Дороти Сэйерс - Возвращение в Оксфорд

Только не подумайте, что нас режут в собственных постелях! Но, пожалуй, в чем-то наш случай будет даже посложнее простого честного убийства! Видите ли, нас изводит некий полтергейст и анонимщик в одном лице — можете представить, насколько это омерзительно. Похоже, первые подметные письма стали приходить некоторое время назад, но поначалу никто не обращал на них особого внимания. Я думаю, каждый хоть раз сталкивался с подобными посланиями, и хотя даже не все из них пришли по почте, понятно, что человеку со стороны не составило бы труда подбросить их в привратницкую, а то и в сам колледж. Другое дело — наглая порча имущества: последний случай был настолько вопиющим, что с этим пора уже что-то сделать. Бедная мисс Лидгейт — ее монументальный труд, «Просодия английского стиха» — вы помните, как она работала над рукописью, — искалечили и изуродовали самым гнусным образом, некоторые важные страницы и вовсе уничтожили, так что теперь их придется писать заново. Бедняжка чуть не плакала — и что самое страшное, похоже, к этому причастен кто-то из колледжа. Мы думаем, что кто-то из студенток затаил зло на профессорскую — только это уже не безобидная выходка, а чудовищная низость.

Полицию мы вызвать не можем — если бы Вы видели эти письма, то поняли бы, что огласка тут недопустима, а Вы сами знаете, как быстро передаются сплетни. Думаю, Вы видели ту отвратительную статейку про сожженные во дворе мантии. Это было в ноябре, и мы так и не нашли виновника. Разумеется, вначале мы решили, что имеем дело с глупым розыгрышем, но теперь предполагаем, что все это звенья одной цепи.

Так что если бы Вы нашли время приехать, нам бы очень пригодился Ваш опыт и мы были бы Вам бесконечно признательны. Должен же тут быть хоть какой-то выход — больше это безобразие продолжаться НЕ МОЖЕТ. Но как выследишь кого бы то ни было в колледже, где 150 человек студентов, а двери открыты и днем и ночью?

Боюсь, письмо получилось сумбурным, но я очень взволнована: открытие близится, экзаменационные листы, вступительные и студенческие, сыплются и сыплются, «как листва осенняя, устлавшая пластами лесные Валамброзские ручьи»[89]. Очень надеюсь увидеть Вас в четверг.

Искренне Ваша

Вот ведь досада! Ничто не могло бы так повредить женщинам в университете — в любом университете, не только в Оксфорде. Конечно, в любое сообщество могут проникнуть нежелательные лица, но если в колледже пышным цветом цветут такого рода психологические выверты, родители попросту побоятся отпускать туда невинных дочек. Пусть даже не дойдет до настоящей беды (хотя никогда не знаешь, до чего доведет людей травля), все равно грязное белье будет выставлено на всеобщее обозрение — и ничего хорошего это колледжу не сулит. Поскольку, как всегда, хоть девять десятых всей грязи окажутся клеветой, оставшаяся десятая поднимется со дна колодца истины — ее-то все и запомнят.

Кто знал это лучше ее самой? Гарриет криво улыбнулась, перечитывая письмо. «Нам бы очень пригодился Ваш опыт» — да уж, опыта у нее хоть отбавляй. Разумеется, декан ничего не имела в виду и не подумала, что от этих слов кляча станет брыкаться.[90] Самой мисс Мартин в голову бы не пришло, что человеку, обвиненному в убийстве, а потом оправданному, могут писать оскорбительные письма, и, само собой, она не сообразила, что просить совета в подобном деле у печально известной мисс Вэйн — все равно что говорить о веревке в доме повешенного. Пример той наивной бестактности, к какой склонны женщины, ушедшие из мира и посвятившие себя науке. Декан пришла бы в ужас, поняв, что по-хорошему Гарри-ет ни в коем случае не следует призывать на помощь в таком деле, ведь даже в Оксфорде, даже в Шрусбери…

Да, даже в Шрусбери — во время встречи выпускников. Вот оно что. Ту записку она нашла в рукаве мантии, когда была в Шрусбери на встрече выпускников. А еще та картинка, что валялась во дворе. Была ли картинка, или записка, или обе они очередным доказательством того, что мир враждебен к Гарриет? Или же они как-то связаны с последовательными нападками на колледж? Странно было бы, если бы за такой короткий срок в одном колледже объявилось целых два злонамеренных сумасшедших. Но если сумасшедший всего один, это значит очень неприятную вещь — и тогда Гарриет просто обязана вмешаться, по крайней мере, рассказать то, что знает. В жизни бывают случаи, когда личные чувства и мотивы надо отбросить ради общих интересов — и это именно такой случай.

Гарриет нехотя подошла к телефону и заказала звонок в Оксфорд. Ожидая соединения, она обдумывала дело в свете открывшихся новых фактов. Декан не сообщила никаких подробностей относительно подметных писем — сказала только, что в них чувствуется озлобленность против профессорской и что их автор явно имеет отношение к колледжу. Казалось бы, естественно приписать жестокие выходки студенткам, но декан не знала того, что знала Гарриет. Истерзанное, больное воображение само себя растравливало: «переспелая девственность», «противоестественный образ жизни», «полоумные старые девы», «неудовлетворенные желания и подавленные импульсы», «нездоровая атмосфера» — на ум приходили все новые обороты, которые, конечно, подхватит молва. Неужели именно это и скрывается в башне на холме? Неужели башня эта похожа на башню леди Аталии из «Озорного ветра»,[91] на обитель разрушенных надежд, извращений и безумия? Если «будет око твое просто», значит, «тело твое светло будет»[92] — но разве это «око просто» вообще существует в природе? «Но что прикажете делать тем несчастным, кого угораздило родиться с умом и сердцем?» У них око заведомо не «просто». И самим им непросто — но проще ли всем остальным? (С филологической точки зрения это был сомнительный каламбур, но мысль верная.) Что ж, если таков расклад, то что все же выбирать: ум или сердце? Может быть, приходится идти на компромисс — просто чтобы не сойти с ума? Но, согласившись на компромисс, человек обрекает себя на изнурительную внутреннюю войну, на «одежду, обагренную кровью»,[93] — и, с тоской подумала Гарриет, на неизбежные последствия войны: инфляцию, спад производства и разброд в правящих кругах.

Тут на другом конце сняли трубку и раздался взволнованный голос декана. Гарриет, не забыв протараторить, что не умеет расследовать непридуманные преступления, выразила понимание и сочувствие и спросила об одной принципиально важной, на ее взгляд, детали:

— Каким почерком написаны эти письма?

— В том-то и трудность. По большей части они склеены из газетных вырезок. Так что почерка не опознать.

Все ясно. Это не два разных злоумышленника, а один и тот же. Что ж, идем дальше.

— Там просто непристойности, или оскорбления, или угрозы?

— И то, и другое, и третье. Всякие ругательства, каких бедная мисс Лидгейт просто не знает: для нее предел грубости — драма времен Реставрации. И поток угроз — кому грозят позором, кому виселицей.

Да, и в самом деле башня леди Аталии.

— Кому-нибудь, кроме преподавателей, они приходят?

— Трудно сказать, нам же про это не сообщают. Но кажется, нескольким студенткам прислали.

— И их то присылают по почте, то подбрасывают в привратницкую?

— Да, в последнее время стали писать на стенах и по ночам подсовывают под двери. Похоже, это кто-то из колледжа.

— Когда пришло первое письмо?

— Насколько я знаю, впервые письмо прислали мисс де Вайн в Михайловом триместре. Поскольку это был ее первый триместр в колледже, мы решили, что у кого-то с ней личные счеты. Но вскоре анонимки подкинули и другим людям, и стало понятно, что дело не в том. Такого у нас еще никогда не случалось. Сейчас мы думаем, что надо присмотреться к первому курсу.

Как раз первокурсницы — вне подозрений, не то что все прочие, подумала Гарриет. Вслух же заметила:

— Не стоит торопиться с выводами. Люди могут долгое время вести себя вполне обычно, пока чего-нибудь не случится. В том-то и трудность, что во всех других отношениях подобные злоумышленники выглядят нормальными людьми. Это может быть кто угодно.

— Вы правы. Боюсь, это может быть даже кто-то из нас. Вот что ужасно. Да, конечно, что говорить — немолодые девственницы и так далее. Но страшно представить, что, может, в эту самую минуту ты сидишь рядом с человеком, у которого в мыслях вот такое. Как вы думаете, а сама она, бедолага, знает, что делает? Мне уже снятся кошмары — а вдруг это я сама хожу во сне и пишу людям гадости? Боже, я так боюсь за церемонию открытия! Придет к нам бедный лорд Оукаппл, а эта гадюка станет брызгать ядом ему на ботинки. А вдруг и ему подкинут анонимку?

— Думаю, — сказала Гарриет, — я и в самом деле к вам приеду. По правде говоря, я не лучший помощник в таком деле, но приеду все равно. При встрече я вам все объясню.