Убийства в стиле Джуди и Панча - Джон Диксон Карр

Он все еще был там, сидел в мягком кресле. Помню, я подумал, будет ли эта комната в точности такой же, как та маленькая гостиная в «Лиственницах». Нет, она оказалась другой. Это была большая комната с высоким потолком, более строгая и выдержанная в черно-белых цветах, столь же четких, как линии гравюр на стенах. Книг было мало, но очень много аккуратных стопок с бумагой. Камин находился возле правой стены, если стоять спиной к окнам. Стол был на некотором расстоянии в глубине комнаты, так что свет на покойника, сидевшего за ним, падал из дальнего западного окна через правое плечо, а не через левое…

Кто-то постучал по стеклу сзади. Я резко обернулся и увидел Эвелин – за окном-гильотиной. Она пыталась приподнять его, сквозь стекло вглядываясь в сумрак комнаты.

Если бы она закричала, сделала бы какой-нибудь резкий жест, это могло бы заставить ее ослабить хватку, ибо нельзя отрицать, что она была очень бледна, а ее глаза с длинными ресницами за стеклом казались огромными, почти призрачными. Но поднять это окно означало бы, что нож упадет ей на пальцы, как резак для бумаги. Сегодня вечером дьявол ловил рыбу на длинную удочку, и я не сомневаюсь, что ему это нравилось. Я медленно подошел, заслоняя от нее мертвеца и пытаясь поймать ее взгляд. «Убери руки от этого окна. Перейди к другому. Перейди к другому окну. Убери руки. К другому…»

Она поняла. И исчезла. Еще через две секунды я уже перетаскивал ее через подоконник. Эвелин слегка запыхалась, но это не помешало ей довольно спокойно улыбнуться.

– Прости, Кен, – тихо сказала она. – Но я не могла там оставаться. Тебя не было так долго. Тебя так долго не было, и я подумала: скорей всего, что-то случилось…

– Так и есть. С тобой все в порядке?

– Вполне. За исключением того, что мы оба ужасно грязные. Я говорю, ты больно сжал мои руки! Не так сильно, старина, в чем дело? С моими руками все в порядке.

Да, все в порядке. Я никогда не любил ее больше, чем в тот момент, но не смог бы об этом сказать тогда, да и вряд ли это место можно было бы назвать подходящим для подобных объяснений. Она выглянула из-за моей руки.

– Кто… кто это, Кен?

– Если я окончательно не свихнулся, то это Хогенауэр.

– Но это же…

– Я знаю.

Она посмотрела еще раз.

– Но у него есть волосы, – вырвалось у нее, и голос ее звучал странно. – Ты сказал, что Хогенауэр был лысым. У этого же есть волосы. Я видела через окно, я смотрела ему в спину. Они торчали из-под шапочки. – Помолчав, она добавила: – Вероятно, что-то повергло тебя в ужас, Кен. Этот человек не может быть Хогенауэром. Думаю, нам не нужно бояться того, что Кеппель нас тут обнаружит…

Я знаю, это прояснило мне голову. Когда я подошел к тому месту, где, ухмыляясь, сидел маленький труп, я вспомнил, что сказал Бауэрс сегодня вечером, когда я спросил, какой из себя доктор Кеппель. Что-то вроде шефа, маленький и худощавый…

Лицо мертвеца было до неузнаваемости искажено стрихнином. Несмотря на красную феску, на нем был не смокинг, как на Хогенауэре, а обычный темный пиджак с чопорным белым воротником и галстуком-ленточкой. Я снял феску, и проволочная щетина черных с проседью волос взметнулась вверх, как чертик из табакерки, полностью изменив выражение лица. Чтобы убедиться, что это не обман, я даже дернул за волосы, но тело стало заваливаться вбок, и я остановился. Тело было холодным, закоченевшим. Затем я опустил взгляд на левую ногу покойника, на трость, лежавшую рядом с ним на ковре. Больше не могло быть никаких сомнений: это был доктор Альберт Кеппель.

– Кен, – сказала Эвелин с другой стороны стола, – посмотри сюда.

Я присоединился к ней у маленького круглого столика, на котором стояли бутылка минеральной воды и пустой стакан.

– Он пил ту же минеральную воду, что и Хогенауэр, – продолжала она, – и… ты это видишь?

Рядом со стаканом лежал обычный темно-желтый конверт, слегка помятый и сложенный пополам. Я поднял его, сначала попытавшись очистить руки от грязи носовым платком. Конверт был пуст, но внутри лежало что-то зернистое. Я слегка встряхнул его: внутри скопилось несколько крупинок беловатого порошка. Когда я дотронулся до одного из них кончиком языка, то почувствовал легкую горечь во рту. Это были следы соли стрихнина.

– Разве Бауэрс не говорил тебе, – спросила Эвелин, тупо глядя в другой конец комнаты, – что, когда Кеппель зашел к Хогенауэру сегодня утром, Хогенауэр передал ему что-то вроде «конверта, сложенного пополам»? Да.

– Да, это он. Он дал ему дозу стрихнина. И Кеппель принял ее. Насколько я могу судить, они мертвы примерно одинаковое количество времени.

Эвелин пробила дрожь.

– Положи это на место, Кен! Положи это на место! Мы оставили повсюду отпечатки пальцев. Серьезно, тебе не кажется, что нам лучше убраться отсюда? Ты нашел конверт, за которым пришел?

– Да.

– Значит, нам здесь больше делать нечего. Если они застанут нас здесь сейчас… – Она замолчала, пытаясь найти нужное слово. – Послушай, есть ли… есть ли на столе какие-нибудь запонки, или, может, пропали какие-нибудь книги, или что-нибудь похожее на то, что ты видел в другом месте?

Мы вернулись к столу. Этот стол был настолько же неопрятен, насколько аккуратным был стол Хогенауэра. На нем лежали небольшие пачки бумаги для заметок, исписанной математическими формулами и – для меня – такими же загадочными пометками; я предположил, что это записи к лекциям Кеппеля по физике. Там были книги с вложенными в них листочками, которые, по-видимому, использовались как закладки, и несколько цветных карандашей. Все это было сдвинуто в сторону, в результате чего середина стола освободилась. На этом расчищенном пространстве лежал плоский кусок стекла около трех дюймов в диаметре. Его нижняя сторона была плоской, а верхняя – слегка выпуклой. Тут же стояла бронзовая пепельница со множеством окурков. Рядом, на одном из листков для заметок, синим карандашом были небрежно нацарапаны какие-то формулы:

Если α – угол преломления, а t – толщина пластины, то

BC cos α = t

BD = 2BC sin a’ = 2t tg α

2 µBC – Bd = 2t µcos α

– Это что-то, – сказала Эвелин, – связанное со светом или с преломлением света, я поняла! Во всяком случае, я знаю, чтó это за кусок стекла. Это линза детского волшебного фонаря.

Неожиданно она замолчала, затем вытянула руку и прошептала:

– Погаси свет, быстро. Кто-то поднимается по