Часы смерти [Литрес] - Джон Диксон Карр
– …и я совершенно отчетливо видел, как он пытался облапать Элеонору, – задумчиво договорил Хастингс. Он замолчал. После недолгой паузы он улыбнулся доктору Феллу – это происходило с большинством людей, присутствие доктора почти на всех действовало успокаивающе. – Вы правы, сэр.
Э… труднее всего будет объяснить самое начало, – неуверенно начал он. – Видите ли, я занимаюсь юриспруденцией со старым Фаззи Паркером в конторе судьи здесь в Линкольнз-Инн. Считается, что я довольно неплохо умею трепать языком, и все говорят, что из меня вышел бы первоклассный адвокат; но все не так просто. Похоже, сначала придется заучивать прорву всякой ерунды. Я уже начинаю подумывать, что мне, пожалуй, следовало избрать церковную карьеру. Во всяком случае, особых успехов я как будто не достиг, а после того, как я расплатился за обучение, да еще отвалил сто гиней Фаззи, у меня совсем немного осталось. Все это я рассказываю вам потому, что как раз в то время повстречал Элеонору, и… видите ли… ну, короче, – его шея задвигалась, – мы стали иногда встречаться на крыше. Конечно, об этом никто не знал…
– Черта с два! – оборвала его Лючия с бесстрастной прямотой. – Почти все в доме знали об этом, за исключением разве что бабушки Стеффинз. И Крис Полл, и я – мы оба были в курсе. Мы знали, что вы сидите там наверху, читаете стихи…
Перемазанное йодом лицо Хастингса тускло порозовело.
– Не читал я никаких стихов! Ты, черте… не сочиняй про стихи! О господи! Как я жалею, что…
– Я просто старалась пощадить твою скромность, старина, – сказала она ему, тихонько шмыгнув носом. – Очень хорошо, если тебе угодно… Вы делали там то, что делали, хотя, на мой взгляд, место выбрали довольно неуютное. – Она сложила руки на груди. Несмотря на бледность и взвинченное состояние, легкая улыбка тронула ее полные губы. – И тебе вовсе не надо сердиться по этому поводу. Крис Полл даже намеревался подняться к вам, просунуть голову в люк, издать несколько стонов и сказать: «Это ваша Совесть. Как вам не стыдно?» Но я ему не позволила.
Вопреки ожиданиям, Дональд не разозлился. Вместо этого он уставился на нее во все глаза.
– Послушай, – тихо проговорил он, – ты хочешь сказать, что это Полл был там на крыше?
Хэдли, терпеливо ждавший до сих пор, подался вперед. Ему показалось, что в словах Хастингса промелькнуло что-то похожее на ужас. Они не были просто реакцией молодого человека на шутку, они вызывали в сознании картину темных кирпичных труб над ночным городом… неразличимая тень мягко скользит между ними, неся с собой смерть…
– Я думаю, вы достаточно поговорили для своего удовольствия, – резко сказал Хэдли. Его слова зазвенели в белой комнате. – Объясните, что вы имеете в виду.
– Время от времени мне чудилось, что я слышу его шаги, – заговорил Хастингс, – или что я видел, как он, промелькнув, исчезает за трубой. Я думал, кто-то следит за нами, но, понимаете, никто никогда не подходил к нам с разговорами об этих свиданиях, поэтому я, естественно, решил, что все это лишь игра воображения. И я не делился своими подозрениями с Элеонорой. Не хотел ее тревожить.
Видите ли, нашим первым правилом было, что я буду брать наверх книги, а Элеонора будет помогать мне изучать их. Не смейтесь! – Он посмотрел вокруг сердитым взглядом. – Это правда. А почему бы и нет? Элеонора раздобыла несколько подушек и фонарь, она держала их в сундуке, который стоит на том крошечном чердачке прямо под крышей. Трубы закрывали фонарь так, что его ниоткуда не было видно. Иногда, когда горел свет, мне казалось, я слышу, как что-то шуршит и скребется; а один раз то, что я принял за навершие трубы, вдруг сдвинулось в сторону, и я увидел звезды в проеме между домами.
Когда сидишь там наверху ночью, в тишине, словно отгородившись от привычного рационального мира, в голову лезут дикие фантазии и не оставляет чувство, что кто-то следит за тобой, даже когда вокруг никого нет. Так что толком я ничего не видел – до сегодняшней ночи.
Он нерешительно замолчал. Красивое лицо, раскрашенное йодом будто бы для какого-то невообразимого маскарада, выглядело безжизненным и слабым. Он оглянулся через плечо, поднял перевязанную руку, чтобы поправить галстук своего живописно разодранного костюма, поморщился при этом, словно сделал себе больно, и опять уронил ее на подлокотник.
– Ну так, значит… теперь про окно. Вообще, я и заметил-то его только потому, что с Элеонорой мы встречались не раньше четверти первого, ну и я решил подурачиться, чтобы как-то скоротать время. Дом запирают на ночь в половине двенадцатого, и к четверти первого все как раз успокаивались. Но я всегда приходил заранее. На полчаса раньше установленного срока. Черт возьми, – он заерзал в кресле, – ну, вы знаете, как это бывает. Так что с полчаса я неслышно бродил по крыше: вечером я всегда надевал теннисные тапочки. Во время этих прогулок я и обратил внимание на окно сбоку…
– Погодите минуту. Когда это было? – прервал его Хэдли, до сих пор писавший без остановки.
– По крайней мере месяца полтора назад. В теплую погоду, когда окно было приоткрыто. Сверху почти не слышно, о чем говорят в комнате, если только не приложить ухо вплотную. А когда Боскомб до конца задергивает занавески, вообще ничего не разобрать. Но в ту ночь я кое-что расслышал, поэтому обогнул трубу и спустился по крыше к окну. Может быть, кто-то и знал, что я в любое время могу случайно оказаться на крыше, но только не они, даю вам голову на отсечение. А когда я услышал начало фразы… – Он с трудом сглотнул. – Боскомб сказал – я никогда этого не забуду, – он сказал: «Единственное, что меня смущает, достанет ли у вас мужества наблюдать за убийством, Стенли. В остальном все очень просто. Убийство завораживает. Убивать очень интересно». Тут он рассмеялся. «Поэтому вы и застрелили того беднягу-банкира: вы полагали, что сможете это сделать безнаказанно».
Последовало долгое молчание. Здоровой рукой Хастингс пошарил в кармане и достал портсигар, словно для того, чтобы вернее держать себя под контролем.
– Это, – продолжал он спокойно, но чуть быстрее, – было первое, что я услышал. Я вытянул шею и заглянул в ту часть окна, которая не была закрыта шторой. Я увидел спинку большого синего кресла, оно было повернуто к двери
