Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой
– Совершенно верно, – подтвердил Пуаро. – Леди Уоллес, касательно прошлого четверга…
– Ах да, мы же об этом говорили, а потом я привела вас сюда, посмотреть на портрет. Да, Нэнси была в тот вечер здесь.
– С которого и до которого часа, мадам?
– Я точно не помню. Знаю, мы договаривались, что она придет в шесть и принесет картину, и, по-моему, она не опоздала ни на минуту. К сожалению, я совсем не помню, когда она ушла. Приблизительно часов в десять или позже.
– И все это время она провела здесь – от прихода до ухода? Никуда не отлучалась?
– Нет. – У Луизы Уоллес был озадаченный вид. – В шесть она пришла с картиной, мы просидели все вместе до десяти, и потом она ушла совсем. А в чем дело?
– Вы можете подтвердить, что миссис Дьюкейн ушла отсюда не раньше половины девятого?
– О боже, ну, конечно. Она ушла значительно позже. В половине девятого мы все были еще за столом.
– Кто «мы»?
– Нэнси, Сент-Джон и я.
– А ваш супруг, если бы я мог поговорить с ним сейчас, подтвердил бы ваши слова?
– Да. Надеюсь, вы не хотите сказать, что я обманываю вас, месье Пуаро?
– Нет-нет. Pas du tout.
– Вот и хорошо, – сказала Луиза Уоллес решительно. И снова повернулась к портрету. – Знаете, ей особенно удается цвет. Нет, конечно, она замечательно рисует и лица, но ее особый талант – создание цветовой гаммы. Посмотрите, к примеру, как свет падает на мое зеленое платье.
Пуаро видел, о чем речь. Зелень платья словно переливалась, казалась то светлее, то гуще. Никакой постоянной тени не было. Свет словно менялся прямо на глазах у зрителя; таково было искусство Нэнси Дьюкейн. На портрете Луиза Уоллес в зеленом платье с глубоким вырезом сидела в кресле; рядом, на деревянном столике, стояли синий кувшин и тазик для умывания. Пуаро прошелся по комнате, оглядывая картину то с одной точки, то с другой.
– Я хотела заплатить Нэнси за этот портрет по ее обычной таксе, но она отказалась наотрез, – сказала Луиза Уоллес. – Мне повезло иметь такую щедрую подругу. Знаете, кажется, мой муж меня немного к ней ревнует, – я имею в виду картину. Наш дом полон его картин, ни одной свободной стены нет. Одни его картины, пока не привезли этот портрет. У них с Нэнси соперничество. Глупое, я не обращаю на него внимания. Они оба отличные художники, каждый по-своему.
«Значит, Нэнси Дьюкейн подарила картину Луизе Уоллес», – размышлял Пуаро. Совершенно бесплатно или все-таки в обмен на алиби? Немногие верные друзья в состоянии не поддаться на уговоры сказать маленькую безобидную ложь, получив такой роскошный подарок. Пуаро сомневался, стоит ли говорить Луизе о том, что его привело к ней расследование убийства. Пока она ничего об этом не знала.
От этих размышлений его отвлекло появление горничной Доркас, которая ввалилась в комнату с тревожным и озабоченным лицом.
– Прошу прощения, сэр!..
– В чем дело? – Пуаро уже готов был услышать, что она по нечаянности подожгла его пальто и шляпу.
– Не желаете чашку чая или кофе, сэр?
– Вы об этом пришли меня спросить?
– Да, сэр.
– И только? Ничего больше не случилось?
– Нет, сэр. – Доркас смотрела на него озадаченно.
– Bon. В таком случае, да, пожалуйста, кофе. Спасибо.
– Вот и правильно, сэр.
– Вы это видели? – проворчала Луиза Уоллес, когда Доркас протопала из комнаты вон. – Невероятно, правда? Я была уверена, что она пришла объявить об увольнении в связи с тем, что ее мать лежит при смерти. Нет, с этой девушкой не хватит никакого терпения. Надо бы мне взять да и уволить ее, но даже плохая помощь лучше, чем никакой. В наше время так трудно найти приличную служанку.
Пуаро выразил свое сочувствие подобающими случаю звуками. Обсуждать прислугу ему нисколько не хотелось. Куда больше его интересовали собственные идеи, в особенности та, которая осенила его, пока леди Уоллес жаловалась на горничную, а он разглядывал синий умывальный прибор на ее портрете.
– Мадам, позвольте спросить… эти другие картины на стенах – работы вашего мужа?
– Да.
– Как вы и говорили, он тоже замечательный художник. Буду польщен, мадам, если вы соблаговолите показать мне ваш прекрасный дом. С удовольствием взгляну на картины вашего мужа. Вы ведь говорили, что они на каждой стене?
– О, да. Я с удовольствием устрою вам экскурсию по картинной галерее Сент-Джона, и вы убедитесь, что я нисколько не преувеличиваю. – Луиза просияла и захлопала в ладоши. – Замечательно! Хотя жалко, что Сент-Джона нет дома, – он рассказал бы вам куда больше о своих картинах, чем я. Но я буду стараться. Вы бы удивились, месье Пуаро, если бы узнали, сколько людей в нашем доме никогда даже не заикаются о картинах. Взять хотя бы Доркас. Если бы на месте картин висели кухонные полотенца в рамах, она бы и то чаще на них смотрела. Ну что же, начнем, пожалуй, с холла?
Прогуливаясь по дому и осматривая многочисленные изображения растений, рыб и пауков, предложенные его вниманию, Пуаро радовался тому, что знает толк в живописи. Что до соперничества между Сент-Джоном Уоллесом и Нэнси Дьюкейн, то у него уже сложилось определенное мнение. Картины лорда Уоллеса были тщательно прорисованы, у них были свои достоинства, но они не пробуждали в зрителе никаких чувств. Нэнси Дьюкейн обладала более значительным талантом. Она смогла ухватить самую суть личности Луизы Уоллес и заключить ее в портрете так, что модель продолжала жить на холсте. Пуаро захотелось снова взглянуть на портрет перед уходом, и не только для того, чтобы убедиться, что он не ошибся касательно одной маленькой детали, которую заметил еще раньше.
Тут на площадке лестницы появилась Доркас.
– Ваш кофе, сэр.
Пуаро, который стоял в кабинете Сент-Джона Уоллеса, шагнул ей навстречу, чтобы взять у нее из рук чашку. Девушка отпрыгнула так, словно не ожидала, что он способен двигаться, и, конечно, пролила бо́льшую часть напитка на свой белый передник.
– Ой! Простите, сэр, корова я неуклюжая… Пойду принесу вам еще чашку.
– Нет-нет, пожалуйста, не нужно. – Пуаро схватил остатки кофе и выпил его залпом, пока еще было что пить.
– Эта, пожалуй, моя любимая, – сказала Луиза Уоллес, не выходя из кабинета. Она показывала на картину, которую Пуаро со своего места не мог видеть. – «Паслен сладко-горький: Соланум Дулькамара». Четвертое августа прошлого года, видите? Это подарок Сент-Джона мне на годовщину нашей с ним свадьбы. Тридцать лет. Красиво, правда?
– Вы уверены, что не хотите больше кофе? – спросила Доркас.
– Четвертое… Sacré tonnerre, – прошептал Пуаро, ощутив нарастающее возбуждение. Он вернулся в кабинет и еще раз посмотрел на изображение паслена.
– Он уже отвечал на этот вопрос, Доркас. Нет, он не хочет больше кофе.
– Так мне ж не трудно, мадам, чес-слово, не трудно. Он ведь хотел кофе, а получил полупустую чашку.
– Когда ничего нет, то и видеть нечего, – загадочно размышлял Пуаро. – И думать не о чем. Увидеть ничто – вещь трудная даже для Пуаро, пока он не увидит в другом месте то, что должно было быть, но чего не было. – Он взял руку Доркас и поцеловал. – Моя дорогая юная леди, то, что вы принесли мне сейчас, куда важнее кофе!
– О-о-о. – Доркас откинулась назад и вытаращила глаза. – Сэр, у вас глаза стали совсем зеленые.
– Что вы имеете в виду, месье Пуаро? – спросила Луиза Уоллес. – Доркас, пойдите займитесь делом.
– Да, мадам. – Девушка поспешила прочь.
– Я признателен не только Доркас, но и вам, мадам, – сказал Пуаро. – Когда я пришел в ваш дом – как давно это было? – полчаса тому назад, я еще не все ясно видел. Передо мной были лишь загадки и путаница. Теперь я начинаю понимать… Связность мышления – вот что важнее всего.
– О! – Луиза, похоже, была разочарована. – Ну, если вам уже пора…
– О нет-нет, вы меня неправильно поняли. Pardon, madame. Это моя вина: я недостаточно ясно выразился. Конечно, сначала мы должны закончить наше искусствоведческое турне. Сколько еще нам предстоит исследовать! Только после этого я вернусь к себе и предамся размышлениям.
– Вы уверены? – Луиза смотрела на него с выражением близким к тревоге. – Ну что ж, продолжим, если вам не скучно. – И она взялась с энтузиазмом комментировать картины мужа, переводя посетителя из комнаты в комнату.
В одной из гостевых спален – последней комнате верхнего этажа, где они оказались, – стоял набор для умывания: белый кувшин с тазом, на кувшине красно-зелено-синий герб. Они стояли на деревянном столике, рядом с креслом; Пуаро видел их на портрете Луизы Уоллес работы Нэнси Дьюкейн. Он сказал:
– Прошу прощения, мадам, а где находится синий умывальный прибор с портрета?
– Синий умывальный прибор, – повторила за ним Луиза Уоллес, явно сконфуженная.
– Думаю, вы здесь позировали Нэнси Дьюкейн для портрета, n’est-ce pas?
– Да, в этой спальне. И… минуточку! Этот кувшин и этот тазик из другой комнаты!
– И все же они не там. Они здесь.
– Вот именно. Однако… где же тогда синий кувшин с тазиком?
