Мотылек в бамбуковой листве - Ян Михайлович Ворожцов
– С женщиной я был! – остервенело-униженно сказал Рябчиков.
– С какой? Имя, адресок ее…
– С замужней, потому я вам ничего не скажу!
– Ну, это детский лепет, Борис Геннадьевич! У нас убийство, убит ветеран войны – а вы, понимаете ли, лукавите мне здесь.
– Чего это я лукавлю?! – возмутился Рябчиков, – я не лукавлю, а женщину мою – не хочу бесчестить, чтоб вы и ее звонками своими доканывали! К Ефремова убийству я непричастный, в уме даже не возникало – чтобы человека убить! У меня в этом вопросе, если я отомстить кому надумаю, у меня методы другие – я пожалуюсь, напишу, я в правоохранителей наших, дурак, верил раньше! Вот и бежал к вам под крыло, протекции искал, от дебошира пьяного, а вы его покрывали, как курица яйцо!
– Ну, может вы и решили, что протекции не дождетесь – в свои руки, значитца, взяли дело – да не донесли. И вот оно до греха дошло!
– Ничего я в свои руки не брал! – отнекивался Рябчиков, – да я оттуда переехал, лишь бы от Ефремова подальше, на кой мне теперь к нему лезть опять!? Когда я уже свободно задышал!
– Ну, физически-то, может, вы и переместились от Ефремова, но обида – обида-то, Борис, у нее местоположения нет! Она так просто не отвязывается, покоя вам не дает, она в сердце вашем засела, заклинилась! И голосок вам в уме нашептывал, мол, не отстоишь фамилию, имя свое, то в грязи вытопчешь и себя, и наследников своих и родню покойную – аль я не прав в чем?
– Вы… вы что это все с рук на голову переставляете!? С ног на руки… с рук… – Рябчиков тяжело дышал, – с ног, значит!
– Да вы угомонитесь, Борис, не тревожьтесь понапрасну – себя не изводите, если к смерти Ефремова непричастны.
– Вы либо мне обвинения предъявляйте для ареста, – сказал категорически Рябчиков, – либо мое время драгоценное больше не отнимайте, потому как Ефремова я – не убивал!
Новикова Евгения Мироновна, нервно покусывая карминовую губу и теребя ремешок сумки, с нетерпением дожидалась, когда лифт поднимется на четырнадцатый этаж – на белом, липком лбу блестели микроскопические капельки пота, и ее сердечная мышца сумасшедшим, свистяще-задыхающимся насосом вкачивала литры артериальной крови в лихорадящее, строгое тело младшей помощницы медперсонала и выкачивала рафинированную кровь из вен, скрученных тугими узлами.
У Новиковой подкашивались ноги, жилистые и стройные – ей мерещилось, что скрежещущий, натужено постукивающий и тащащий кабину трос лебедки вот-вот оборвется, а коробка лифта – полетит в шахту.
Но когда створки, подобно вертикальным векам циклопического ока, разомкнулись, Новикова, пошатнувшись, ступила на бетонную поверхность, не веря – ей продолжало чудится, будто все сотворено из облаков, бесформенных и ватных, и с каждым шагом Евгения Мироновна боялась провалиться сквозь саму землю, вниз по этажам.
Своими темно-синими русалочьими глазами она измерила расстояние от лифта до квартиры, и, враскачку, как морячка, направилась в глубину сужающегося, удушающего коридора.
Номер квартиры – пластмассовые цифры серебристого цвета, а сама дверь облицована гранитолью. Новикова прислушалась к звукам шагов ниже этажами – но, как ей показалось, никто не спускался и не поднимался! – она принялась давить на звонок, и где-то за дверью в деформированном, чужом помещении послышался пронзительный беспрерывный дребезг; и вот, уже слыша шаркающе-медленные шаги – Новикова постучалась!
– Кто там? – спросил хриплый голос.
– Руфина Ильинишна, откройте, это Евгения – ваша соседка!
– А, Женечка, ты к моему…
– Пожалуйста, – стонуще-рыдающим голосом умоляла Новикова, – пожалуйста, Руфина Ильинишна, откройте мне!
– А у меня дверь на ключ заперта!
– Вы подойдите к двери, пожалуйста, Руфина Ильинишна, вы с обратной стороны можете открыть – надо только повернуть!
Новикова прижалась ухом к облицованной искусственной кожей двери и вслушивалась в звуки – но она слышала только лишь осточертевший, обезумелый стук собственного сердца, а в промежутках умоляла Руфину Ильинишну поторопиться, и когда та справилась с замочной скважиной – Новикова тут же вошла.
– Здравствуй, Женечка!
– Руфина Ильинишна, я к вам!
– Ко мне?
– Ваш сын сейчас дома? – спросила Новикова, – он вчера приходил за помощью и сказал, что вы сильно порезали руку!
Но Руфина Ильинишна беспомощно-невнятно лепетала, сетуя на свою внешность, а Новикова посмотрела на ее руки и, не снимая измызганных сапожек, быстро прошла по коридору в комнату – и, открывая дверь, мысленно взмолилась, пока ее предположения и опасения рисовали среди многочисленных теней собственные картины; она заметила, что у наполовину зашторенного окна стоит, расставив ноги, гладильная доска, а на доске – вертикально расположен утюг с пригоревшими к давным-давно остывшей поверхности частичками крахмала, на застеленной кровати – лежит расправленный и отглаженный с правой стороны пиджак; но в темно-синие глаза Новиковой бросился табурет, на котором среди всяческих диковинок и финтифлюшек – высыпавшихся из коробочки канцелярских скрепок, стеклянного стакана с отблеском света в недопитой капле воды, – ржаво-синий, подчеркнутый тенью, лежит согнутый дугой окровавленный гвоздь со сплющенной шляпкой, а рядом – плоскогубцы, которыми орудовали в здешней импровизированной операционной, и хотя Новикова ни минуты не хотела задерживаться здесь, ей пришлось!
Она вытащила из кармана салфетку, аккуратно смахнула на нее гвоздь и завернула, спрятав в отделение сумки, затем взяла плоскогубцы – и сунула их, расстегнув застежку-молнию на сумке, заметила ружье, стоящее в углу за шкафом, но к нему не притронулась, а торопливо вышла, игнорируя обращенную к ней речь Руфины Ильинишны, вернулась в коридор, где нашла, ощупав чувствительным пальцем, прокол на подошве туфли в резиновой калоше – взяла ее, сунув себе под мышку, затем взяла за руку Руфину Ильинишну и, смущенную, сконфуженную, непонимающую и беспомощную, вывела ее из квартиры, нашарила в кармане ключи и, оглянувшись в пустое, бесшумное пространство, отперла дверь в свою квартиру и, сопроводив Руфину Ильинишну, придерживая ее за локоть, как тысячу престарелых пациенток до нее – обе прошли, в конце концов, внутрь.
Новикова немедленно заперла дверь, размотала удушавший ее шарф, скинула сапожки и отвела старую, лопочущую женщину на кухню, а сама бросилась к телефону.
Когда Новиковой ответили, она скороговоркой затараторила:
– Алло, милиция? Здравствуйте, меня зовут Новикова, Евгения Мироновна, я сотрудница младшего медперсонала в больнице на Преображенской! Я хочу сообщить, что мой сосед, сразу, пожалуйста, запишите его имя и адрес, зовут его Назар Захарович Нефтечалов, проживает по адресу Преображенская четырнадцать в квартире сто один – один, ноль, один! – вчера вечером Назар Захарович обратился
