Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит» - Энтони Бучер

— Ради всего святого, сержант, — воскликнул Джонадаб Эванс, — признавайтесь, как сказал бы лейтенант. Вы пытаетесь обыграть нас в наших же трюках с саспенсом?

Сержант выглядел изумлённым.

— Вы всё ещё не понимаете? Ну, вы же знаете эту игру. Конечно, знаете. Вы говорите: тук! тук! — а тот другой парень говорит: кто там? — а вы говорите: Голди, — а он говорит: Голди кто? — а вы говорите: Голди сам знаешь, кто. Шутка, понимаете?

— Как по мне, всё это дело та ещё шутка, — сказал Финч. — Какого чёрта, сержант, вы тут трещите?

— Эми кто? — сказал Ватсон. — Эми Грант. Видите? Как в игре. Это шутка. Эми Грант — это не имя. Это слово. Игра слов, вот. Эми Грант значит то, что вы говорили. То французское слово.

— Французское слово! — чуть не взорвался Финч.

Но остальные поняли.

— Эми Грант! — выдохнул Фернесс. — Ну конечно же — эмигрант! Это не могло значить ничего другого.

— Но почему? — вопросил Джонадаб Эванс, по-видимому, слегка озадаченный тем, что повторяется его обвинительное заключение. — Если он действительно герр доктор Отто Федерхут?

— Он наци, — просто сказал сержант Ватсон.

— Сержант, — рассмеялся Харрисон Ридгли, — всё слишком красиво, чтобы это портить, но вы просто свихнулись. Герра Федерхута вышвырнули из Австрии, и вся его профессиональная карьера полетела к чертям лишь потому, что он отказался быть тем, кого вы называете «наци».

— Конечно. Я знаю. Они так делают. Мой друг занимался этим делом в Шанхае. Это их фокус. Они выгоняют парня, а потом он приезжает в эту страну, и благодаря тому, что он эмигрант, он знакомится со всеми людьми, кто работает тут против наци. Тогда он отправляет отчёт домой, а они принимаются за их родственников и так их останавливают. Конечно, это он и задумал. Помните, как он всё время требовал, чтобы Вейнберг представил его здешним немцам, которые против наци?

— Но, мой дорогой Ватсон, — с улыбкой запротестовал Ридгли, — как насчёт той сцены в «Ратскеллере»? Конечно, они с метрдотелем должны были пасть друг другу на грудь и загорланить Horst-Wessel-Lied.[124]

— Постановка, — терпеливо проговорил сержант. — Он заметил лейтенанта и остальных. Отличный шанс рассеять любые сомнения, которые могли у них возникнуть после шпионского приключения Фернесса.

— И вы объясняете его отказ предложить решение, уличающее кого-то ещё, так же, как Эванс?

— Нет. Не думаю. Я думаю, наверное, у него просто есть совесть.

Финч начинал проявлять интерес.

— И что вы на всё это скажете, мистер Федерхут?

— Что мне сказать? — Федерхут встал со всем своим седовласым юридическим достоинством и подошёл к двери, где спокойно остановился перед дородным сержантом. — Вот что я скажу, мой дорогой Ватсон. Я был в офисе Ассоциации профессионального устройства беженцев. Ваша же полиция говорила с Herr Арбэтнотом. Он знал меня в Wien;[125] о самозванстве речи быть не может. Я был там.

— Конечно, — сказал сержант Ватсон. — Вы там были. Позже.

— А до этого, — продолжал Федерхут, — я ехал в автобусе в Пасадену, а затем на такси в Ассоциацию.

— Погодите, — возразил сержант. — Доктор Боттомли видел, как вы садились в автобус, верно. Но это не значит, что вы уехали в Пасадену. Вы вышли через пару кварталов и взяли такси до угла Второй улицы и Мейн. Вы уехали из Голливуда в 11:32. Значит, добрались до центра около 11:50. То, что там случилось, заняло бы не больше десяти минут. И у вас оставалось ещё тридцать пять минут доехать до Пасадены на другом такси.

Федерхут захохотал.

— Это так komisch,[126] что дважды за один вечер я, судья, должен быть обвиняемым, но, к счастью, мои обвинители так глупы. Зачем мне хотеть убить герра Уорра?

— Вы и не хотели. Сперва. Это как лейтенант сказал про профессора. Вы просто хотели обставить других. Это вы и делали по телефону — зачитывали номера музыкальному магазину и спрашивали, что это за пластинки. Итак, вы ускользаете от Боттомли и прокрадываетесь в отель «Элитный» посмотреть, что будет дальше. Но когда вы находите Уорра, тот пьян и начинает хвастаться, и вы видите, что он действительно знает, что вы задумали, и может это доказать. Итак, вы убиваете его. Видите ли, сэр, — повернулся он к Финчу, — вот о чём мы всё время забывали. Мы выяснили, что всё, что Уорр подбросил нам про Боттомли, Эванса и Фернесса, правда, так что не следует ли думать, что и остальное тоже правда?

— Как холмсианец, — проговорил Федерхут, — я в восторге от этого решения Ватсона. Но как юрист я не впечатлён. Это догадка, и больше ничего. Будь вы в суде, мой дорогой Ватсон, как бы вы попытались это доказать?

— Как по маслу. Я бы поймал обоих этих таксистов и привёл их туда. Они видели вас прямо на месте преступления.

— Верно, — рассудительно заметил Федерхут. — Их показания были бы весомы, не так ли? И поэтому, мой дорогой Ватсон, мне придётся просить вас освободить этот дверной проём, пока я выйду из дома, иначе, к сожалению, я вынужден буду выстрелить в вас, как иногда стреляют в замок.

Он повернулся ровно настолько, чтобы позволить всем увидеть пистолет в его руке.

— Я не боялся, джентльмены, вашего коллективного ума. Вы так сильно напрягались, что я знал — столь простой истины вы не откроете. Но наш всеми любимый сержант изменил мои планы. К несчастью, он уничтожил работу, ради которой я сюда прибыл; пусть это будет для него утешением, если он достаточно мудр, чтобы отойти от этой двери и остаться в живых.

Никто не проронил ни слова, даже Харрисон Ридгли. Поворот произошёл столь внезапно, так тихо, что говорить что-то не имело смысла.

— Пусть послужит ему утешением и то, что он проницательно догадался. Всё даже, как он сказал. Я обнаружил, что Уорр имел некие документы в распоряжении. Их я изъял, а с ними некоторые другие. Я щедр, видите ли. Там были показания под присягой — не знаю, как полученные, — доказывающие, что мистер Эванс не настоящий Джон ОʼДаб; были и другие показания, которые могли бы заинтересовать герра Ридгли. Вы мне нравитесь, джентльмены, и я был рад служить вам. Но больше всего я рад тому, что служил Третьему Рейху и нашему Вождю, — он проговорил это просто, без всякого фанатизма. — Вы слишком много говорите в этой стране о злодеяниях нацистов. Вы делаете из них людоедов и монстров. Мы люди, meire Herren, и вот чего вы