Саша Калина - Лилит

Но оттого, что она пошла за мной, оттого, что зачем-то ей нужно было видеть меня, я и смогла найти дверь, потому что слабый свет свечи немного освещал теперь это помещение.

Я выскочила из дома, добежала до ворот, выбежала на улицу, запрыгнула в машину.

Я все никак не могла попасть ключом в замок зажигания. Наконец смогла завести машину и так сорвалась с ме ста, что удивительно, как я не врезалась ни в один столб, ни просто не залетела в кювет!

Какое-то время я с такой скоростью неслась по дороге, словно решила поставить рекорд мира по скоростной езде под дождем. Могу спорить, что любой мужчина на моем месте давно разбился бы, а если нет, то все равно попал бы в больницу, в психиатрическую. Но женщины намного сильнее. А машиной управляла не я, а кто-то другой, не знаю кто, но кто-то за меня вел машину.

Гроза постепенно утихала, я стала постепенно приходить в себя. В Москву я уже въехала на вполне нормальной скорости. Ужас мой стал проходить, ослабевать. А когда я подъехала к Сережкиному дому (я приехала к нему, потому что до него было ближе), то дождь уже совсем прекратился, а я чувствовала себя уже вполне сносно.

Я почти никогда не пью, редко, по необходимости и очень мало. Но сейчас я нашла у Сережки бутылку чего-то крепкого, кажется, это был коньяк, и сразу выпила целую рюмку. Внутри меня загорелось все, и я почувствовала, что уже полностью пришла в себя и могу спокойно думать и соображать.

И вот что я сообразила.

Во-первых: мертвецы — это всем известно — бродят там, где их убили; потом: если мертвецу и придет такая идея — прогуляться ночью, то зачем ему свечи, это только так придумано, со свечками, чтобы было пострашнее и попоэтичнее, а ведь если рассуждать логично — они должны видеть и в полной темноте лучше любой кошки. И главное — мне стало становиться понятно, что я просто трусливая дура, потому что мертвецы могут разгуливать только в кино, а в жизни им совсем незачем бродить.

Но если это все так (а по-другому быть и не может), то получается, что Мишель жива! Что же это — уже второй раз я принимаю мертвую за живую?

Но тогда выходит, что Мишель устроила это все специально для меня. Но зачем? И с дочкой своей, и сама с собой — все, чтобы из меня сделать дурочку?

А зачем это ей нужно, интересно?

Значит, она что-то хочет от меня скрыть.

Времени второй час ночи. Но ничего. Я подошла к телефону и набрала номер Владислава.

Мне ответили почти сразу. Ответил, судя по тому, что голос был мужской, сам Владислав.

— Я слушаю вас, — сказал он.

Голос у него был не сонный, но для приличия я решила начать с извинений:

— Простите, что так поздно звоню. Надеюсь, что я вас не разбудила.

— Нет, все нормально, я, честно говоря, только что приехал.

— Меня зовут Маша. Климова Маша.

— Да, да, я нашел записку. Вы, наверное, не смогли приехать из-за дождя. Я, честно говоря, тоже приехал позже обычного, решил переждать — такая гроза…

— Да, — зачем-то соврала я, пока еще сама не знаю зачем, — я уже выехала, но поняла, что в такую погоду не смогу найти ваш дом, и вернулась.

— У вас что-то срочное?

— Да, но по телефону я об этом не хочу говорить.

— Я понимаю, — сразу согласился он со мной. — Вы хотите встретиться завтра, то есть сегодня, но немного позже. — Игривой интонацией он дал понять, что шутит.

— Да, но не очень поздно. Чем раньше, тем лучше.

— Я обычно приезжаю в клинику во второй половине, в тринадцать часов.

Я только хотела сказать, что у меня дело к нему совсем не по его профессии, тем более я не знаю, кто он такой по этой самой своей профессии, точнее, какая у него специализация, а так ясно, что он врач, но он сразу продолжил, не дав мне начать:

— Но для вас, думаю, я сделаю исключение. Точнее, я его сделаю для себя, я подъеду на полчаса пораньше.

— Спасибо, — сказала я. — Только я не знаю адрес вашей клиники.

Он сразу назвал адрес, и не только, а заодно и свою фамилию. Я пообещала подъехать к половине первого.

Я положила трубку и задумалась.

Почему он сразу решил сделать для меня исключение, даже не зная, кто я такая? Он знал только мои имя и фамилию из записки, оставленной женщиной, которая со мной говорила по телефону. К тому же он назвал свою фамилию так, на всякий случай и между делом, но я ведь должна знать это, если иду на прием к конкретному врачу. А между тем я не знала не только этого, но и места, где он работает, а его это совсем нисколько не удивило, а наоборот, он поспешил сказать свой адрес, как будто к нему на прием собралась прийти какая-нибудь известная западная кинозвезда или модель и он готов даже сам еще и доплатить за свою работу, лишь бы получить такую рекламу.

Все это очень странно.

Эта клиника была тем местом, где вживляли «золотую нить», делали «подтяжку», уменьшали объем в одной части тела, увеличивали — в другой. Мне ничего этого нужно не было.

Ровно в 12.30 я вошла в кабинет, правильнее будет сказать, меня провела девушка приблизительно моего возраста, в туфлях на высоком каблуке и симпатичном голубеньком халатике, который не доставал до колен сантиметров пятнадцать.

В кабинете не было письменных столов, на которых обычно лежат истории болезней, официальные бланки и рецепты и торчат из пластмассовых стаканов шариковые ручки. Здесь стояли мягкие кресла, диван, журнальный столик, на стенах — не выкрашенных до половины зеленой краской, а оклеенных красивыми обоями — висели картины.

Владиславу было лет пятьдесят, может, чуть больше, но выглядел он совсем неплохо. Но меня волновало другое: мне сразу захотелось попросить его отойти подальше, к противоположной стене, и повернуться в профиль, потому что именно в профиль я видела того человека, который приезжал к Мишель вместе с Вадиком, и мне сразу показалось, что это и был именно он.

— Рад познакомиться с вами, — сказал он мне и действительно радостно, если не сказать счастливо, заулыбался.

Если бы людей, как лошадей на ярмарке, оценивали по зубам, то его можно было бы продать за хорошие деньги и покупатели особо торговаться не стали бы.

— А я не знаю, рада я или нет, — сказала я.

— Присаживайтесь. — И он указал мне на кресло.

Я села в него и сразу провалилась — таким оно было низким, мягким, но и очень удобным. В таком кресле хорошо заниматься.., впрочем, я не о том. В таких креслах плохо вести деловые переговоры. Поэтому я сразу поднялась и сказала, что лучше я сяду на диван. Он тоже был хоть и слишком удобным, но, сидя на этом диване, все-таки можно просто разговаривать.

— А почему вы рады со мной познакомиться? — спросила я, усевшись на диване поудобнее — поудобнее для серьезного разговора.

— Ну, — не сразу нашелся он, — с красивой женщиной всегда познакомиться приятно. Так о чем вы хотели со мной поговорить? — Он сел на единственный в кабинете стул, положил ногу на ногу, вынул из кармана пачку сигарет, бросил ее на журнальный стол, но закуривать не стал.

— О красивых женщинах. А еще о картинах, — ответила я.

— Тогда мне очень жаль, что мы вчера не смогли встретиться. Такие разговоры хороши за чашечкой кофе с коньяком, в крайнем случае в ресторане.

— Но по-моему, у вас такая профессия, что именно о женской красоте только и можно здесь говорить.

— Но не о красивых женщинах.

— Почему?

— Вам могу сказать — чтобы не вызывать в клиентках ревности и зависти.

— А почему мне можно?

— Потому что вам нечего менять в своей внешности и именно к вам у других женщин может быть зависть и ревность.

— Понятно. Благодарности не ждите, по-моему, это не комплимент.

— Конечно. Это не комплимент — это правда.

— А вы всегда говорите правду?

— Нет, конечно. Мужчины вообще редко говорят правду, в крайнем случае ошибаются и им только кажется, что они говорят женщине правду.

— А потом начинают понимать, что ошиблись, — досказала я за него.

— Приятно говорить с умной женщиной, здесь это тоже не так часто встречается.

— Большого ума не надо, чтобы видеть чужие недостатки.

— Но со своими даже самые умные люди не часто соглашаются.

— Мишель — ваша жена? — спросила я, потому что мне надоела эта эстетическая философия, если только такая есть.

— Мишель? А почему вы о ней спросили?

— Я для этого и хотела встретиться с вами, чтобы о ней спросить.

— Только за этим?

— Не только. У меня есть и другие вопросы.

— Может быть, начнем с других?

— Почему?

— Потому что я не люблю говорить с незнакомыми людьми о личном.

— Хорошо, давайте поговорим о картинах. Вы, кажется, очень интересуетесь живописью.

— С чего вы это взяли?

— Мне об этом сказала Мишель, — соврала я.

— Вы с ней хорошо знакомы?

— Нет, не очень. К тому шло, что мы с ней должны были познакомиться получше, но с ней что-то случилось.

— Что с ней случилось?

— Вот об этом я и хотела спросить.