Убийства в стиле Джуди и Панча - Джон Диксон Карр
Я прижимался левым плечом к стене, а правой рукой шарил впереди себя. Было ощущение, что я слегка покачиваюсь, и наконец мои пальцы ухватились за раму ближайшего окна. Насколько я мог видеть, в номере Кеппеля было четыре окна. Я ухватился за раму ближайшего из них, чувствуя, как все тело горит, и двинулся вперед.
Окно было открыто настежь.
Открыто настежь. Даже жалюзи были подняты, и они слегка шевелились или хлопали, когда ветер становился сильнее, раскачивая ветви деревьев. Окно представляло собой пустой черный прямоугольник, в который проникало очень мало света. И мне это не понравилось.
В этом была какая-то гнетущая неопределенность. Казалось, окно заманивает тебя внутрь и жалюзи будто что-то шепчут. Моим естественным желанием было просунуть руку внутрь, ухватиться за подоконник с внутренней стороны и подтянуться. Но в мозгу раздался предупреждающий об опасности сигнал крошечного колокольчика. Я прилип, как компресс, к стене на высоте шестидесяти футов, но это не помешало внутреннему голосу тревожно шептать: «Берегись! Не прикасайся к этому окну. Не прикасайся».
Правой рукой я достал из кармана складной нож и нажал на кнопку, открывающую лезвие. Засунул нож внутрь, повертел им в пустоте и провел вдоль скользящей рамы. Ничего. Вдоль подоконника, насколько я мог разглядеть в тусклом свете, тянулось крошечное углубление. Я провел по нему лезвием ножа.
«Берегись. Не прикасайся к этому окну. Не прикасайся…»
А затем с грохотом, похожим на удар гильотины, оконная рама упала.
Тусклый свет вспыхнул на стекле, и грохот заполнил комнату. Я отпрянул назад, как на шарнирах. К нижней стороне рамы было прикреплено заточенное лезвие по всей длине окна. Если бы я автоматически просунул руку внутрь и взялся за внутренний край, четыре моих пальца сейчас лежали бы на подоконнике, отрезанные чуть выше ладони.
Эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове. Когда я отшатнулся от окна, нож выпал у меня из рук, и я услышал, как он ударился о ветви дерева внизу.
Я постоял секунду и закрыл глаза. Я бы отдал тысячу фунтов всего за две секунды, чтобы расслабиться и сесть.
Если бы все окна были установлены таким образом, было бы бесполезно пытаться проникнуть внутрь. Но теперь я больше боялся возвращаться назад, чем идти вперед, потому что это означало отпустить то, за что можно держаться. Постаравшись избавиться от страха, я преодолел расстояние до следующего окна. Оно было закрыто, но не заперто. Я попробовал надавить дрожавшими пальцами на стекло, и оно приподнялось примерно на дюйм, затем еще на дюйм. Казалось, внутри не было никакого углубления. Это следовало проверить. Я ухватился за край своего пиджака, вывернул его вверх и просунул в проем, затем рывком опустил окно.
Когда я вытащил пиджак, то обнаружил, что он не был разрезан другим таким же искусным механизмом. Я поднял окно, рискнув испытать удачу, и прыгнул в безопасное место.
Шторы на этом окне были задернуты. В комнате было очень темно, поскольку тусклый свет освещал только край бесцветного ковра. Я стоял, запутавшись в занавесках, вытирая ими лоб. Свет проникал в комнату лишь из-под двери, из холла. Казалось, здесь не было ничего страшного. Выждав приличное время, чтобы ноги перестали дрожать, я чиркнул спичкой.
Это был кабинет, совершенно точно. Свет спички высветил книги и пару гравюр на стене. Более того, я первым делом наткнулся на стол; он стоял у стены между двумя окнами, и я дотронулся до него, когда моя рука переместилась влево. Это был письменный стол французского образца, высокий, узкий, с откидной крышкой, сделанный из полированного розового дерева и уж точно не предназначенный для хранения ценных вещей. В замке торчал ключ. Я чиркнул еще одной спичкой и открыл крышку. С обеих сторон были ящики, набитые бумагами, за исключением ящика в левом верхнем углу. Здесь, точно по плану, лежал одинокий конверт. Я осторожно его коснулся, но капкан не защелкнулся. Только когда я вытащил письмо (оно было заклеено и запечатано красным воском), я почувствовал что-то на своих пальцах.
Черная краска.
Толстым слоем краски была вымазана деревянная поверхность ящика, в котором лежало письмо, чтобы тот, кто прикоснется к нему, оставил следы. Я стоял, уставившись на конверт и пытаясь понять, где ловушка.
Было абсолютно тихо, только слабо хлопали жалюзи. И все же я зажег третью спичку и двинулся вперед, в комнату…
Первое, что я увидел, был маленький круглый столик, на нем – бутылка с красно-синей этикеткой и одинокий стакан. Дальше – длинный стол с мягким стулом. Потом я увидел торчавшую под углом красноватую шапочку для курения, затем остекленевший взгляд и лицо, искаженное от действия стрихнина. И перед тем, как спичка обожгла мне пальцы и погасла, я понял, что это Пол Хогенауэр. Он сидел в кресле и ухмылялся.
Глава одиннадцатая
Окно-гильотина
Есть зрелища, которые не проникают глубоко в душу, потому что ум отказывается в них верить. Разум говорит: «Ты этого не видел. Ты не мог это видеть». Но проходит время, и ты понимаешь, что на самом деле ты это видел.
Пол Хогенауэр, в своей красной феске и с кривой ухмылкой, не мог сидеть в этом кресле. Но он сидел.
Я стоял, вглядываясь в черноту, и видел Хогенауэра так же ясно, как видел его минуту назад. Как он оказался здесь, ведь он был в Мортон-Эбботе, примерно в семидесяти с лишним милях отсюда. Его подбородок был немного вздернут, а голова слегка повернута вбок.
Первое, что пришло мне в голову, была фраза, произнесенная Г. М., о том, что у Хогенауэра есть теория, объясняющая существование призраков, а также что он может перемещаться по воздуху, оставаясь невидимым, как Альбертус Магнус. Что ж, похоже, Хогенауэр это сделал. Это сделал мертвый человек.
Я отступил на два шага, наткнулся на стул и машинально сел. В одной руке я все еще держал конверт, который казался довольно увесистым; в другой у меня был обломок обгоревшей спички. Спичку я бросил на пол. Конверт механическим движением сунул в карман. Не было необходимости зажигать другие спички. Мной овладела жажда света, которая заставила меня подняться со стула, и я старался не торопиться, чтобы не стать легкой добычей для нечистой силы. На письменном столе из розового дерева стояла маленькая лампа с тускло-желтым абажуром. По крайней мере, я мог снова найти письменный стол, потому что он находился между окнами. Я добрался до него, осторожно нащупывая дорогу, и потянул
