Лондонский туман - Кристианна Брэнд
Сэр Уильям встал, подцепил каблуком заднюю сторону скамьи, ухватился обеими руками за края черной мантии и начал задавать рутинные вопросы, на которые, слава богу, следовало отвечать предельно кратко, предаваясь приятным размышлениям о перспективе свободной второй половины дня завтра. Учитывая, что дело против обвиняемого разваливается, процедура едва ли могла продлиться дольше.
— Ваше имя Луиза Джейн Эванс? — (Можно отправиться в Королевский автомобильный клуб и сыграть в гольф...) — Вы бабушка свидетеля Томаса Эванса? — (Или съездить к детям в школу...) ~ Вы проживаете вместе с ним в его доме? Вы помните вечер двадцать третьего ноября? Возможно, вы расскажете нам кратко, своими словами...
Миссис Эванс охотно пустилась в воспоминания об упомянутом вечере, начав с прибытия подноса с ее ужином.
— К Матильде — жене моего внука — пришел в гости этот француз. Поэтому я сидела у моего камина и читала Роберта Хиченса...
— Пожалуйста, миссис Эванс, придерживайтесь только существенных фактов.
Миссис Эванс с сожалением пожала плечами — пускай прокурор вспомнит, когда придет время, что это он, а не она, отверг Роберта Хиченса, как несущественный факт. В четверть десятого пришла Матильда помочь ей снять платье и волосы...
— Прошу прощения, миссис Эванс, очевидно, мы не совсем правильно расслышали.
— Помочь мне снять платье и волосы, — повторила бабушка и весело добавила: — Маленькую оладью поверх моих собственных волос — вернее места, где они отсутствуют, если вы понимаете, о чем я. — Она положила левую руку на плоскую черную шляпу и повернулась к присяжным, игнорируя протесты обвинителя. — Сейчас вы не можете ее видеть из-за шляпы, но если считать ее первой оладьей, то под ней вторая в виде кусочка белого кружева, а под ней третья, сделанная из волос, так что получается стопка оладий. Французы называют их креп-чего- то-там, но они пропитывают их топленым маслом и ликерами, что, несомненно, очень вкусно, но на мне выглядело бы несколько странно, не так ли? — По ее веселому лицу пробежала тень. — Простите, кажется, я несу ахинею. У меня часто путаются мысли.
— Старайтесь придерживаться событий, миссис Эванс. Мы хотим, чтобы вы рассказали нам очень кратко, что видели и слышали в тот вечер.
— Если подумать, то это походило на оладью, — задумчиво промолвила бабушка. — Маленькую белую круглую оладью, плавающую в сумраке...
Судья и прокурор обменялись взглядом полным отчаяния.
— Миссис Эванс, я просил рассказать, что вы видели в тот вечер.
— Но я это и рассказываю. Маленькую круглую белую оладью, плавающую в сумраке холла. — Она добавила, что в пустыне ночь наступает быстро, о чем бы они знали, если бы уделяли больше внимания Роберту Хиченсу.
Сэр Уильям пожал плечами с безнадежным видом.
— Думаю, милорд, нам придется...
Но судья сделал еще одну попытку.
— Давайте успокоимся, миссис Эванс, и постараемся не путаться. Вы говорите, что в тот вечер посмотрели сверху в холл, который не был ярко освещен, и увидели...
— Плавающую там маленькую белую оладью. — Миссис Эванс доверительно улыбнулось. — Только в действительности это была не оладья.
— Не оладья? — оживился судья Риветт. — Тогда что же вы увидели?
— Разумеется, лысую макушку этого француза, — ответила старуха, продолжая улыбаться.
Инспектор Чарлзуэрт рискованно наклонил свой стул назад и бросил через плечо Кокриллу:
— Этого вы и ожидали?
— Да. По крайней мере, это начало. — Но в его голосе не слышалось ни торжества, ни радости. — Теперь с вами все будет в порядке — вы спасли свою шкуру.
Но шкуру инспектора Чарлзуэрта спас инспектор Кокрилл, причем не в первый раз.
— Вы чудо, Кокки! Что вы сказали старухе?
— Я? Ни слова, — удивленно отозвался Кокрилл.
— А за ленчем?
— Она ела ленч в одиночестве — я прислал ей его сюда. Я весь день не видел ее и не разговаривал с ней.
Дискуссия вполголоса между судьей и обвинителем подошла к концу, и сэр Уильям снова поднялся. Пристав призвал к тишине, и Чарлзуэрт, все еще неудовлетворенный, опустил свой стул. Судья заявил сердито и абсолютно несправедливо, поскольку сам кипел от возбуждения и любопытства, что, если разговоры и шепот не прекратятся, он велит очистить зал от всех, кто не имеет отношения к делу, и попросил прокурора продолжать. Сэр Уильям вежливо осведомился, почему миссис Эванс отступает от своих же показаний, данных в другом суде. Миссис Эванс рассеянно переспросила, о каком другом суде идет речь, и пожаловалась, что в эти дни ее подводит память.
— Вы никому не говорили раньше, что видели покойного в тот вечер?
— Конечно, это было до того, как он стал покойным, — живо отозвалась миссис Эванс. — Все знают, что я видела его потом, когда спустилась в холл. Но тогда его лысина уже совсем не походила на круглую белую оладью!
— Да-да, — поспешно сказал прокурор. — Но вы говорите, что видели его раньше — прежде чем он умер?
— Только его макушку, когда я посмотрела вниз в холл.
— И сколько тогда было времени?
— Как только церковные часы пробили половину десятого, Матильда пошла сажать ребенка на горшок — сразу после того.
Судья Риветт вмешался, напомнив присяжным, что телефонный звонок якобы от Рауля Верне, сообщающий, что он подвергся нападению, состоялся в... где-то у него это записано... да, приблизительно в восемнадцать минут десятого. Он выпрямился, придерживая пальцем страницу, и внимательно посмотрел на старую миссис Эванс. Сэр Уильям в отчаянии переводил взгляд с судьи на защитника и снова на свидетельницу.
— Возможно, вам лучше и дальше рассказывать своими словами, миссис Эванс... Ваша честь, вы ведь понимаете, что я брожу в тумане?..
Старческий голос четко прозвенел в притихшем зале.
— На чем я остановилась?.. На том, что Матильда сняла мои волосы, и это привело нас к оладьям, не так ли? — Казалось, она рассказывает сказу о Золушке детям, собравшимся у камина. — Ну, это было около четверти десятого — как раз перед знаменитым телефонным звонком. Потом Тильда пошла к себе в комнату — очевидно, немного подкрасить лицо, а через пять минут вернулась. Я уже надела ночную рубашку, она помогла мне лечь в кровать и пошла к ребенку. Была половина десятого, так как мы слышали бой часов. Я сидела в кровати, читая Роберта... мою книгу, — поправилась миссис Эванс, виновато
