Мотылек в бамбуковой листве - Ян Михайлович Ворожцов
Данила поднялся и развернулся по направлению к двери, подтянул руки к животу, покачал их и левую переместил скользящим движением вперед, прикидывая взаимодействие с подразумеваемым ружьем, прицелился в направлении входной двери, где находился в момент выстрела воображаемый Ефремов, затем огляделся по сторонам, Ефремов тоже стрелял, причем дважды, пронзительные и обрывистые звуки Акстафой услышал за стенкой поверх выстрела из ружья – из рамы извлекли несколько дробин седьмого номера… по куропаткам летом стрелять самое то… и в Ефремова тоже… а что же по гильзе?
По гильзе!
Учитывая, что убийца, предположительно, рассчитывал выстрелить повторно, чисто механически, чисто инстинктивно – то, выброшенная из ствольной коробки, – Данила провел рукой в воздухе справа, – гильза могла отскочить в гостиную комнату по правую руку и по линолеуму закатиться под диван…
Данила опустил руки, визуализируя все случившееся. Потом опять наклонился к обуви, поднимая одну за другой, услышал тихий нехарактерный катящийся звук, когда поднял туфлю и наклонил ее на ладони… и уже минуту спустя в яростном и зыбком, в бронзово-золотом свете жужжащей коридорной лампы вместе с Ламасовым, который с высоты своего роста нагнулся так, словно вот-вот, целиком и полностью, от головы до кончиков пяток, войдет в туфлю, намереваясь уместиться в ней.
– Запакуй и оформи, по протоколу… Не забыл еще?
– Помню… Вспомню.
– Долго ты по монастырям колесил, друг ситный. Надеюсь, мудрость нашел – пора теперь возвращаться к работе в полную силу.
Варфоломей коротко, с ободряющей веселостью ухмыльнулся, опустил глаза в не дававший ему покоя справочник, а спустя минуту неожиданно застыл, и лицо его, худое, вытянулось.
– Черницын!
– Кто?
– А вот смотри, Черницын, Ярослав Львович.
– И кто это?
Ламасов придвинулся к Даниле и, перемещая палец вниз, показал ему вычеркнутые фамилии, Черницына Б.У., Черницына Г.И., Черницына К.О., Черницына Ф.С., зачеркнутые, кроме последнего с инициалами Я.Л.
– Черницын… Черницын, как же так-то? Ну, ты что ж, Данила… Черницын-то, Ярослав Львович, ранее подозревавшийся в убийстве Тараса, вот он, мужик наш! Ефремов, значит, напрашивался, губительного контакта искал с предполагаемым убийцей Тараса, в крестовый поход хотел отправиться, агась! Ясненько все, – Ламасов положил руку Даниле на плечо, – вот тебе спецзадание, Крещеный, бери-ка ты с собой Журавлева, Евгения Васильевича, да Синицына, Сергея Дмитриевича, и езжайте-ка вы всей бригадой на хату к этому Черницыну, я адресок его не помню уже, но ты к малогабаритному коммутатору нашему в служебной машине спустись, оценишь заодно оснащение новое, в отделение звякни – там тебе быстренько продиктуют, что, куда и как. Ну, за дело!
– Понял, понял… Синицын, Журавлев… ох, серьезно?
– Ага, наши запретные птицы, наши молодчики. И уж поверь, лучше – пьяный Журавлев, чем трезвый Синицын! Ну, бегом!
– Понял, старшой.
Ламасов крикнул ему вслед:
– Данила! Стой-ка!
– Что?
– Вспомнил адрес Черницына, запоминай: Сухаревская шесть, квартира двадцать два. Минут семь-восемь отсюда.
Варфоломей наблюдал, как Данила торопливо уходит, и ухом, единственно слышащим ухом, слышал, как он быстро-быстро спускается по ступеням, минуя марши и пролеты двух этажей.
И когда Данила наконец ушел совсем, и с деревянным звуком захлопнулась ветром подъездная дверь, Варфоломей выдохнул и направился к Акстафою, опять вошел, не постучавшись, и застал этого негигиеничного жильца, этого эскаписта, будто сюрреалистического персонажа, за курением очередной сигареты, и стоял он, по своему обыкновению, на табуретке, дымя в форточку, и только незаинтересованно, устало оглянулся, когда услышал шаги пришедшего к нему Ламасова.
Акстафой увещевательно, шутливо, злобно-ядовито бросил:
– Будьте как дома, начальник!
Ламасов, пропустив его слова мимо ушей, спросил:
– У вас, между прочим, в подъезде весь потолок отсырел…
– Знаю, – небрежно отозвался Акстафой, – жильцы снизу с полмесяца назад специалистов вызывали, над квартирой Рябчикова трубопровод прорвался, а вода – слава Богу! – в сторону утекла, едва-едва стенку промочила мне, а с улицы – там дай боже! Но, конечно, и соседей снизу – их-то лихо прополоскало!
Варфоломей глядел на него молча.
Акстафой опомнился, спросил:
– Вы про отсыревший потолок спросить хотели?
– А вы, Алексей, нечасто, я вижу, на себя чужую работу берете?
– В смысле? Хотите сказать – мне надо было с губками тут стоять или с тазиком, с ведрами, может?! – влагу впитывать, каждую пролитую каплю ловить? А ради чего? Меня-то оно обошло – и ладно, а сейчас хоть в доме тише сделалось, они все к родне переехали – скоро, правда, тут ремонтировать начнут.
– Я вот гляжу на вас, Алексей, вы только не оскорбляйтесь, не подумайте, и вижу, что не из тех вы людей – кто добровольно способствует поддержанию общественного порядка, ой не из них.
Акстафой опустился, взял консервную банку и стряхнул пепел:
– Вы на что… Варфоломей Владимирович, или как вас там… намекаете? Уж по-человечески скажите, прямо, пусть мне ножом по сердцу будет прямота, но я как-нибудь переживу.
– Что там было, на стене-то?
– На которой?
– Которую вы закрасили.
Акстафой мотнул головой:
– А-а, это! Творчество народное, мерзопакость всякая, а ко мне, между прочим, сын в гости наведывается! Вот я и не хочу, чтобы он лишний раз в человечестве разочаровывался.
– В жизни у него, наверно, разочарований за глаза хватит.
– Глеба жизнь – не моя.
– Это верно, и долги отцовские, я так понимаю – ваши.
Акстафой повернулся к Ламасову и уронил голову в плечи.
– Давайте-ка мы, Алексей, признаемся – смелее!
– Не в чем мне признаваться!
– Что вы, в самом деле, как дите малое, мы оба знаем, что там написано было – или мне у вас шпатель взять да соскрести, отколупать труды ваши, вот там и поглядим… или же вы мне, как человек человеку поможете, время общее сэкономите?
Акстафой процедил сквозь зубы:
– Откуда узнали?
– А я к Ефремову чуть больше двух недель назад наведывался и ненароком, невольно, но прочитал… творчество народное – так что от меня увиливать было изначально бессмысленно!
Акстафой слез с табуретки, сел, уперся локтем в столешницу и курил, по-женски как-то, медленно перебросив ногу на ногу.
– Мне-то казалось, что мы с вами, Алексей, начистоту будем разговаривать, что я вам, как милиционер, доверие внушаю.
Акстафой промолчал.
– Давно написали-то?
– С полмесяца как или больше… ближе к концу ноября, что ли.
– Долго у вас руки доходили… чего ж щас-то спохватились?
– Рябчиков, хозяин квартиры, интересовался, почему я плату просрочил, я и подумал, не дай Бог он нагрянет, два плюс два сложит и живо сообразит, а мне потом – расхлебывай зазря!
Ламасов, позабавленный нахальством,