Энн Перри - Смертная чаша весов
– Здесь живет король Франции Генрих Пятый.
– Генрих Пятый, французский король? – с недоумевающим видом переспросил Монк. Ему-то казалось, что теперь во Франции нет монархии и королей там не существует уже по крайней мере лет пятьдесят с лишним.
– Граф де Шамбор, – засмеялся Стефан, изящно откинувшись назад и удобно облокотившись на спинку сиденья. – Внук Карла Десятого. Он стал бы королем, если б во Франции сейчас существовал институт королевской власти – факт, который очень многие предпочитают замалчивать. Его мать, герцогиня де Берри, вышла замуж за совершенно обедневшего итальянского дворянина и живет на широкую ногу в палаццо Вендрамин-Калерджи. Она купила его в сорок четвертом году практически за бесценок, с картинами, мебелью и всем прочим. Тогда в Венеции цены были ужасающе низкими. В пятьдесят первом Джон Рескин платил всего двадцать шесть фунтов в год за квартиру на Гранд-канале. А теперь Джеймс, британский консул, платит в год за один лишь этаж в палаццо Фосколо сто шестьдесят фунтов. Все здесь стало очень и очень дорого.
Они тихо покачивались на волнах. Над водой, из закрытой гондолы, в ста шагах от них разносился веселый смех.
– Еще здесь, в Венеции, живет граф де Монмулен, – продолжал Эмден. – В Палаццо Лоредан, на Сан-Вио.
– А он чей король? – спросил Монк, подхватывая великосветскую тему, хотя его гораздо больше интересовал бы разговор о поэтах и критиках, подобных Рескину.
– Король Испании, – ответил Стефан. – Во всяком случае, он сам так считает. Здесь же живут художники всех жанров, артисты и поэты, больные общественные деятели и политики в изгнании. Некоторые из них удивительно колоритные фигуры, другие невыносимо скучны…
Да, Венеция была самым подходящим местом жительства для Фридриха с Гизелой и тех, кто по разным соображениям решил за ними последовать.
Через час сыщик и его провожатый уже сидели в маленькой таверне за ланчем. По площади, лениво переговариваясь, неспешно шествовали прохожие. Монк слышал болтовню на полудюжине иностранных языков. Повсюду медленно прохаживались австрийские солдаты с ружьями наперевес, готовые в любую минуту пресечь беспорядки и малейшие конфликты. Все это удручающе напоминало о том, что Венеция – оккупированный город. Венецианцы жили под постоянным строгим контролем. Они должны были подчиняться, иначе приходилось пенять на себя.
Против ожидания, на этих улочках и каналах было тихо и спокойно. Детектив привык к лондонскому шуму и сутолоке, к непрестанной деловой суете, свидетельствовавшей о жизненной энергии. Контраст между кипучей жизнью английской столицы с ее изобилием и нищетой, бедняками и угнетенными обитателями все разрастающихся трущоб разительно подчеркивал торжественную неподвижность здешней разрушающейся на глазах красоты, поникшей в тихом отчаянии под чужеземным владычеством. Могущественное прошлое существовало как ранящее воспоминание об этой утраченной красоте. Приезжие, вроде Уильяма и Стефана, праздно сидели, греясь на осеннем солнце, на мраморных ступенях, разглядывали других путешественников и изгнанников и разговаривали приглушенным тоном, а венецианцы занимались повседневными делами, внешне покорные и даже, на посторонний взгляд, апатичные. Австрийцы же с высокомерным видом медленно дефилировали по улицам и площадям не любимого ими города.
– А Зора часто сюда наведывалась? – спросил Монк.
Ему требовалось побольше знать о фон Рюстов, чтобы получше понять мотивы обвинения. До недавнего времени он почти не задумывался о том, что представляет собой графиня.
– Да, по крайней мере, раз в год. – Стефан нацелился вилкой в фаршированный помидор. – А почему вы спрашиваете? Ведь она хорошо их знала в течение двадцати, а то и более лет. Почему это вас удивляет?
– Почему? Ведь она не была изгнанницей сама, не так ли?
– Нет, конечно.
– Это из-за Фридриха? – спросил напрямую детектив и сразу же засомневался: не слишком ли он был прав, чтобы рассчитывать на такой же прямой и откровенный ответ?
Мимо прошли грек и левантинец, и ветерок донес до обедающих мужчин аромат жасминового масла и лаврового листа. Прохожие горячо о чем-то рассуждали на неизвестном Уильяму языке.
Фон Эмден рассмеялся.
– Была ли Зора влюблена в Фридриха? Вы действительно мало что знаете о Зоре, если задаете подобные вопросы. Возможно, когда-то, и очень давно, была, – но она никогда не стала бы жертвовать своей страстью и гордостью ради человека, которого не могла завоевать.
И Стефан откинулся в кресле, подставив лицо солнечному свету.
– У нее переменилось много любовников за эти годы, – продолжил он. – Возможно, и Фридрих был среди прочих, до Гизелы, но и после этого у Зоры их было немало, уверяю вас. Среди них турецкий разбойник, которого она любила больше двух лет, и парижский музыкант, хотя не думаю, что эта связь была продолжительна – он был слишком предан музыке, и это ей наскучило. Еще был кто-то в Риме, не знаю, кто именно, потом один американец… С ним она оставалась довольно долго, но выйти за него замуж отказалась.
Барон улыбнулся. Ему пришлось повысить голос, чтобы из-за усиливающегося шума вокруг Монк мог его расслышать.
– Ей нравилось открывать неведомые дикие просторы и новые границы, но жить на одной из них ей не захотелось. Потом был англичанин. Он усиленно развлекал ее, и, мне кажется, она очень к нему привязалась. И, разумеется, был еще венецианец – отсюда ее частые наезды сюда. Думаю, что он долго ей нравился, и, наверное, Зора приезжала сюда ради него.
– Он все еще здесь? – поинтересовался детектив.
– Нет, боюсь, он умер. Думаю, он был старше ее.
– А сейчас она с кем?
– Определенно сказать не могу. Склонен думать, что это Флорент Барберини, но столь же вероятно, что это не так.
– Он тепло отзывался о Гизеле…
Лицо Стефана приняло жесткое выражение.
– Знаю. Может быть, я просто предвосхищаю события, а может, и ошибаюсь.
Он отпил глоток белого вина и сменил тему:
– Хотите что-нибудь узнать о сегодняшнем увеселительном вечере?
– Да, пожалуйста.
У Монка даже замерло все внутри от неприятного предчувствия. Каким окажется венецианский высший свет? Таким же формальным и церемонным, как английский? Будет ли он там чувствовать себя столь же не в своей тарелке, столь явно не относящимся к узкому, закрытому, элитарному кругу?
– Будет примерно человек восемьдесят, – задумчиво сказал Стефан, – и я решил привести вас туда, потому что там будут люди, знавшие и Зору, и Гизелу, и, разумеется, Фридриха. Будет там и много венецианцев. Может быть, вы составите некоторое представление о жизни в изгнании. Она очень, на поверхностный взгляд, экстравагантна и значительна, но под всем этим чувствуется отсутствие цели.
Лицо его смягчилось: он явно сочувствовал изгнанникам, но сочувствием вялым, утомленным.
– Многие мечтают о возвращении домой, даже говорят об этом как о близкой возможности, которая вот-вот представится, но наутро всем становится ясно, что этого не случится никогда, – вздохнул барон. – Собственный народ не желает их возвращения. И те места, где они родились, уже принадлежат другим людям.
Монк ярко представил это чувство отчуждения, отъединенности, которое он сам испытывал в первые месяцы после несчастного случая, болезненное ощущение одиночества… Все для него были чужими, и он сам себя не узнавал. Он был человеком ниоткуда, без цели в жизни, без личности, человеком, вырванным с корнями из родной почвы.
– Фридрих не жалел о своем выборе? – внезапно спросил он Стефана.
– Не думаю. Создавалось такое впечатление, что по Фельцбургу он не скучал. Для него дом был там, где была Гизела. Она олицетворяла все, что ему было действительно нужно и на что он мог всецело положиться.
По тротуару пронесся порыв ветра, пахнувшего на собеседников запахом соли и водорослей.
– Не уверен даже, очень ли он вообще стремился к герцогской короне, – продолжал Эмден. – Ему нравился блеск двора и всеобщее преклонение, и он воспринимал все это с удовольствием. И люди его любили. Но ему не нравилась дисциплина.
Монк посмотрел на него с удивилением:
– Дисциплина?
Меньше всего он был склонен думать о ней.
Стефан опять отпил немного вина. За его спиной прошли, близко склонясь друг к другу, две женщины. Они смеялись, болтая по-французски; ветерок раздувал их пышные юбки.
– Вы думаете, короли делают что хотят? – спросил барон и покачал головой. – А вы заметили на площади австрийских солдат?
– Конечно.
– Так поверьте, по сравнению с герцогиней Ульрикой по части дисциплины это – беспорядочный, неорганизованный сброд. Я не раз был свидетелем, что она вставала в половине седьмого утра, отдавала домашней прислуге распоряжения насчет увеселительных приемов и банкетов на текущий день, а потом писала письма и принимала посетителей. После этого какое-то время проводила с герцогом, подбадривая его, давая ему советы и убеждая в чем-то. Во второй половине дня она устраивала развлечения для дам, которых хотела подчинить своему влиянию. Затем, к ужину, облачалась в великолепное платье и затмевала всех женщин. Она присутствовала на банкете до полуночи, никогда не позволяя себе выглядеть утомленной или скучающей. И все то же самое повторялось на следующий день.
