, который заплатит тебе больше, чтоб ты его отпер. Вариант: я конфискую твой дом, твою землю, все твои машины и фото с автографом Ричарда Петти, а потом запихну тебя в тюрьму и выпущу только, когда «Чарджерс» выиграют Супербоул [157], то есть, сам понимаешь, никогда!
Он вынимает пачку денег и начинает отсчитывать купюры:
— Скажи, когда остановиться.
— Ты коп?
— И еще несколько. — Скэки продолжает это увлекательное занятие. — Хватит?
Уже тысяча пятьсот долларов.
— Почти.
— А, ты у нас такой хитренький деревенский жучок, да? — говорит Скэки. — Решил ободрать городского задавалу-идиота. Тысяча шестьсот, этого вполне хватит на пряники, приятель, а кнута, надеюсь, тебе неохота.
— «Гранд» восемьдесят пятого года выпуска, — бормочет Бад, запихивая деньги в карман. — Желтовато-зеленый.
— Номер?
— Четыре АДМ ноль сорок пять.
Скэки кивает:
— Я скажу тебе то же, что сказал тот парень: если кто станет спрашивать, меня тут не было. Ты меня не видел. А разница такая: продашь меня покупателю повыгоднее... — Скэки вынимает револьвер 38-го калибра, — вернусь, засуну его тебе в задницу и стану жать на курок, пока не расстреляю всю обойму. Мы поняли друг друга?
— Да.
— Ну и отлично. — Скэки убирает револьвер.
И, забравшись в свою машину, уезжает.
Кэллан с Норой заходят в церковь.
Они, как обычно, поехали на дневную прогулку, свернули с шоссе 79 у заповедника Кьюмиэй к старой миссии Санта Изабель. Это маленькая церквушка, чуть побольше часовни, построенная в классическом миссионерском калифорнийском стиле.
— Хочешь зайти? — спрашивает Кэллан.
— Да, хотелось бы.
Рядом с церковью стоит небольшая абстрактная статуя, на ней табличка — «Ангел потерянных колоколов», а на доске рядом запечатлена история о том, как колокола миссии в двадцатых годах были украдены, но прихожане по-прежнему молятся за их благополучное возвращение, желая, чтобы церковь вновь обрела свой голос.
