Фотофиниш - Найо Марш
Аллейн сказал:
— Когда я впервые приехал в Новую Зеландию, я познакомился с одним представителем вашего народа, который рассказал мне о маоританга[32]. Мы подружились, и я многое от него узнал; это доктор Те Покиха.
— Ранги Те Покиха?! — воскликнул Джонстон. — Вы знакомы? Он — один из самых выдающихся наших старейшин.
И он пространно заговорил о своем народе.
— После того, что вы рассказали, могу ли я задать вам вопрос? — Аллейн вернул разговор к теме острова. — Вы верите, что это запретное место?
После долгой паузы Эру Джонстон ответил:
— Да.
— А вы бы приехали, — спросила Трой, — если бы знали об этом?
— Нет.
— Вы останетесь здесь, — спросил возникший рядом с Трой синьор Латтьенцо, — или воспользуемся земными благами в гостиной? Невозможно прощаться с людьми, которые тебя почти не слушают.
— Мне нужно отправить письмо, — сказал Аллейн. — Я, пожалуй, быстренько напишу его и попрошу кого-нибудь из этих людей опустить в почтовый ящик. А ты, Трой?
— Я, наверное, пойду в студию… Нужно разобрать рисунки.
— Я присоединюсь к тебе там.
— Да, дорогой, приходи.
Трой проводила его взглядом, пока он бегом поднимался по лестнице.
— Но ведь вы же не собираетесь начать писать картину после всего этого! — воскликнул синьор Латтьенцо.
— Ну уж нет! — сказала Трой. — Просто я беспокоюсь, и мне не сидится на месте. Ну и денек сегодня был, правда? А кто сейчас в гостиной?
— Хильда Дэнси и малышка Пэрри — они остаются. А также доктор Кармайкл, который мучительно страдает от морской болезни. В гостиной не очень-то весело, хотя проворный Хэнли так и снует туда-сюда. Это правда, что вы сделали несколько рисунков сегодня днем?
— Так, пару предварительных набросков.
— Вы рисовали Беллу?
— Да, в основном ее.
Мистер Латтьенцо склонил голову набок и придал взгляду выражение страстного желания. Трой рассмеялась.
— Хотите на них взглянуть? — спросила она.
— Естественно, я хочу на них взглянуть. А мне можно их увидеть?
— Тогда пойдемте.
Они поднялись в студию. Трой один за другим выкладывала рисунки на мольберт, сбрызгивала их фиксатором из распылителя и раскладывала на подиуме для просушки. Синьор Латтьенцо нацепил монокль, сложил на большом животе пухлые ручки и принялся рассматривать рисунки.
После длинной паузы, во время которой наверх доносились смутные звуки жизнедеятельности в холле и где-то хлопнула дверь, синьор Латтьенцо сказал:
— Если бы вы не сделали вот этот, последний, что лежит справа, я бы сказал, что вы безжалостная дама, мадам Трой.
Это был самый небольшой из рисунков. На заднем плане был едва обозначен играющий как безумный оркестр. На переднем плане Ла Соммита, отвернувшись от них, смотрела в пустоту, и во всем, что Трой так экономно изобразила, сквозило безысходное отчаяние.
— Посмотрите только, что вы с ней сделали, — продолжил синьор Латтьенцо. — Она долго оставалась такой? Неужели она в кои-то веки посмотрела в лицо реальности? Я никогда не видел у нее такого взгляда, и теперь у меня такое чувство, что я вообще никогда ее не видел.
— Это длилось всего несколько секунд.
— Да? Вы напишете ее такой?
Трой медленно ответила:
— Нет, не думаю.
Она показала на рисунок, на котором Соммита триумфально, что есть силы пела, и рот ее был широко открыт.
— Я скорее думала, что вот это…
— Это портрет Голоса.
— Я хотела бы назвать его «Ля в альтовом ключе», потому что это очень красиво звучит. Я не знаю, что это означает, но понимаю, что это название было бы неподходящим.
— Да, совершенно неподходящим. Mot juste[33], кстати.
— «Ля третьей октавы» звучало бы не так очаровательно.
— Да.
— Может быть, просто «Самая высокая нота». Хотя не понимаю, чего я беспокоюсь о названии, когда еще даже не сделала ни одного мазка на холсте.
— Она видела рисунки?
— Нет.
— И не увидит, если это будет в ваших силах?
— Именно так, — кивнула Трой.
Они сели. Синьор Латтьенцо уютно болтал, рассказывая Трой забавные случаи из мира оперы и из жизни знаменитой труппы, наполовину итальянской, наполовину французской, звездой которой была Соммита, и в которой внутренние распри были настолько сильны, что, когда зрители спрашивали в кассе, какую оперу будут давать сегодня вечером, менеджер вмешивался и говорил: «Подождите, пока поднимут занавес, Мадам» или (о боже!) «Просто ждите, пока поднимут занавес». Он очень развлек Трой этим рассказом и другими разговорами. Через некоторое время пришел Аллейн и сказал, что катер возвращается, и что вторая партия гостей готовится к отъезду.
— Ветер почти штормовой, — сказал он. — Телефон не работает — наверное, неполадки на линии. Радио и телевидение отключены.
— С ними все будет в порядке? — спросила Трой. — С пассажирами?
— Реес говорит, что Лес знает свое дело и что он не стал бы перевозить их, если бы считал, что существует какой-то риск. Хэнли ходит и уверяет всех, что катер мореходный, что он стоил целое состояние и пересек Ла-Манш во время шторма.
— Как я рад, — воскликнул синьор Латтьенцо, — что я не на его борту!
Аллейн раздвинул шторы.
— Его уже видно отсюда, — сказал он. — Да, вот он, уже у пристани.
Трой подошла к мужу. Там, за полускрытым за шторами окном, в темной пустоте двигались огни, искаженные сбегавшими по стеклам ручьями воды.
— Они поднимаются на борт, — сказал Аллейн. — Интересно, Эру Джонстон рад, что покидает остров?
— Должно быть… — начал синьор Латтьенцо, но его прервал на полуслове чей-то громкий, как сирена, крик.
Он раздался где-то в доме, перешел в неясное бормотание, потом возобновился и стал еще громче.
— О нет! — раздраженно проворчал синьор Латтьенцо. — Господи, что там еще?!
Ответом ему был пронзительный вопль. Он тут же вскочил с места.
— Это не Белла кричит!
Крик приближался. Вот он уже на лестничной площадке. Теперь рядом с их дверью. Аллейн направился к двери, но не успел до нее дойти, как она распахнулась, и на пороге появилась Мария; ее рот был широко открыт, и она кричала изо всех сил.
— Aiuto! Aiuto![34]
Аллейн взял ее за плечи.
— Che cosa succede?[35] — спросил он. — Возьмите себя в руки, Мария. Что вы сказали?
Она уставилась на него, вырвалась, подбежала к синьору Латтьенцо и начала бить его сжатыми в кулаки руками, выплеснув на него поток итальянских слов.
Он схватил ее за запястья и встряхнул.
— Taci![36] — крикнул он и обратился к Аллейну. — Она говорит, что Беллу убили.
IV
Соммита лежала на спине поперек кровати, накрытой красным стеганым покрывалом. Ее библейское платье было разорвано на груди до
