Данил Корецкий - Когда взорвется газ?
Потом на миг прислушался. Наверху сильно трещало. Будто отбросив последние сомнения, Черепахин резко отдернул от стены стеллаж и, не обращая внимания на грохот падающих инструментов, сильно ударил ногой по отсыревшей снизу штукатурке — раз, второй, третий… Прочная на вид стена прогибалась, растрескивалась и, наконец, провалилась, открывая узкий темный коридор, в котором рассеивался и растворялся направленный луч китайского фонарика.
«Якщо в нирци немае другого виходу, то не можна в ний ховатися!»[4] — объяснял за настоящей, «заводской» горилкой с перцем дед Микола, который одиннадцать лет прятался по лесам и схронам, потом двадцать лет скрывался и еще тринадцать сидел в тюрьме, а значит, знал, что говорит.
В свое время Иван Сергеевич скептически относился к такой «мудрости», хотя грамотно устроенный потайной ход сразу привлек его внимание и сыграл немалую роль в покупке дома. Но не из практических соображений, а просто юношеская книжная романтика играла в одном месте… И вот оно как обернулось…
Отодрав напрочь, чтоб не мешал, кусок оштукатуренной дранки, Иван Сергеевич нырнул в сырую черноту потайного хода.
И вовремя. Через несколько минут то, что оставалось от второго этажа, шумно обрушилось вниз. Над пожарищем поднялось и медленно расплывалось густое черное облако, будто на многострадальную дачу сбросили авиационную бомбу. Обгоревшие куски древесины посыпались в подвал, следом просочилась часть черного облака, и там стало невозможно дышать.
— Тво-о-о-ю мать! — побледнев, выругался «черный». — Это бы нам капец пришел!
— Точно… Хорошо, что мы этого мудака не послушались…
«Коричневый» зачем-то переложил пистолет из одной мокрой руки в другую. Но «форт» все равно дрожал и норовил выскользнуть. Оперативник спрятал его в кобуру.
Следователь мигом утратил важность и впал в панику, даже «мудака» пропустил мимо ушей. Он суетливо побежал в одну сторону, в другую, потом стал отряхивать ладони, приговаривая:
— Вот гадство! Что же это делается?! Его завалило! Теперь не отпишемся… Живо звоните спасателям, чего стоите!
— Хватит командовать, у нас свои начальники есть! — зло огрызнулся «коричневый». — А прокуратуре никто не давал права милиционеров на верную смерть посылать!
Крайко с трудом достал мобильник и принялся дрожащим пальцем тыкать в маленькие клавиши.
— Алло, спасатели? Это из городской прокуратуры… Только что у нас подследственного завалило на пожаре… То есть на бывшем пожаре… На пепелище… Да я не шучу и не пьяный… Доложите Николаю Ивановичу, Крайко — моя фамилия…
Тем временем Черепахин протискивался через узкий шестиметровый лаз.
«Только бы не завалило выход!» — мелькнула тревожная мыслишка, и не без оснований: он уже давно не проверял потайной ход.
Но дед Микола сработал все на совесть, и вскоре опальный журналист вывалился прямо в густые заросли шиповника, которые сам же и насадил для маскировки на крутом склоне оврага. Продравшись через колючий кустарник, он, оступаясь и с трудом удерживаясь на ногах, сбежал вниз и, не оглядываясь, помчался на юг, к реке, за которой начинался густой Желудевый лес. У него были черные, в кровь исцарапанные руки, черный, превратившийся в лохмотья костюм и лицо наверняка черное, покрытое жирной сажей. То ли от свежего воздуха, то ли от ощущения очередного неожиданного жизненного кульбита сердце радостно стучало, он взмахивал руками, словно хотел взлететь, но не получалось. В такт бегу он опять повторял некстати привязавшиеся строчки давней песенки: «Птицы из лета вернулись, ага, значит, пора нам валить на юга…»
Никто не гнался за ним, не окликал грозным голосом, не стрелял в воздух.
Наверху «черный» и «коричневый» оперативники, усевшись на садовый столик, допивали водку из плоской стальной фляжки. Крайко нервно расхаживал взад-вперед, обдумывая масштаб предстоящих неприятностей.
Остатки дачи продолжали дымиться, как разбомбленный прямым попаданием ДЗОТ.
Глава 3
Перспективный проект
Два года назад. Украина
— Но наша социологическая служба показала совершенно другой результат — пятьдесят семь процентов!
Простоватое лицо невысокого человека с заметно поредевшими крашеными волосами покрылось багровым румянцем ярости. Потому что сейчас эти простоватость и заурядность, о которых он когда-то знал, но потом забыл, снова стали пробиваться сквозь толстые мазки грима, наложенные значимостью его должности. Ведь если вдруг пропадет весь этот антураж власти — резиденции, безмолвная невидимая охрана, прямая связь с руководителями других государств, кортежи, несущиеся на запредельной скорости по перекрытым улицам, услужливая челядь — от горничной и повара до министров, личные самолеты и спецрейсы, — то что останется от фигуры Президента Тучки? Да ничего! Человек номер один сдуется, скукожится, исчезнет, как лопнувший мыльный пузырь. Останется простой заурядный сельский мужик, которого недруги сделают козлом отпущения не только за действительные грехи, которых тоже накопилось немало, но и вообще за все на свете… А ведь этот идиот предсказывает именно такой конец!
— Откуда вы выкопали эти жалкие пятнадцать процентов?!
Тучка ударил кулаком по столу, бокал с минеральной водой опрокинулся, покатился и разбился о декоративную плитку.
— Откуда, я вас спрашиваю?!
На шум из-за голубой ели метрах в двадцати от беседки выглянул атлетического сложения парень в строгом черном костюме и с наушником в ухе. Убедившись, что ничего угрожающего охраняемому лицу не происходит, он задвинулся на место.
— В государственной социологической службе. Таковы настоящие данные. Почти настоящие, — уточнил Ганзенко, наклонив голову с ровным пробором, словно сверяясь с бумагами в черной кожаной папке.
Он был схож обликом с парнем за елкой — только немного постарше, в плечах поуже да глаза более осмысленные. Потому что Президент использовал не его мускулы, а его мозги.
— Пятнадцать, это с учетом завышающих корректив, реальных возможностей административного ресурса. На самом деле они получили двенадцать процентов. Но побоялись докладывать подлинный результат и раздули его до пятидесяти семи…
— Вот видите! Значит, при желании можно что-то сделать!
Игорь Игоревич Ганзенко — помощник, референт, советник, доверенное лицо — отрицательно качнул головой.
— Извините, Константин Маркович. К сожалению, голосовать будет не социологическая служба, а избиратели. Под пристальным контролем оппозиции и международных наблюдателей. Три процента — это максимум, который можно выжать…
Тучка помолчал.
— А почему вы не боитесь сообщать мне неприятные вещи?
Ганзенко пожал плечами.
— Лет шесть назад вы задали мне вопрос, который требовал неприятного ответа. И я спросил: как отвечать — честно или вежливо? Вы удивились, но сказали: «Честно». И с тех пор я говорю вам правду, а вы позволяете мне это. А когда хотите услышать что-то более приятное, то спрашиваете не у меня…
— Пожалуй, так…
Тучка барабанил пальцами по столу.
— Это очень разумно, — продолжил Ганзенко. — Макиавелли писал, что князь должен выбрать советчика, которому доверяет и только ему предоставить свободу говорить правду. Так нужно, чтобы избежать вреда, который причиняют льстецы и подхалимы…
— Гм…
Столь многозначительным звуком Тучка ограничился. Трудов Макиавелли он не знал — в Высшей партийной школе изучали только классиков марксизма-ленинизма.
Наступила пауза. На дорожке, ведущей от дома, появилась миловидная женщина средних лет в белоснежном переднике и устаревшей белой наколке в гладко зачесанных волосах. На подносе она быстро несла новый бокал и свежую бутылку с нарзаном. В присутствии обслуги разговоры вести не принято.
«Да, все вокруг подхалимничают и врут, все заискивают и ищут только собственной выгоды, тут помощник с неуклюжим именем-отчеством прав на сто процентов, — думал Тучка, рассматривая небольшое озерцо с парой лебедей. — Ни на кого нельзя положиться. А на этого… Игоря… можно?»
Президент редко мог позволить откровенность, даже с самим собой. Представитель старой политической элиты с обычной для той поры «правильной» биографией: родился в крестьянской семье, окончил университет, инженер, кандидат технических наук, удачно женился на дочери заведующего отделом обкома КПСС, после чего пошел по партийной линии: секретарь парткома, завотделом райкома, секретарь горкома… Двадцать семь лет он проходил партийную закалку на различных ступенях номенклатурной работы, и везде его поддерживали, выдвигали, избирали… Так он стал первым лицом в партийной Системе республики, а в те годы большей власти просто не существовало. И можно было всю жизнь сидеть в начальственных креслах — чти начальство, беспрекословно выполняй указания сверху, соблюдай правила игры, и никто не даст тебе пинка под зад, ты не будешь зависеть от крикливой толпы или темных лошадок, вынырнувших ниоткуда… Чего тебе не хватало? Живи да радуйся!
