Смертельный номер - Кристианна Брэнд
— Подождите, вот исполнится вам тридцать два, как мне, бедному, — улыбнулся мистер Сесил. Сам он был у всех на виду уже двадцать пять лет, но предпочитал ни в чем не признаваться. Он откинул со лба прядь золотистых волос изящной белой рукой. — Я в таком восторге, моя дорогая, что не нахожу слов… Познакомиться с потрясающей Баркер… э-э… во плоти. — Его немного передернуло: для Сесила любую плоть следовало как можно скорее облачить в «туаль де Виши». — Расскажите же мне, голубушка, обо всем, буквально о каждом… — В последнее время ему особенно понравилось оставлять все очевидные окончания фраз недосказанными. Такая манера прилипает мгновенно, особенно среди мэйферских красоток, да и реклама получается отличная для «Кристоф и Сье» — во всяком случае, до тех пор, пока у них хватит такта добавлять к этим усеченным фразам: «Как сказал бы мистер Сесил!» Лули, к его полному восторгу, тотчас «заразилась», как миленькая пустышка, и каждая ее фраза, пока автобусик трясся по травяной дорожке аэропорта, не оставалась без усечения. Мисс Лувейн Баркер быстро изложила историю своего взлета к славе, — как верно заметил мистер Сесил, — к славе значительной.
— Моя первая книга вышла, когда мне было девятнадцать. Друг мой, вы не представляете, какой я была жуткой «букой»! Теперь многие мои издатели со смехом вспоминают, как я впервые появилась у них…
— Да-да, как же, — мистера Сесила трясло от возбуждения, — я слышал, Кэннинггон говорил об этом, он теперь на этих рассказах сделал себе имя. Вы сидели, дрожали, как мышь, они не могли добиться от вас ни слова и были в отчаянии. Ну просто невыносимая копия Шарлотты Бронте!
— Друг мой, я была в шоке. Мышь, просто самая настоящая: мышиный хвостик, мышиный голосок, к тому же и пугливая, как мышь… — Но все позади, первую книжку издатели купили и распродали, рецензии пошли фантастические, а потом поставили фильм, и воистину стало казаться, что она — новая Мэри Шелли{2}, и в один прекрасный день проснулась знаменитой. — Так что постепенно пугливая мышь немножко воспряла духом, поумнела и изменила прическу. Что же до мышиного голоска, то пусть все настаивают на акценте Дебре, а я просто болтаю, как хочу, и мне все равно. То есть, — поправилась новоиспеченная поклонница усеченных фраз, — и мне все… — Лули продолжала рассказ. Она так часто излагала свою биографию, что заучила наизусть и говорила без малейшего напряжения ума. А ум…
Свой ум она могла занять мыслями, охватившими ее еще в лондонском аэропорту, мыслями о человеке, сидевшем в третьем ряду впереди них.
Автобус остановился у огромных стеклянных дверей здания аэропорта. Лео Родд раньше всех встал и вышел — неуклюже, неестественно выдвинув вперед правое плечо. Много бы он дал, чтобы не пускаться в это идиотское путешествие! Опять вокруг новые люди, все будут показывать на него пальцем и жалеть — у него нет руки; весь этот туристический мирок так и кинется на него, станет подлизываться и спрашивать, потерял ли он руку на войне, а потом удивляться, когда он желчно выпалит: нет, милые дамы, он лишился руки, упав с обыкновенного велосипеда.
Рядом идет его жена Хелен, высокая, стройная, элегантная, идет со спокойным достоинством, как королева. Всегда такая терпеливая, уравновешенная, молча сочувствующая, неустанно заботливая; вот несет не только свой саквояж, но и его портфель — из-за его руки, разумеется. «Да, она на все готова, — с тоской думал Лео. — Я и сам преспокойно донес бы эту штуку, но заводиться опять из-за такой ерунды…» В портфеле ничего не было, кроме «Ноктюрна» Скрябина, переложенного для левой руки, и бутылки виски — а вдруг в дебрях Италии ничего не сыщешь.
Оглянувшись через плечо, Хелен сказала:
— А вот и она. Боюсь, нам от нее не скрыться.
— Вот и — кто?
— Та, которую ты обозвал «закадрильщицей».
— A-а, так зачем нам от нее скрываться?
— Я подумала, она тебе не нравится, вот и все. — Руки Хелен ломило от тяжести вещей, но она не подавала виду.
— Ну разумеется, она мне не нравится, — раздраженно бросил он. — Мне не нравятся все женщины с крашеными волосами, накладными ногтями и в резиновых лифчиках. К тому же она все время клацала накладными ресницами, пыталась показать, надо полагать, как она мне сочувствует, глядя на мою руку. Но нам теперь во всей этой Италии от нее никуда не деться.
— А может, она путешествует по другому маршруту.
— Не обманывайся! Она и все прочие — все до одного в этом твоем чертовом туре!
— Это не мой тур, — улыбнулась она.
— Уж не думаешь ли ты, что это я захотел поехать?
— Просто мой отец решил, что…
— Я бы много дал, чтобы твой отец оставил меня в покое. Ведь я же не просил его печься о моем психическом здоровье. — Лео Родд знал: отец Хелен печется только о психическом здоровье своей дочери и ничьем больше.
— Он только предложил нам поехать в Италию, так как счел, что на эту поездку стоит потратить наши деньги, — поправила его Хелен.
— Твои. У меня денег больше не предвидится — никаких.
— Ну что ты, деньги — это не главное. Нам на двоих с лихвой хватит. Просто папа подумал, что мы будем не против увеселительной прогулки.
— В туре — боже милостивый! — фыркнул Лео. — И любоваться этими ничтожествами?
«Ничтожества» были точно такими же, как в любом другом туре. Их было тридцать: «беспечные», «компанейские», «простецкие», а также «утонченные», свысока поглядывавшие на «компанейских» в надежде, что те не станут демонстрировать свои безвкусные шляпы и позориться в разрекламированных отелях первого класса; кроме того, «новички», никак не усваивавшие, где делать ударение в названии «Милан», и «завсегдатаи», постепенно обучавшие их произносить «Миланоу», «Флирензия» и «Винезия», не говоря уж об острове Сан-Хуан эль Пирата, который в их речи звучал как Сан-Хуварн; были здоровяки, которые пили воду из-под крана и смущали завсегдатаев тем, что не мучились дизентерией; сверхосторожные, которые отказывались от всевозможных моллюсков, сырых фруктов и напитков не из бутылки и мучились дизентерией еще до того, как начинали есть… Хорошенькие, дурнушки, откровенно мерзкие типы…
Мистер Фернандо ждал гостей в здании вокзала у стеклянных дверей. На его груди
