Власть пса - Уинслоу Дон
Адан очнулся в темноте.
Он понимает, что сейчас не ночь, это на голову ему накинули черный капюшон. Ему трудно дышать, накатывает паника. Руки у него крепко связаны за спиной, он слышит треск моторов, гудение вертолета.
Видимо, мы на какой-то базе, думает Адан. Тут ухо улавливает звуки пострашнее: стоны человека, глухие удары резиной и скрежет металла о кость. В нос ему ударяет острый запах мочи, дерьма, крови, тошнотворная вонь собственного страха.
Он слышит, как ровный, хорошо поставленный голос Наварреса произносит: «Говори, где Дон Педро».
Наваррес сверху смотрит на крестьянина — потеющее, сочащееся кровью, дрожащее, потерявшее человеческий облик существо, скрючившееся на полу палатки, под ногами здоровяков-солдат, один из которых держит кусок резинового шланга, а другой сжимает короткий металлический прут. Люди из наркоуправления сидят снаружи в ожидании сведений. Им требуется только информация, процесс их не интересует.
Американцы, думает Наваррес, не желают видеть, как приготовляются сосиски.
Он кивает одному из federales.
Адан слышит свист резинового шланга и взвизг.
— Прекратите избивать его! — вопит Адан.
— А, ты уже с нами, — говорит Наваррес. Он наклоняется, и Адан слышит запах его дыхания. Пахнет мятой.
— Так значит, ты скажешь мне, где Дон Педро?
Campesino вопит:
— Не говори!
— Сломай ему ногу! — приказывает Наваррес.
Раздается жуткий хруст — federale опускает со всего размаху железный прут на голень campesino.
Словно топор на полено.
И снова визг.
Адан слышит, как человек стонет, задыхается, его рвет, он молится, но не отвечает на вопрос.
— Вот теперь я верю, — заявляет Наваррес. — Он не знает.
Адан чувствует, что comandante [28] подходит совсем близко. На него веет запахом кофе и табака, когда federale говорит:
— А вот ты, я уверен, знаешь.
С головы Адана сдергивают капюшон, но не успевает он хоть что-нибудь разглядеть, как его заменяют тугой повязкой. Его стул запрокидывают назад, да так, что он оказывается чуть ли не вниз головой, а ноги отрываются от пола.
— Где Дон Педро?
— Я не знаю.
Он и правда не знает. В том-то и беда. Адан понятия не имеет, где сейчас Дон Педро, хотя от всей души желает знать. Ему открывается неприглядная правда: если б он знал, то выдал бы. Я не такой несгибаемый, как campesino, думает он, не такой храбрый, не такой преданный. Я сказал бы им что угодно, только б не позволить им сломать мне ногу, не услышать жуткий хруст, не почувствовать невообразимую боль.
Но он не знает и говорит:
— Честно, я понятия не имею... я ведь не дотего...
Наваррес недоверчиво хмыкает.
И тут Адан улавливает новый запах.
Бензин.
В рот Адана запихивают тряпку.
Адан отбивается, но здоровенные лапищи удерживают его, пока ему в ноздри вливают бензин. Ему кажется, будто он тонет. Что в общем-то недалеко от истины. Он давится кашлем, тряпка во рту не дает ему вздохнуть. Он чувствует, как к горлу подкатывает тошнота — сейчас он задохнется от смеси блевотины и бензина, но тут лапищи отпускают его, голова резко дергается, мотается из стороны в сторону, тряпку выдергивают, а стул бросают на место.
Когда Адана кончает рвать, Наваррес повторяет вопрос:
— Где Дон Педро?
— Я не знаю! — Адан задыхается. Он чувствует, как на него накатывают волны ужаса. И он совершает глупость — говорит: — У меня в карманах есть наличные.
Стул снова запрокидывают, заталкивают в рот тряпку. Ручей бензина льется в ноздри, заполняет пазухи, заливает мозг. Адан надеется, что ему не кажется и бензин убьет его, потому что пытка невыносимо мучительна. И когда он почти отключился, стул брякают на место и выдергивают тряпку. Его рвет.
— За кого ты меня принимаешь? Ты думаешь, кто я? — визжит Наваррес. — Я тебе что, дорожный коп, остановивший тебя за превышение скорости? Ты мне подачку хочешь сунуть?
— Простите, — давится словами Адан. — Отпустите меня. Я заплачу, сколько пожелаете. Назовите сумму.
И снова. Тряпка, бензин. Жуткое, кошмарное чувство, будто пламя жжет ему мозг, легкие. Разрывая голову, стучит кровь. Тело извивается, ноги молотят по воздуху. Когда наконец пытка прекращается, Наваррес берет Адана за подбородок двумя пальцами.
— Ты мелкий traficante [29], мусор, — произносит Наваррес. — Ты думаешь, что все продаются? Ну так позволь мне сказать тебе кое-что, ты, засранец! Меня тебе не купить. Я не продаюсь. И нечего торговаться: сделки не будет. Ты просто отдашь мне то, что я хочу.
И тут Адан слышит себя, будто со стороны, — он ляпает очередную глупость:
— Comemierda.
Наваррес выходит из себя. Брызжет слюной:
— Это я буду жрать дерьмо? Я? Тащите его!
Адана рывком ставят на ноги и выволакивают из палатки к отхожему месту, грязной дыре, заполненной почти доверху дерьмом, клочками туалетной бумаги, мочой, мухами.
Federales поднимают за ноги отбивающегося Адана и держат головой вниз над смрадной дырой.
— Так это я буду жрать дерьмо? — визжит Наваррес. — Нет, это ты будешь жрать дерьмо!
Адана опускают ниже, ниже, пока голова не окунается целиком в тошнотворную жижу.
Он старается задержать дыхание. Извивается, крутится, отбивается, но в конце концов вдыхает, забивая нос и рот дерьмом. Его выдергивают из дыры.
Адан пытается прокашляться, хватает ртом воздух.
Его еще раз погружают по плечи.
Закрывает плотно глаза и, крепко сжав губы, он клянется лучше умереть, чем еще раз глотнуть дерьмо, но скоро в голове у него начинает бухать, легкие требуют воздуха, мозг вот-вот взорвется, он приоткрывает рот и глотает жижу, и его снова выдергивают и швыряют на землю.
— Ну так кто жрет дерьмо?
— Я.
— Окатите его из шланга.
Струя под напором причиняет боль. Он стоит на четвереньках, давится, его выворачивает, но вода приносит облегчение.
Гордость Наварреса удовлетворена, теперь он чуть ли не по-отечески наклоняется над Аданом и спрашивает:
— Ну а сейчас скажешь, где Дон Педро?
— Но я... не знаю! — кричит Адан.
Наваррес покивал головой:
— Вытаскивайте второго!
Через несколько минут federales выволакивают из палатки campesino. Когда-то белые штаны у него заляпаны кровью, разодраны. Левая нога сломана, сквозь рану торчит кость.
Адан видит это, и его тут же снова рвет.
И совсем уж выворачивает наизнанку, когда его тащат к вертолету.
Арт крепко зажимает платком нос.
Но дым и пепел все равно проникают в легкие, оседают во рту, щиплют глаза. И только Богу известно, думает Арт, какой ядовитой дрянью я дышу.
Он подъезжает к небольшой деревушке, притулившейся на повороте дороги. Campesinos стоят по обе стороны дороги, глядя, как солдаты готовятся поджечь крытые соломой крыши их casitas [30]. Молодые солдаты нерешительно оттесняют их, когда те пытаются спасти хоть какие-то пожитки.
Тут Арт замечает сумасшедшего.
Высокий плотный мужчина с шапкой белых волос, лицо, заросшее седой щетиной, рубаха выпущена на синие джинсы, в кроссовках. Он держит перед собой деревянный крест — ну просто бездарный актер из второразрядной киношки про вампиров. Человек проталкивается через толпу campesinos, подходит к оцеплению.
Солдаты, видно, тоже сочли его за сумасшедшего, они расступаются, позволяя пройти. Арт наблюдает, как, широко шагая, человек переходит дорогу и встает перед домом, загораживая его от двух солдат с факелами.
— Во имя Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа, — вопит седовласый, — я запрещаю вам делать это!
