Энн Перри - Смертная чаша весов
Монк пребывал в восхищении. Он очень был занят расследованием и тем, что еще надеялся узнать и предпринять в ближайшее время, но все равно думал еще и об этом городе. Детектив слышал предания о величии и славе Венеции и о ее упадке. Он знал, что это был древний и порочный город-республика, морские ворота европейской торговли с Востоком и Западом, который был невероятно могущественным в зените своей славы, прежде чем наступил его упадок как морского форпоста, что привело к дальнейшему и окончательному падению. А когда-то Венецию называли жемчужиной Адриатики, с которой ее правитель, дож, торжественно обручался, бросая в воды лагуны золотое кольцо – символ союза города с морем.
Был Уильям наслышан также и о пороках Венеции, царивших там извращениях и неумолимо соскальзывающей в воды залива красоте, о грядущем ее разрушении. Он знал и о том, что этот город был побежден и оккупирован Австро-Венгерской империей и что в венецианском Совете можно было встретить официальных представителей Австрии, а на улицах города – австрийских солдат.
Но, видя закат солнца в пламенеющем небе, зажигающий огнем медные крыши дворцов, слыша крики гондольеров и лодочников, разносящиеся эхом над водой, и монотонный плеск волн, подмывающих каменные фундаменты зданий, сыщик мог думать только о призрачной волшебной красоте этого города, невероятной и неповторимой.
Обмениваясь только самыми необходимыми замечаниями, они с Эмденом подплыли к частной стоянке, ступили на берег и очутились перед небольшим дворцом, повернутым фасадом к южной стороне канала. Почти сразу же появился слуга в ливрее и с факелом в руке, свет которого окрасил в оранжевый цвет сырые ступени, а темная поверхность воды на мгновение стала почти зеленой. Слуга узнал прибывших и поднял факел повыше, чтобы они не споткнулись на неровных каменных ступенях, ведущих к узкой полуоткрытой двери.
Монк устал, замерз и обрадовался теплу и свету широкого холла с мраморным полом, на котором были расстелены толстые восточные ковры, придающие помещению одновременно роскошный и уютный вид.
Стефан повел его по лестнице, а слуга внизу окликнул лакея, чтобы тот взял чемоданы.
Детектива проводили в отведенную ему комнату с лепным потолком. На стенах там висели гобелены, изображающие различные драматические эпизоды из истории. Выцветшие до золотисто-коричневых тонов, они поражали своей красотой. Глубоко посаженные в стене окна выходили на канал, где свет все еще переливался бликами на воде, а блики, в свою очередь, отражались рябью светотени на потолке.
Как ни устал Монк, он все же, пренебрегая постелью и креслами, направился прямо к окну, высунулся, насколько это было возможно, из оконной ниши и посмотрел вниз. По каналу медленно плыли в обе стороны по крайней мере с десяток барок и гондол, а на противоположной стороне дрожащие огни факелов освещали резные фасады зданий с портиками и колоннадой, отчего мрамор казался розовато-ржавым, и с черными глазницами окон, из которых, может быть, кто-нибудь вот так же, как Уильям, завороженно смотрел на воду из темной комнаты.
За обедом в столовой, выходившей окнами на Гранд-канал, сыщик заставил свои мысли вернуться к цели своего приезда и сказал Стефану:
– Мне нужно очень многое узнать о политических связях и интересах людей, которые гостили в Уэллборо-холле, когда умер Фридрих.
– Разумеется, – согласился фон Эмден. – Я могу вам обо всем рассказать, но, полагаю, вы должны составить насчет этого собственное представление. Мои слова вряд ли могут послужить доказательством, и уж конечно, им не может считаться мое мнение. – Барон откинулся на стуле и вытер губы, покончив с устрицами. – По счастью, вскоре предстоят всякого рода торжества и приемы, на которые я смогу вас пригласить, а уж там вы сумеете познакомиться со всеми нужными вам людьми.
Голос его был полон оптимизма, но вокруг глаз залегла тревожная тень.
И опять Монк спросил себя, почему Стефан так предан Зоре? Что ему известно о смерти Фридриха и зачем он так обременяет себя, стараясь доказать, будто это была насильственная смерть? Был ли он участником событий или просто наблюдателем? Во что он верил сам, каких взглядов придерживался; проиграет он или выиграет, если будет доказана вина Гизелы, или, наоборот, Зору обвинят в клевете? Возможно, он, Уильям, слишком доверительно отнесся к Стефану с самого начала. А он нечасто совершал подобные ошибки…
– Спасибо, – принял предложение детектив. – Я был бы благодарен вам за совет и суждение. Вы знаете этих людей гораздо лучше, чем я когда-нибудь узнаю. И хотя ваш взгляд на вещи не может быть доказательством, он может послужить мне путеводной нитью, чтобы найти доказательства, которым будут обязаны поверить и другие, как бы они этому ни сопротивлялись.
Некоторое время фон Эмден хранил молчание. Потом его взгляд стал удивленным, удивление перешло в любопытство, и наконец он кивнул с таким видом, словно составил о своем собеседнике полное представление.
– Да, конечно, – снисходительно согласился барон.
– Что, по-вашему, произошло в действительности? – напрямик спросил Монк.
Небо за окном почти совсем потемнело. Стекла окон время от времени отражали мелькающий свет факелов и более тусклые отсветы от них в водах канала, которые потом снова отражались на стекле. Влажный воздух был насыщен солью. Все это дополнялось неумолчным шелестом прибоя.
– Мне кажется, атмосфера была подходящей для убийства, – осторожно сказал Стефан, следя за выражением лица Уильяма. – Слишком многое стояло на карте. Людям свойственно убеждать себя, что они поступают в соответствии с моральными принципами, когда дело касается патриотических чувств.
Слуга внес блюдо с жареной рыбой и овощи, и Монк принял щедрую порцию и того и другого.
– Обычные ценности жизни и смерти тогда отступают на задний план, – продолжал его собеседник. – Почти подобно тому, как это бывает на войне. Вы говорите себе: «Я поступаю так-то и так-то во имя моей страны и моего народа. Я совершаю меньшее зло во имя большого добра». – Стефан все еще пристально глядел на сыщика. – В течение всей истории человечества люди поступали именно так, зная, что их ожидает в конце или корона, или виселица. И потом историки, в зависимости от конечного результата, назовут их либо героями, либо предателями своего народа, а часто, с течением времени, сначала одним, а потом другим. Главный судья тут – успех. И редко кто основывает свои ценности на других принципах.
Монк даже растерялся от удивления. Барон казался ему менее содержательным человеком, который мало задумывается над мотивами поступков своих так называемых друзей. Да, не следовало судить об этом человеке столь поспешно!
– Я постараюсь разузнать как можно больше, – ответил детектив, – но если это и политическое убийство, то дело графини фон Рюстов вряд ли от этого выиграет. Или ее мотивы гораздо тоньше, чем я предполагаю?
Стефан хотел было сразу же что-то ответить, но затем передумал. Он слегка улыбнулся, подцепил на вилку кусок рыбы и отправил его в рот.
– Я хотел ответить вам с совершенной убежденностью, но сам факт, что вы задали этот вопрос, заставил меня призадуматься, – признался он. – Возможно, я ошибаюсь, но я ответил бы отрицательно. Зора ненавидела Гизелу исключительно по своим собственным причинам, и мне кажется, она и действовала, поддавшись сугубо личным мотивам: из гордости, честолюбия, любви к блеску, вниманию, роскоши, положению среди равных ей… Из зависти, мести за бесплодную или отвергнутую любовь – но это все не имеет никакого отношения к патриотизму и государственным делам. Одним словом, она могла действовать просто из чисто человеческих побуждений. Но, возможно, я с самого начала ошибся, и мне теперь кажется, что я не так хорошо знаю Зору, как предполагал раньше.
Лицо фон Эмдена стало вдруг очень серьезным, и он посмотрел Монку прямо в глаза.
– Но я жизнь прозакладываю за то, что она не лицемерит. Чего бы Зора ни добивалась, к лжи она никогда не прибегнет!
И Уильям ему поверил. Он был не так уж уверен в том, что графиня не является орудием в чьих-то руках. Но если так, то в чьих же?
И вот это Монк тоже собирался узнать в Венеции.
* * *На следующий день Стефан устроил для сыщика небольшую экскурсию по городу. Они медленно проплывали по одной улочке в другую, пока не оказались на Гранд-канале и барон, обращая внимание своего спутника то на один дворец, то на другой, стал рассказывать ему об исторических событиях, связанных с ними, а иногда и об их современных владельцах. Указав на величественное готическое здание палаццо Кавалли, он сказал:
– Здесь живет король Франции Генрих Пятый.
– Генрих Пятый, французский король? – с недоумевающим видом переспросил Монк. Ему-то казалось, что теперь во Франции нет монархии и королей там не существует уже по крайней мере лет пятьдесят с лишним.
