Энн Перри - Смертная чаша весов
– Обструкций националистов? – переспросил Уильям с любопытством, все еще вглядываясь в игру света на лице красавицы. – Вы хотите сказать, что здесь существует национальное движение, достаточно сильное, которое преследует людей, открыто принимающих установления оккупационной администрации?
– Конечно! – Эвелина удрученно покачала головой. – Разумеется, к нам, изгнанникам, это не имеет отношения, но для венецианцев это ужасающе важная проблема. Маршал Радецкий, губернатор, объявил, что он все равно будет давать балы, маскарады и обеды, и если дамы откажутся приходить, его офицеры будут танцевать друг с другом. – Она печально рассмеялась, быстро взглянув на Монка и снова отводя взгляд. – Когда сюда приехала австрийская императорская чета и они пышной процессией проплыли по Гранд-каналу, никто не вышел на балкон, никто не выглянул в окна, чтобы посмотреть, представляете?
Сыщик попытался представить себе скорбь и чувство подавленности и неприятия, представить достойные, но весьма патетические фигуры фельцбургских изгнанников, которые делают вид, что соблюдают весь полагающийся церемониал, а потом – действительно царствующую пару, в полном величии и силе власти, плывущую по этим сверкающим волнам в молчании, совершенно не замеченную венецианцами, в то время как те всегда в былые времена так увлеченно занимались делами, строили планы, сражались и мечтали. Неудивительно, что теперь этот город несет на себе отпечаток заброшенности больше, чем любой другой город в Италии.
Но Монк приехал сюда разузнать побольше о Фридрихе и Гизеле и о том, почему Зора выдвинула против принцессы такое ужасающее обвинение. Он стоял очень близко к Эвелине. Ее мягкие волосы касались его щеки, и казалось, что воздух был напоен ее духами. Вокруг царил шум, все сияло и сверкало, а сыщик чувствовал себя здесь, в тени, словно на необитаемом острове. И ему трудно было сосредоточиться на деле, ради которого он сюда приехал.
– Но вы что-то хотели рассказать мне о Фридрихе, – напомнил Монк собеседнице.
– Ах да! – подтвердила она, быстро окинув его взглядом. – Из-за оперы. Гизела хотела пойти на особое представление, на котором должна была присутствовать вся венецианская знать. Но, как оказалось, она не присутствовала. И опера не очень удалась. Бедняга Верди! Гизела была твердо намерена пойти туда, но Фридрих отказался. Он считал, что это его долг перед каким-то венецианским князем – не присутствовать в театре в знак протеста против австрийской оккупации. Наверное, он хотел сохранить лояльность – ведь, в конце концов, Венеция была его домом, причем долгое время…
– Но Гизела не так ко всему этому относилась?
– Ей был не очень свойственен интерес к политике.
«И лояльность тоже, – подумал Уильям, – а также благодарность народу, который ее приютил». И ему почудилось, что внезапно в картине романтической идиллии, написанной в розовых тонах, появился безобразный пачкающий штрих. Но Монк не стал перебивать рассказчицу.
Из бального зала до них донеслись плавные звуки музыки и женский смех. Сыщик мельком увидел Клауса фон Зейдлица, занятого разговором с седобородым военным.
– А она уже надела новое платье, – продолжала Эвелина. – Я запомнила его, потому что оно было одним из самых прекрасных, даже среди ее изысканных туалетов. Оно было розово-малинового цвета, как раздавленная ягода шелковицы, с золотым галуном и жемчужным шитьем, а юбка у него была просто огромной. Гизела всегда была худощава и стройна и всегда ходила, очень высоко держа голову. На голове у нее красовалась золотая диадема, а на шее – ожерелье из аметистов и жемчуга.
– И Фридрих не поехал? Но кто же ее сопровождал? – спросил Монк, пытаясь мысленно воссоздать образ Гизелы, хотя сейчас он видел только Эвелину.
– Нет, он поехал. Точнее сказать, уехала она с графом Бальдассаром, но едва они заняли места в опере, как появился ее муж. На посторонний взгляд, могло показаться, что он просто опоздал. Я лишь случайно узнала, как все было на самом деле. Мне кажется, Фридрих даже не понимал, что происходит на сцене и о чем опера. Он не смог бы даже сказать, кто была сопрано – брюнетка или блондинка. Весь вечер он смотрел только на Гизелу.
– И она осталась довольна, что одержала верх? – Детектив пытался понять, что же это было: борьба самолюбий, ревность или просто небольшая семейная размолвка. И почему Эвелина решила рассказать ему об этом случае?
– Нет, она не казалась довольной собой. Однако я прекрасно знаю, что Гизела не питает никакого интереса к Бальдассару, а он – к ней. Граф просто был галантным кавалером.
– Он из той части венецианской знати, что не уехала из города? – решил Монк.
– Нет. Но вообще-то теперь он тоже уехал. – В голосе дамы прозвучало удивление. – Борьба венецианцев за независимость стоила гораздо большего числа жизней, чем я думала раньше. Сына графа Бальдассара убили австрийцы. А его жена стала инвалидом. Она потеряла также брата – он умер в тюрьме.
Вид у Эвелины стал печальным.
– Не знаю, стоит ли война таких жертв, – сказала она. – Австрийцы не так уж плохи, знаете ли. Они очень, очень деятельны и представляют собой одно из немногих некоррумпированных европейских правительств. По крайней мере, так считает Флорент, а он наполовину венецианец и не стал бы говорить неправду. Но он ненавидит австрийцев.
Монк ничего не ответил. Он думал о Гизеле. Ясного представления о ней у него не составилось. Детектив никогда не видел эту женщину. Говорили, что она некрасива в классическом понимании красоты, но воображение рисовало ему женщину с большими глазами, наделенную волнующей, пылкой прелестью. Эвелина несколько смазала картину своим рассказом об опере, хотя дело шло о пустяке, всего-навсего о некрасивом упрямстве, о желании посетить зрелище, присутствие на котором ее муж рассматривал как неуважение к их гостеприимным хозяевам, как проявление неблагодарности. Принц попытался запретить посещение, но его жена воспротивилась его воле – и только для того, чтобы получить минутное удовольствие. Но и Фридрих слишком далеко зашел в своей уступчивости, не сумев выдержать неудовольствие Гизелы, и его поведение Монку тоже не нравилось.
Фон Зейдлиц улыбнулась ему и протянула руку. Он сразу же схватил ее и вновь удивился, какой теплой и изящной была ее кисть – и маленькой, почти как у ребенка.
– Идемте, – выразительно сказала она. – Могу я называть вас Уильямом? Такое подлинно английское имя… Просто обожаю его! Оно вам подходит идеально. Вы такой темноволосый и задумчивый и держите себя с такой серьезностью, что просто восхитительны.
Монк почувствовал, что краснеет, причем от удовольствия.
– Считаю своей обязанностью немного встряхнуть вас и научить веселиться, как это свойственно венецианцам, – оживленно продолжала его собеседница. – Вы танцуете? Да мне все равно, умеете вы или нет! Если нет, я вас научу. Но сначала следует выпить.
И она повела сыщика с балкона вниз по ступенькам в бальный зал.
– От вина у вас станет теплее и в желудке, и на сердце… и вы забудете Лондон и станете думать только обо мне, – заявила она.
Но фон Зейдлиц старалась напрасно. Детектив и так уже не мог думать ни о ком другом.
Остаток вечера и ночи он провел с Эвелиной. Следующий вечер – тоже, как и всю вторую половину четвертого дня своего пребывания в Венеции. Он много узнал о жизни двора в изгнании – если его можно было считать двором, так как на родине все еще на троне был старый герцог и существовал также кронпринц.
Однако Уильям получал и огромное удовольствие от этой жизни. Стефан был интересным спутником. По утрам он знакомил его с закоулками, с отдаленными улочками и каналами, а не только с общеизвестными красотами Венеции, и всегда рассказывал что-нибудь из истории города. Впрочем, славные достопримечательности и произведения искусства тоже не были забыты.
Монк продолжал время от времени расспрашивать барона о Фридрихе и Гизеле, о герцогине и принце Вальдо, о денежных отношениях и проблеме объединения. Он узнал больше, чем когда-либо думал узнать, о великих европейских революциях 1848 года, которые затронули почти все страны на континенте. Они выражались в требовании свободы в немыслимых прежде масштабах и прокатились от Испании до Пруссии. На улицах стояли баррикады, повсюду стреляли, во все города вводили солдат… Везде царили безумные надежды на лучшее, которые потом канули в пучину отчаяния. Только Франция, по-видимому, что-то выиграла. А в Австрии, Испании, Италии, Пруссии и Нидерландах свобода оказалась иллюзорной. Все вернулось на круги своя, к прежнему, если не к худшему угнетению.
А во второй половине дня детектив виделся с Эвелиной. Однажды она сама устроила встречу с ним, и сознание этого наполнило его радостью. У Уильяма было такое ощущение, словно у него выросли крылья. Фон Зейдлиц была так красива, волнующа и забавна и обладала таким талантом наслаждаться жизнью, как никто другой из его знакомых. Она была неповторима и замечательна. Вместе с другими знатными людьми они блистали на званых вечерах и приемах, плавали в гондоле по Гранд-каналу, окликая знакомых, смеялись шуткам и купались в теплом солнечном свете голубой с золотом осени. Оперный театр Ла Фениче был закрыт, но они посещали маленькие театрики, где смотрели пантомимы, драмы и оперетты.
